Василе Василаке - На исходе четвертого дня

И тут жених, самый молодой и самый любимый человек в этом доме и за этим столом, задал вопрос трудный и, пожалуй что, оскорбительный:

– А если был нехорош покойный Кручану, зачем вы его в правление выбрали?

Родичи молчали, отводили глаза, делали вид, будто бы не слышали, вообще ничего не случилось… И все, глядишь, обошлось бы, но жениха понесло, и он уже остановиться не мог. Он произнес такое бестактное, неуместное слово… абсолютно немыслимое в устах молодого человека, да еще на собственном свадебном сговоре, где до этого все шло чинно и благодушно, как это, впрочем, и полагается среди всех этих людей и будущих родственников…

И вдруг жених буквально потряс, сразил родичей наповал сказанными громко, внятно в их адрес словами: «Дурачье! Ох, и дурачье! Так вам и надо…» И тут же встал…

4

– Целую руку, бабушка, – сам жених уже потчевал сотрапезников, – кушайте, мамуцэ, пробуйте, тэтуцэ, – пробовал называть тестя и тещу как полагается, – и вы, мама, и вы, дядя Никанор, и вы, тетя Игдения, угощайтесь чем бог послал… Мне б все-таки хотелось узнать у вас, чем закончился тот скандал… Постойте, когда ж это было? Не в пятьдесят ли седьмом? Меня, помнится, в том году только впервые выбрали старостой класса, и я, конечно, в делах взрослых не разбирался. Но на отчетном собрании мне случилось сидеть с учительницей в первом ряду. Это было как раз после того, как навестили отстающих, и кое-что слышал своими ушами…

– О каком скандале он говорит? О чем речь? Какое такое собрание?… – вопрошали друг друга сидящие за столом, еще толком не придя в себя после недавней грубой выходки жениха.

– Неужто забыли? А ведь был скандал потрясающий, когда этот самый Кручану… – Жених, может быть, искренне, черт его знает, а может, с какой-нибудь подкавыкой, достаточно хорошо скрытой, пытался припомнить, не переставая удивляться их девичьей памяти. – Ну, конечно, это был тот самый Кручану, он крикнул вам в лицо: «Дурачье!» Да как же вы забыли?… Ну, пусть кто-то другой, однофамилец Кручану, но помню только, как на общем собрании колхозников. он сказал вам в лицо: «Дурачье! Ох, дурачье! Так вам и надо! Что вас за нос водил такой же дурак, как и вы!..»

Нет, с женихом, безусловно, что-то происходит… Не издевается ли он над ними?…

– Неужели покойный обзывал нас в лицо дураками? Вот так да… Где, когда могло случиться такое?… Нас, сидящих за этим столом… – И родичи, сваты и сватьи ошеломленно переглядывались, но по мере того как нарастала растерянность, нарастал и протест, желание немедленно и без стеснения оборвать жениха: «Ишь, умник выискался! Староста класса! По какому праву родных обзываешь?! Нет, это уже ни в какие ворота не лезет…»

Беспокойство, неприязнь, подозрения росли, и вот уже теща прошептала своему супругу:

– Да ты погляди на него, не напился ли он? Мы сидим, беседуем, а жених глушит стакан за стаканом!..

– Безобразие! Где посаженый отец, что он там, помер?! – почти выкрикнул Никанор.

– Что тут такого, просто поговорили кое о чем… Собрание есть собрание. Для чего ж собираются люди?… – пыталась разрядить обстановку мать жениха.

Но где там, теперь остановить родичей было невозможно, они любую мысль по-своему переворачивали:

«Кончено дело! Теперь уж нам предлагают сидеть, как скотам бессловесным!.. Дескать, жених у нас городской, а мы – темные… Если мы крестьяне, так что ж, у нас разума нет? И с завязанными глазами живем? А кому, как не нам, крестьянам, приходится больше всех переживать! Ты, жених, стал больно грамотный, со своим средним образованием… А ну, подумай, откуда твои десять классов? Они оттуда, откуда и все на земле, – из наших же рук!..»

«И как человеку не совестно! Называется женихом… Пока мы были заняты разговорами, он уже приканчивает третий графин! Вот они, наши нынешние шоферы!..»

Ну, как спасти положение? Тут свекровь – хозяйка этого дома, ну, давай суетиться:

– Сваты, сватьюшки, родненькие, угощайтесь, кусочек хотя бы, хоть что-нибудь, пожалуйста, остывает!..

А мать ее, то есть бабушка жениха, напротив того, без суетни все повторяет и повторяет:

– Будь он проклят, этот Кручану!.. Прости господи, будто он у нас в доме помер…

А тесть на это, хоть вежливо, но все-таки настойчиво!

– Вот что, жених… Или ты приведешь посаженого, или я немедленно ухожу!

А теща не без ехидства:

– А что, мы разве посаженого венчать собираемся? А если он захворал или вызвали его куда… У нас что, свадьба не состоится?! Нет, не пришел так не пришел, и ждать нечего!..

Итак, считайте, что сговор расстроился. Благие начинания забыты, и то, что дело поначалу шло гладко, уважительно и солидно, а все собравшиеся были на высоте, памятуя о том, что сегодня закладывается фундамент новой семьи, – все рассыпалось прахом. Скажете, жених сам виноват? Молод, заносчив, не знает жизни с ее нуждой и лишениями, не набравшись ума, берется других поучать?… Но почему никто не привел его в чувство, не оборвал, не прибил, в конце-то концов? Ведь он обидел самых близких людей, тех, которые ему жизнь подарили, для него построили дом, готовили свадьбу; и тех, которые для него растили невесту и теперь ее с рук на руки, насовсем и еще неизвестно, на какие муки, ему отдавали. Нет, таких людей нельзя обижать безнаказанно. И разве можно их доводить до отчаяния?…

Меняются времена, всему на свете бывает конец, но что-то главное передается от поколения к поколению, может быть, то, что мы называем духом народным?

Жених, видимо, тоже ощущал в своих жилах кровь предков, плевать ему на расстроенную помолвку и обиженных родичей…

– Неужели вы не помните, дядя Никанор… Вы еще сидели тогда в президиуме собрания… Как же звали тогдашнего председателя?… Ну его еще три года подряд собирались снимать… – Жених в волнении тер лоб. – Фамилия у него начиналась на букву «X» или «Г»… Гарбе… нет, Харбе…

– А-а-а, Хэрбэлэу, вот-вот… – вздохнули все с облегчением, словно мрачные тучи, сгущавшиеся над этим столом, теперь сами собой рассеивались.

– Ха-ха! Хэрбэлэу… – Люди смеялись. Что с ними произошло? Неужели их на сей раз осенило какое-то улыбчивое, добродушное божество, вроде древнеиндусского Вишну?…

– Хэрбэлэу? Это который застрелил, ха-ха! у себя на крыльце козу бабушки Сафты?… Ха-ха-ха, – уже в голос смеялись.

– Он, бедный, подумал, что на него напали классовые враги, подосланные недругами, вроде Кручану… – сказал Никанор и при этом хлопнул себя ладонями по ляжкам.

Какое это благое дело – людской коллективный смех! И надо же было дураку палить в козу – чтоб соседи кинулись на помощь? И еще самому кричать: «Помогите!» А на крыльце – мертвая коза!.. В конце-то концов все на этой земле относительно! И если кто-то кого-то дураком обозвал, то ведь и дурак дураку – рознь. А уж если и дураки они, то дураки особые, хитрые… в отличие от бесхитростного, глупого, беспросветного дурака Хэрбэлэу… Например, слышишь «тук-тук» у входа в дом среди ночи… Говоришь: «Войдите!» Не входит. И снова «тук-тук». Что же ты, срываешь ружье с гвоздя и стреляешь в окно наугад?… Много ли для этого ума надо?! «Хе-хе, посмотри на нас повнимательней, похожи ли мы на таких дураков?… Нет, мы, конечно, не спорим, покойному ничего не стоило нас всячески обозвать, более того, он всегда мог поставить нас в дурацкое положение и даже избить при желании, как сделал это со стариком Василе Кофэелом! Но кто же из нас оказался в конце концов в дураках? А если он умник, то пускай прежде покажет свой ум… А если умный умирает по-глупому, – по правде сказать, сам на себя руки наложил, – то кто же тогда дурак?! Или скажете, что его дурацкая смерть – нашей жизни умней?… А я так скажу: любой живой дурак мудрее мертвого умника…»

Примерно так мог думать любой из присутствующих. Во всяком случае, Никанор Бостан окончательно повеселел и продолжал развивать свою мысль жениху уже вовсе миролюбиво:

– Так-то и получается… Сам портишь – сам чинишь! Кто теперь занимает третье место в районе? Мы!.. А где теперь Хэрбэлэу, который был у нас председателем? Собирает тряпки и кости в сельпо!..

Тут вдруг вскочила с места жена Никанора и, широко осенив себя крестным знамением, затараторила, обращаясь к жениху:

– Вот тебе, Тудор, истинный крест, ничего не знаешь, а в драку суешься! И скажу тебе, напрасно ты вступаешься за покойного… он был парень не промах. Ему пальца в рот не клади!.. Думаешь, из-за чего они с Хэрбэлэу схватились? Из принципа? Дескать, председатель разваливает колхоз? Как бы не так! Были у них старые счеты. Девицу, рыжую Аникуцу, дочь Сирицану, не поделили, еще когда были молодыми парнями… Досталась она Хэрбэлэу, потому как забеременела, бедняжка… впрочем, тоже ничего страшного, почему бы девушке не поиметь сегодняшней радости?! Да еще к тому же, если Хэрбэлэу вскоре женился на ней!.. Вот Георге и затаил злобу, а ты его теперь защищаешь… – Расправившись с женихом, жена Никанора обернулась ко всем со своей главной новостью и звонко, будто заранее торжествуя победу, выложила ее. – А теперь скажите вы мне, от кого забеременела красавица Виорика, дочь Хэрбэлэу, такая молоденькая?… Этого вам ни папа, ни мама не скажут! А я вам открою… Встретила вчера рыжую Аникуцу, жену Хэрбэлэу, она уже бабушка и ведет за руку внука – хорошенького мальчонку. Ну вылитый Георгий Кручану! Вот, мои родные, как он двадцать пять лет подождал… и на молодой отыгрался!.. И как ведь, дорогие мои, пристроил ребеночка, кажись, если б он родился в королевских хоромах, и то б ему так не жилось. Прости господи, этому кручановскому пригулышу каждый день пупок лобызают: и молодая мамаша, и бабка – рыжая Аникуца, и сам дед Хэрбэлэу, кровный ненавистник Георгия!..