Евгений Рожков - В стране долгой весны
— Ишь красавец какой, — смеется Иван Петрович.
Немного помолчали.
— Ну, что говорит Семен: как дальше будем работать? — неожиданно с тревогой говорит Иван Петрович. — Я те хочу спросить, ты только не разбалтывай…
— Да не, могила…
— Как думаешь, оставит он меня в бригаде?
— Будем работать, — уверенно рубит Николай. Он улыбается, неожиданно вспомнив о Зое.
— Я душу как будто в чистом ручье вымыл, — неожиданно для себя говорит Иван Петрович.
Солнце оторвалось от земли, солнцу предстоит долгий путь.
Мятников поднимается, весело подмигнув, говорит:
— Пойдем хоть часок покимарим. Север, как больных собак трава, людей вылечивает…
Новогодний бал в Анадыре
1В гостиничном номере холодно и неуютно. Агапов лежит на кровати, накрывшись тяжелой шубой, и листает «Огонек».
Журнал он просматривает третий или четвертый раз — черно-белые и цветные снимки так примелькались, что он только на мгновение задерживает на них взгляд.
Было часов семь вечера. Гостиницу наполнил праздничный, возбужденный гул, знакомый всем, кому довелось отмечать праздники в командировке.
В соседнем номере поют вполголоса, слышатся затаенно-стыдливые голоса женщин, которые вроде бы и не поют, а мурлыкают в лад.
В длинном, узком коридоре, где то и дело лопаются от холода лампочки и потому всегда сумрачно, уж завязался разговор «по душам». Горячий спор вели двое мужчин из-за какой-то женщины, которую они знали и которая — о эти женщины! — отвечала взаимностью и тому и другому.
Радио в номере говорит довольно громко, но даже оно не в силах заглушить всего шума.
Агапову — инженеру строительно-монтажного управления, часто приходится бывать в командировках, и к неустроенной, шумной жизни в маленьких северных гостиницах он привык.
В коридоре послышались тяжелые шаги. Разговор «по душам» сразу стих. Гулкий, точно выстрел в горах, звон покатившейся по полу пустой бутылки заставил Агапова вздрогнуть.
— Будь ты не ладна — ох я и напужалась! — произносит густой женский голос. — Только вечер начался, а бутылки уж по всей гостинице разбросаны. Ох, люди! Вы чего тут стоите?! Стоят и стоят, а потом бутылки после них всюду валяются.
— Не шуми, Матвеевна, дай по душам поговорить, — отвечает гнусаво мужской голос.
— Это ты, Ковалев? Господи, опять по душам говорит. Ты уж еле на ногах держишься. Столько денег пропил, что сосчитать — не сосчитаешь. Месяц живешь у нас, а трезвым я тебя не видела.
— Матвеевна, не шебарши. Дела всякие закончил — уезжаю на прииск.
— Быстрей бы, спокойнее будет.
Шаги приблизились к номеру Агапова, раздался настойчивый стук. Агапов приподнялся, свесил ноги с кровати и крикнул:
— Войдите…
В дверь протиснулась совершенно одинаковая в ширину и в высоту дежурная гостиницы Анна Матвеевна.
— Роман Викторович, простите за беспокойство, звонил ваш сосед, архитектор, и просил подождать его. Он через часик будет, — как-то неестественно угодливо сказала она.
— Я подожду, я, собственно, никуда не собираюсь.
Внезапная перемена в голосе дежурной рассмешила инженера. Он еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
— Во-оо… распелись-то! Вы уж простите за всякое такое… Скоро достроят новую гостиницу с удобствами, такого беспорядка не будет.
Женщина попятилась, вышла из номера и в коридоре опять командирским тоном прогромыхала:
— Вы мне тут без шума! Инженеру работать мешаете! — Затем она стала отчитывать поющих в соседнем номере.
Агапов уткнулся в подушку и захохотал.
Номер тускло освещала старомодная настольная лампа с большим стеклянным грибом-абажуром. Такие лампы редко теперь увидишь. Они сохранились в кое-каких провинциальных гостиницах и в благопристойных малодетных домах, где вещи переживают людей, где время будто не течет, не движется, привязанное крепко-накрепко к старым, дорогим вещам. Агапов любил старые вещи. Они несли покой и величавость, и, глядя на них, он всегда думал, что в суетном мире они являются островами веры в то, что не все проходит в человеческой жизни. Конечно, вещи не ординарные, а являющие собой искусство.
Золотаев пришел не через час — раньше. Высокий, лет тридцати пяти, со светлыми, слегка вьющимися длинными волосами, с небольшой родинкой на щеке, которая делала его красивое лицо похожим на женское, архитектор с четырьмя бутылками шампанского остановился посреди номера и, улыбаясь, весело сказал:
— Вставай, Роман Викторович! Хватит валяться, человек и так полжизни проводит в постели, в праздники надо от всей души веселиться. На улице повалил снег и такая теплынь… А у меня радость. Поздравь!.. — Золотаев поставил шампанское на стол, снял пальто с серым каракулевым воротником, заглянул в зеркало, висевшее на стене, поправил волосы, галстук, подошел к Агапову и протянул ему руку: — Утвердили проект, — в будущем году начнем строить кафе-оранжерею. Потом у меня свидание с девочкой. Как она мила, как сконструирована и выписана!
Золотаев был нахально красив, самодоволен и чрезмерно любим собою.
— Поздравляю! — без энтузиазма пожимая руку архитектора, ответил Агапов.
— Нет, я все-таки доволен собой! — продолжал Золотаев, срывая блестящую фольгу с бутылки. — Протолкнул такое дело! Ты знаешь, в архитектуре меня не привлекают кибернетические города Шеффера, его космические центры отдыха. По-моему, они холодны, вычурны, далеки от нас. Но я поддерживаю его идею: человеку необходимо создавать такие условия отдыха, чтобы как рукой снималась естественная усталость после рабочего дня. Надвигается так называемая эра отдыха — результат технического прогресса. Житуха будет!.. Ах!.. Мое детище — попытка в наших северных условиях решить вопрос спасения человека от угнетающего воздействия белого безмолвия. Представь себе, после работы на холоде ты приходишь с друзьями отдыхать в сад, где цветы, буйная зелень, поют птицы, а за окном голая тундра, холод, пурга. Волшебство?! Черт! Она удивительна!
— Кто она? — не понял Агапов.
Золотаев не ответил, открыл бутылку и стал наливать пенящуюся золотистую жидкость в стакан. Легкий капроновый дымок струился из горлышка, белая шапка пены, стремительно вырастая, лопнула, поплыла из стакана на скатерть и образовала продолговатое, в виде кляксы, пятно.
— Я люблю женщин, — Золотаев брызнул белизной ровных, красивых зубов. — Увидел Ольгу — и все, думаю, что такую богиню упустить грешно. Как тень потом не мог от нее оторваться. Я, как библейский Давид, лучшим лекарством считаю дыхание молодых девушек, от которых излучается, как он говорил, «живительная сила во всей ее чистоте». Как тут не соблазниться?!
Он глянул на Агапова, как показалось тому, с каким-то неприкрытым нахальным превосходством. Это вовсе не огорчило, не обидело Агапова, он улыбнулся, почувствовав, что пошел навстречу настроению соседа по номеру, что заворожен, слегка ошарашен его оптимизмом и этим, бог знает чем вызванным превосходством — странно! — даже доволен.
Золотаев подал шампанское. Стакан был тяжел, холоден.
— Мы уже спорили по поводу кафе-оранжереи. Дело хорошее, нужно и о досуге человека думать, но я бы голосовал за жилой дом, а не за кабак. Все это к лишнему пьянству ведет.
— В моем кафе пить не будут, — перебил Агапова архитектор. — Я гарантирую. Понятны в конце концов твои возражения, но все это идет от голого практицизма. Один дом не решит проблему жилья, а кафе сотням людей принесет часы блаженного отдыха — это будет своего рода чистилище от душевных болей.
— Не слишком ли большая задача для такого заведения? — не возразил, а насмешливо, веря, что именно он прав, переспросил Агапов.
— Врачи борются за то, чтобы продлить каждому человеку жизнь. Ну, а мы — архитекторы — должны, на мой взгляд, думать о том, как покрасивей и попрактичней обставить жизнь человеку. Каждому из нас не безразлично, где проводить досуг — в грязном сарае или в райском саду.
— Всякая идея имеет хорошую сторону и плохую.
— Давай выпьем, — Золотаев поднял руку, приглашая собеседника последовать его примеру, сделал несколько глотков и, поставив стакан на стол, заходил по номеру.
Он был возбужден, и это возбуждение было приятно ему. Спор, как игра, всегда увлекал его, в споре, как шахматист, он составлял различные комбинации одних и тех же жизненных принципов, в которые якобы верил и которым мог в любое время изменить.
После недолгого молчания первым заговорил Агапов.
— Теперь у нас, на Севере, мода пошла закольцовываться: строить между зданиями всякие галерейки, переходики — отрезаем себя от внешнего мира. Мы соорудили административный корпус, столовую, клуб, общежитие, несколько жилых домов с магазинами — все закольцевали: соединили переходами. Некоторые жильцы месяцами на улицу не выходят. Денег на эти переходы уйму затратили и навредили людям.
