Дарья Агуреева - 36 и 6
— Вика! Давай, наконец, поженимся, — получилось как-то вопросительно. Я инстинктивно сжал ей ладонь, испугавшись, что она тут же исчезнет.
— Ты серьёзно? — заглянула в мои помутневшие от нежности глаза.
— Серьёзнее некуда! — поспешно ответил я.
— Андрейка, я не могу, — Вика говорила, запинаясь. — Ты сам то представляешь себе меня женой?
— Я не тороплю тебя, — я согласился. — Но долго ждать тоже не смогу.
— Ведь я рядом. Разве что-то ещё имеет значение? — она пыталась сохранить наши отношения.
— Я хочу, чтобы мы жили вместе, чтобы у нас всё было общее, чтобы ты была моей… Только моей! — я всё-таки подчеркнул это. — Чтобы я знал, возвращаясь домой, что ты ждёшь меня… — ударял на местоимения.
— Андрей! — она меня перебила. — Ты очень дорог мне… Дай мне время.
Её слова обжигали меня, опьяняли, днём и ночью звучали в душе. Любовь — странная штука. Не то чтобы от неё глупеешь, но всё как-то переворачивается. Задаёшься вдруг вопросами, ответ на которые раньше был очевиден. Уже не важно всё важное. Вообще всё не так. И ты чувствуешь себя Богом, способным нарисовать своё собственное солнце, где вздумается. Совсем иначе воспринимаешь мир. Просыпаются неведомые доселе желания, чувства. Ты становишься способным на глупость, ребячество и получаешь от этого ни с чем не сравнимое удовольствие. Но таким время казалось лишь неделю. Вика стала отдаляться от меня. Я устроил ей сцену.
— Мне больно это говорить, Андрюша, но мы слишком разные. Я не могу так, как ты…
— Отлично! Тогда давай прекратим комедию, — я взбесился, но тут же остыл — увидел её полные слёз глаза. Чёрт! Ведь я люблю тебя, что же это такое происходит?
— Я не уйду от того человека. Я люблю его, Андрей. Ты не поймешь, конечно, но так вот всё получилось. Прости меня ради Бога!
Я не стал выслушивать дальнейшее. Как её можно понять? Особенно меня взбаламутило её «прости». За что же, интересно? За то что любит кого-то? Ну не ересь ли? Как такое можно простить или не простить? Ещё бы поблагодарила! Чувствовал себя полным идиотом.
Всё было так чудесно, и вдруг — здрасте! Немного придя в себя, я даже решил, что это какая-то хитрая женская уловка. Но я ведь и так был готов на всё: креститься, жениться, отпеваться! Чего ещё могло захотеться Вике? Ах эта её любовь к Маяковскому! Неужели хочет повторить его судьбу? Возомнила себя Лилей Брик? Что делать, что предпринять — ничего путного не приходило в голову. Только хаотичная боль в висках. Ситуация была абсурдной, и ничего от меня не зависело. Вот это, пожалуй, самое печальное в чувствах. Чем лучше — тем хуже: ближе конец. Хотя какого чёрта?! Человек не может любить человека. Хотя бы потому, что мы ежесекундно меняемся. Можно ли любить одну единственную секундочку и обожать существо, которое уже давно не способно на неё? Да и сам ты уже не тот, и секундочка эта больше не наполняет тебя восторгом. Скорее наоборот… Когда ненависть иссякла, вновь оказался во власти панического страха. Без неё жизнь утрачивала ясность, смысл. Опять бесконечно моросил дождь. Вика была источником бардака моих мыслей, и только она могла навести в них порядок. А она так легкомысленно оставляет меня одного — сходить с ума, ненавидеть собственное безумие.
Получил заказное письмо от Миланы: с десяток рисунков и текст, без запятых, без точек, ошалевшими буквами. Немного отвлёкся от своих стенаний. Прятался от мыслей в комнате Лизы:
— Ты несносный эгоист, Андрей!
— Я? — лишь бы не прогнала. Пусть говорит, что хочет. Только не тишина. Только не одиночество.
— Да ты! — привычная уверенность, деловитость. — Путь в ад усыпан благими намерениями. Никогда не слышал? Прямо про тебя! Поддался порывам, приручил девочку… А кому это нужно было? Вот и есть ты самый настоящий эгоист после этого, хоть и корчишь из себя альтруиста!
— Мне плохо, Лиза. Знаешь, я молюсь, молюсь по ночам. Голова не светлеет. Иногда даже хочется Сатане помолиться. Ты не пробовала читать «Отче наш» наоборот?
— Чушь какая! — недовольно скривила губы.
— Почему Бог мне не поможет?
— Бог не помогает в том, что человек должен сделать сам, — права, как всегда. До противности. Интересно, а что я должен сделать сам? Толком логику сестры я не уразумел. Но она была весьма убедительна.
— Андрей, откуда в тебе столько бабьего? Прекрати распускать слюни и займись делом! Нужно делать что-то для людей. Делать, как для себя. Не ожидая благодарности. Почему ты всё время цепляешься за кого-то? У каждого своя дорога, и каждый должен пройти её один. А ты так и норовишь влезть в чужую душу или втащить кого-нибудь в свою. Это неправильно! Нельзя зависеть ни от кого кроме себя, иначе сойдёшь с ума. Человек одинок. Так нужно, понимаешь? — Нет, я не понимал. Что же никого не любить? Не быть любимым? Выдавать градусники, а тех, у кого температура не соответствует норме, сажать на карантин? Не пускать к ним никого? Изолировать? Я не стал выяснять. Лиза и без того слишком много говорила. Я даже разозлился: младше на три года и без конца поучает. Но в одном она безусловно была права — сопли распускать не следовало… Только ведь я простыл. Продрог от непрекращающегося дождя. Стал искать определение своему недугу — тоска. Что же это? Как вообще можно её описать? Стеснение духа, томление души, мучительная грусть, тревога, беспокойство, скука, горестная печаль, ноющее сердце, скорбь. Порой доходит в своей кульминации до телесной болезни, изнуряющей лихорадкой. В этимологическом словаре прочёл, что «тоска» происходит от слова «тощий», а «тощий» в свою очередь — от «точка». Значит, не надо быть точкой. Нужно что-то делать. Решил снова помогать Лизе. Только не на втором этаже. Боже упаси! И всё-таки что-то заставило меня заглянуть туда. На минутку. Какое-то болезненное пакостное любопытство. Но долго не выдержал. Хватило одной сцены. Какая-то малышка лечилась в «Ювенте» после аборта — осложнений избежать удаётся не так уж и часто. Взгромоздилась на это гестаповское кресло, стиснула зубы. Через мгновение всё-таки пискнула:
— Да что ж вы делаете? — плаксивое возмущение.
— А ты чего орёшь? — доктор повысил голос. Ещё молодой. Неужели уже настолько свыкся с болью? Хотя, конечно, его можно понять. Каждый день одно и тоже: череда малолетних проституток, влюблённых дурочек, набоковских Лолит, отупевших от наркотиков и алкоголя зверьков.
— Так больно ведь! — девчонка собиралась заплакать.
— Больно?! — язвительная усмешка, полный презрения взгляд. — А сексом заниматься тебе не больно было?
Мне хватило. Сразу вспомнилась побледневшая от напряжения Милана. Пятнышко крови. Я настолько забылся, что даже не попытался избавить её от излишней боли. Лиза права — я законченный эгоист. Послушно отправился на третий этаж за указаниями. Она беседовала с какой-то девчонкой:
— Представляешь, у меня умерла кошка! — меня передёрнуло. Невольно пригляделся к ней. Лиза тоже замялась — вспомнила нашего Чебурашку.
— Это тяжело, — она даже охрипла. — Но надо как-то жить дальше, — непроизвольный жест рук — хотела погладить девчонку.
— Да в порядке я! Всё утро ревела — больше не буду! — она смачно отгрызла кусок яблока: у меня заложило уши. — У меня вообще с кошками беда. Одна крысу поймала, сожрала половину и сдохла… Отравилась что ли? — хрустение яблоком, громко чавкущие челюсти. — Другую украли. Третью отец пришиб…
— Пришиб? — Лиза, наконец, вернула себе рабочее состояние.
— Ну! — большие живые глаза. — Он её ногой отшвырнул, а та шею сломала.
— Как же так?
— Так пьяный же был! — девчонка изумлённо пялилась на Лизу: чего ж тут непонятного?
— Он пьёт? — Лизе показалось, она нашла логичное объяснение. Набрала свой деловой темп.
— Вот тупица! Праздник был, понимаешь? Гуляли они! А кошка под ногами путалась — дура! — Девчонка отмахнулась от непонятливой Лизы. Ей стало неинтересно. Показала мне язык: розовый, в пупырышках. Я вдруг почувствовал — ещё немного, и мне тоже потребуется психиатр.
Дома никого не было. Мне стало так холодно, так тяжело. Машинально потянулся к телефону, набрал номер Миланы.
— Алло? — тусклый мёртвый голос. Не узнал. Положил трубку. Вечером заставил позвонить Лизу. Признаюсь, боялся говорить с её бабушкой. Лиза ни о чём не спросила. Просто сказала Милане, что если ей нетрудно, пусть свяжется со мной, дескать мне очень нужно. Милана позвонила только на следующий день, когда я уже перестал ждать. Сразу догадался — не могла выйти из дома, а объясняться с бабушкой ей не хотелось не меньше моего. Берегла её нервы, пыталась казаться гордой.
— Андрей? — взбудораженная, ничего не слышащая, ничего не понимающая. Наверное, всю ночь думала, что же мне нужно. Стало стыдно, что побеспокоил. Судорожно придумывал повод.
