Дарья Агуреева - 36 и 6
— Алло! — выговорил я грубо, в тайне умоляя Вику молчать. Опять эта зовущая, тоскующая тишина. Почудилось, что уловил еле слышный всхлип, томный шёпот. Громкий вздох, и снова эти невыносимые гудки. Когда приехала Милана, я совершенно выдохся. Не знал, как себя вести. Не хотел никого видеть.
— Мне фильм принесли какой-то. Может, посмотрим? — спасался я от жуткого молчания.
— Давай! — недоумение, ломкий взгляд. Завалились на диван перед телевизором. Я старался держаться предельно далеко от Миланы. Она, видимо, чувствовала, не льнула, не касалась меня. Я даже как-то обиделся, что ли? Фильм был на редкость дурацкий. Но я заинтересованно пялился на экран. Милана силилась понять происходящее — не получалось. Я не выдержал. Мысленно перекрестился. Потянул её к себе. Она знала, что это произойдёт. Готовилась. Почувствовал запах духов — раньше она никогда на душилась, наконец заметил, что она в платье, чтобы проще было раздеться. Милана пыталась быть страстной, но все её попытки были неумелыми, смешными. Казалось, её руки стали пластилиновыми. Они прилипали к моему телу, оставляли на нём грязные следы. И я предчувствовал, с каким трудом буду потом оттирать вместе с верхним слоем кожи этот гадкий, закостеневший пластилин. Она не была Викой, и это дико раздражало меня. Через час опять не мог выдержать её сгущённый взгляд. А она продолжала собирать по крупицам рассеянный свет моих зрачков, заглядывала мне в глаза, прижималась к моей груди. Вдруг легко соскочила с кровати, нашла на столе карандаш, бумагу, снова запрыгнула в постель. Села на мои ноги, положила листок на грудь, принялась рисовать. Нестерпимая боль. Не знаю, как я вынес такую муку. Показала мне: безумный взор, пытающиеся улыбнуться губы, взъерошенные волосы.
— Андрюша, — спрятала лицо под одеяло. — А ничего, что всё случилось так быстро? Ты не думаешь обо мне плохо? — внимательный черничного цвета глаз, выглядывающий из белых складок.
— Бог с тобой! Я просто не в состоянии подумать о тебе плохо, — искренне, наконец-то искренне смог говорить я.
— А это всегда происходит так быстро? — она вылезла из накрахмаленного убежища.
— Не знаю… По разному, — очень хороша. Изумительно! Чёрт! Но она не Вика!
— Милана, давай вставать. Сейчас Лиза придёт. Не хочется её смущать. — Я нашёл отмазку. Поил её чаем. Она корректировала свой рисунок. Подписала в углу:
«Я люблю тебя, как пламяОднодневки мотыльки.От любви изнемогая,Изнывая от тоски».
Не мог вспомнить, чьи это стихи. В ответ хотелось закричать: «Откуда в теле таком любовь? Разве что — маленький любёнышек!» Но смолчал. Изобразил озабоченное выражение лица:
— Зайчик! Прости, но мне нужно по делам. Сейчас завезу тебя домой, а вечером позвоню, ладушки?
— Только обязательно, хорошо? — с трудом перенёс обожающий взгляд. Пережил ещё пол часа дороги. Остаток дня слонялся из угла в угол. Не знал куда деться. Вместо себя попросил позвонить Лизу.
— Милана? Это Лиза, сестра Андрюши. Он никак не может вам дозвониться. Связался со мной и просил вас предупредить, что до завтра вам позвонить не сможет. У них там, кажется, ночные съёмки. А ещё большой привет и бесконечный поцелуй. — Последнее Лиза прибавила сама. Ненавидела меня за трусость и пыталась вылепить героя.
— Ты не смеешь её бросить! Милана чудная девушка и очень тебя любит. Да и ты тоже. Просто настолько глуп, что даже сообразить ничего не можешь.
Я почти поверил, смирился. Но на измученное сомнениями, потрескавшееся от пожара сердце всё-таки упали одинокие крупные капли проходящего стороной ливня. А утром позвонила Вика:
— Андрюшенька, мне плохо, очень плохо без тебя, — её звонкий, терпкий на вкус голос.
— Так возвращайся! — затаив дыхание, бросил я в ответ.
— Не могу… Меня здесь уже слишком многое держит…
— Вика! Оставь меня в покое! Думаешь, я не догадался, что это ты звонишь мне и молчишь в трубку? Всё! Кончено! Ты пошла направо, я — налево! И потом у меня есть девушка… — я замолчал. Было слышно, как клокочет у самых ушей сердце. Бум! Бум! Бум! Вика где-то далеко глубоко вздохнула… Я увидел её подчиняющую улыбку… Совсем тихо сказала:
— Я люблю тебя…
— Ты где?! — больше я не мог противиться ей. Даже не ей, а себе. Своей безумной любви. Она, торопясь, назвала свой адрес. Едва хватило терпения дослушать до конца. Опрометью кинулся к машине. Не знаю, как не разбился — нарушил все правила, какие только бывают. Через двадцать сумасшедших минут стоял у неё на пороге. Мы даже ничего не сказали друг другу. Только плакали, смеялись. Я до боли терзал её губы, пытаясь смыть с них чужие поцелуи. Ещё никогда не был так счастлив! Непозволительно! Чрезмерно! О Милане думать не хотелось. Я виноват? Да, но я не специально… Так вышло. Просто я не могу жить без моей Вики. Я умру, сойду с ума… Встретился с Миланой через день, уже немного отойдя от восторга примирения.
— Прости, пожалуйста. Я не хотел, — где-то я уже слышал подобное… Пытался оправдаться. Сам не знаю как, рассказал про Вику. — Мне надо подумать, что делать дальше, — я старался обмануть себя.
— Ты любишь её? — просто спросила Милана.
— Не знаю… Кажется, — я не мог сказать ей правду.
— Тогда ты должен, обязан сделать всё, чтобы вы снова были вместе, — её голос не дрогнул. Она говорила уверенно. Я попробовал найти в ней фальшь, горькую насмешку. Нет, ничего. Только странно неподвижные глаза.
— Ты действительно так думаешь?
— Я люблю тебя, значит хочу тебе счастья, — если бы она заплакала, устроила бы скандал, я бы остался с ней. Я знал, что она говорит через силу, но цеплялся за эти безнадежные слова. Моя жертва меня прощала, сама указывала мне дорогу.
— Ты хочешь произнести самую банальную фразу всех времён и народов?
— Какую?
— «Давай останемся друзьями!»
— Нет! — искренне взмолился я.
— Значит, ты хочешь, чтобы это сказала я? — она улыбнулась. Улыбка вышла какая-то ненормальная. Я собрался с духом, опустил глаза.
— Наверное…
— Хорошо! Тогда давай останемся друзьями, — удивительно, откуда в этой хрупкой, совсем молоденькой девчонке столько силы? Я с радостью ухватился за протянутую соломинку. Всё отлично! В конце концов, все страдают из-за любви. Первая любовь — это вообще особый случай. Всегда плохо кончается. Я честно старался — не получилось. Ну не умрёт же она от этого! Температура 36 и 6. Всё замечательно. Мы друзья, наконец. Об остальном я запретил себе думать. Очень хотелось быть счастливым, и ничто не могло отвлечь меня от счастья, ничто не могло его омрачить. Однако, то, что я наблюдал, было лишь первой реакцией Миланы. Уже через неделю она принялась названивать мне, говорила о всяких пустяках — о главном не могла. Я знал, она набирает номер телефона, только чтобы услышать мой голос, всегда отличавшийся неуёмной весёлостью, несмотря ни на что, наперекор всему. Довольно часто стал натыкаться на неё в самых неожиданных местах. Иногда Милана заговаривала со мной, порой пряталась. Может, у меня и паранойя, но, по-моему, она просто подкарауливала меня у гаража, у метро, в полюбившемся мне кафе. Ну а что ей ещё было делать в таких местах? Очень похудела, без конца курила и ничего не понимала. Мне знакомо это чувство. Глядя на неё, я окончательно уверился — случайным палачом быть всё-таки легче, чем жертвой. Я побывал и в той, и в другой роли. Без Вики я погибал. Мне хотелось отдать себя всего, без остатка. Хотелось быть для неё самым лучшим. Хотелось жить для неё, творить, радовать… А ей ничего этого было ненужно. Самое лучшее во мне оказывалось невостребованным, не задействованным. Оставалось только покрываться мхом, стервенеть, плесневеть… Нет, ничего ужасней, чем быть ненужным. Таков удел отвергнутой любви. Когда же я видел содеянное мною — покинутую Милану — я переживал, даже страдал, но всё-таки жил и, помучив себя несколько минут, отдавался в объятия чувства. Однажды сорвался, не выдержал:
— Милла, прости меня, — бормотал в холодную трубку, ненавидя комок в горле.
— За что? — совершенно неадекватная реакция: радостный бодрый голос.
— Я подлец. Я отвратительно использовал тебя.
— Нет! Что ты! Я сама виновата. Это ведь я признавалась тебе в любви. Молчала бы в тряпочку, не вешалась бы на шею — всё было бы хорошо…
Создавалось впечатление, что Милана не в себе. То она ни с того ни с сего смеялась, как полоумная, то всхлипывала навзрыд. И всё без видимых причин. Что творилось у неё в душе? Этого не знал даже я. У меня шёл дождь. А у неё? Может, бушевал ураган?
Вике я, конечно, ничего не рассказывал о своём летнем романе. Не придумав ничего лучшего, чем «время лечит, перемалывает, стирает», я решил уехать из города. Вика всегда была легка на подъём, и мы уехали к морю. Лиза негодовала:
