Ирина Майорова - Про людей и звездей
Впрочем, нет, в бухгалтерию за гонораром медработники, за редким исключением, не ходят. Осторожничают. Предпочитают, чтобы корреспондент, с которым они на связи, приносил деньги сам. Встречаются с «куратором» неподалеку от основного места службы или на нейтральной территории.
Другое дело менты. Эти ходят в редакционную бухгалтерию, как в свою родную, овэдэшную. На выплаты агентам в «Бытии» отряжается каждый месяц по три дня. Большинство стражей порядка появляются здесь в первый из них, и с самого утра. Ничуть не опасаясь встреч друг с другом, не боясь, что кто-то «стукнет» начальству или в службу собственной безопасности. Здороваются, делятся новостями. Когда с «Бытием» сотрудничает чуть ли не все отделение, за бабками отряжают кого-то одного, и тогда этот кто-то просит Дуговскую или ее заместителя выдать на отсутствующих товарищей квитки: у кого сколько маленьких информаций прошло, сколько – расширенных заметок и главное – сколько «бомб». Расценки агентам известны лучше любой служебной инструкции: информашка в колонке – 300 рублей, заметка – пятьсот, а «бомба» – от трех тысяч и выше.
Есть, конечно, и такие, кто за суперинформацию требует немедленного расчета. Звонит, расплывчато обрисовывает грядущую сенсацию и называет сумму, которую хочет поиметь. Дуговская когда торгуется, когда – если назревает «супербомба» – сразу бежит к Габаритову. Тот, в свою очередь, торгуется с Дуговской, но, как правило, недолго – уже через четверть часа Римма мчится на стрелку с агентом, везя в сумочке сумму, немного меньшую, нежели та, что требовал осведомитель, но все же весьма и весьма солидную.
Передав деньги и обсудив, как можно будет сделать снимки, Дуговская или кто-то из ее подчиненных устремляется на место происшествия. «Агент», как правило, уже там (с мигалкой и спецсигналом дорога, знамо, короче), но «бытийцам» он теперь не друг и даже не знакомый. Рядом начальство, а то еще и ребята из прокуратуры, поэтому продемонстрировать свою ненависть к проклятым журналюгам, которые «черт-те как узнают все раньше всех», – святое дело. Дуговская и ее ребята-девчата на мента-агента, понятное дело, не обижаются, а, подхватив начатую им игру, принимаются канючить: «Ну, товарищ майор, ну хоть один-то снимочек сделать дайте» – или начинают хамить, угрожая написать заявление в прокуратуру о нарушении майором конституционно закрепленного за сотрудниками массмедиа права на сбор информации.
Снимки они делают, когда «враг свободы прессы», согласно ранее оговоренному плану, отводит начальство и прокурорских в сторонку. А через полчаса он же звонит уже отбывшим в редакцию журналюгам и прилежно пересказывает все, о чем успел узнать на месте происшествия, докладывает, какую версию выдвинул следователь прокуратуры и что успел выяснить эксперт.
Когда на следующее утро какой-нибудь доброхот подсовывает следователю прокуратуры, ведущему дело об убийстве, теракте, зверском изнасиловании, свежий номерок «Бытия», бедолага хватается за голову: публикация о вчерашнем преступлении оказывается бесценным подарком совершившим его подонкам. Газетчики подробно оповещают убийцу или насильника о том, какие улики он оставил и где, по мнению органов, может скрываться в первую очередь. В редакционной почте частенько появляются письма (электронные, отправленные из какого-нибудь интернет-кафе), в которых «герои» подобных публикаций кланяются «Бытию» за то, что помогло «сбросить с хвоста легавых», и обещают непременно отплатить автору «добром за добро». Ясно, что посулы остаются посулами и никто из уголовников с пачкой деньжат или хотя бы с бутылкой коньяка в редакции ни разу не объявлялся, но каждое из таких посланий непременно становится достоянием всего коллектива. Автор заметки хвастает благодарственным письмом от уголовника так, как если бы получил из рук президента орден «За заслуги перед Отечеством».
Скандал в курилке
С планерки Уля вышла, клокоча от бешенства. Ее убойная тема про Махалова пойдет без первополосного анонса! А это значит, что на титуле не будет ее имени – раз, и за «бомбу» она получит гонорар вдвое меньший, чем ожидала, – два.
– Ну Дуговская, ну блядь тупая, ну я тебе устрою! – шипела Уля, спускаясь на первый этаж, где для курильщиков была выделена крошечная каморка.
Габаритов неоднократно объявлял войну «рабам никотина», грозя лишить тех, кого заметит с сигаретой, половины зарплаты, не оплачивать им больничные, урезать отпуск. Было время, он даже заставлял сотрудников службы безопасности обшаривать окрестные кусты в поисках нарушителей запрета, но ряды курильщиков, вместо того чтобы сокращаться, прирастали все новыми и новыми членами. И тогда Габаритов распорядился выделить «смертничкам» кладовку, в которой до этого хранились ополовиненные мешки с цементом, прокисшие половые тряпки, сломанные швабры и ведра без дужек. Но заносить туда табуретки и стулья категорически запретил, справедливо рассчитав, что стоя курильщик потратит на сигарету гораздо меньше времени, чем сидя. Единоличный владелец «Бытия», он же генеральный директор, он же главный редактор, Габаритов не мог позволить, чтобы сотрудники расходовали принадлежащее ему время на личные нужды. Только этим, а вовсе не заботой о здоровье «рабов» были продиктованы и антиникотиновые кампании, и организация доставки горячих обедов из расположенной на соседней улице захудалой столовки. Стоимость съеденных журналистами блюд вносилась в индивидуальные карточки, а получившаяся в конце месяца сумма вычиталась из зарплаты.
Поначалу народ сервису обрадовался, но когда выяснилось, что за сомнительное содержимое судков надо платить деньги, которых хватило бы на обед в средней руки ресторане, начал от удовольствия отказываться. Месяца через три оказалось, что услугами доставки «по-домашнему вкусных обедов» пользуются только охранники, которым все равно, что есть, и тихие, безответные корректоры, пуще смерти страшащиеся прогневить босса-благодетеля отказом от его милости. Столовке стало невыгодно гонять машину с десятью судками, о чем она оповестила главу фирмы. Габаритов, обозвав журналистов «неблагодарными жмотами», расторг с точкой общепита договор. А коллективу объявил, что отныне никаких отлучек за пирожками не потерпит: «Хотите жрать – носите с собой из дома!»
Сам Алиджан Абдуллаевич питался исключительно блюдами из дорогих ресторанов, аккуратно чередуя кухни: в понедельник он употреблял японские кушанья (надо было разгрузить организм после воскресных обжираловок), во вторник – итальянские, в среду – узбекские, в четверг – армянские, пятница была отдана деликатесам из рыбы. Чаще на обед он выезжал в сопровождении пары охранников, которые в ожидании, пока шеф съест пять-шесть блюд, жевали в машине слоеные пирожки, похожие по вкусу на целлофановые пакеты. Но иногда, когда Габаритову было лень подниматься из сработанного по индивидуальным лекалам кресла, он через секретаря заказывал кулинарные изыски прямо на рабочее место. И тогда в течение получаса по редакции раздавалось сопенье и чавканье. Манкируя такими глупостями, как приличные манеры, он мог даже похрюкивать, а насытившись, с наслаждением срыгнуть скопившийся в желудке воздух.
Остатки барского обеда секретарша убирала в стоящий в холле холодильник. Агрегат предназначался для общего пользования, и к вечеру на тарелках ничего не оставалось. Открывая дверцу, чтобы достать принесенное с утра молоко или сок, журналисты, фотокоры, охранники, воровато озираясь, угощались суши, долма или кусочком рыбы в кляре. Пару раз Габаритов заставал подчиненных за этим постыдным занятием. Те смущались, давились, кашляли, а Алиджан Абдуллаевич, изобразив на лице снисходительную улыбку, барственным жестом хлопал воришку по плечу: дескать, доедай, все равно выбрасывать.
Но вернемся в курилку, куда минуту назад влетела разъяренная Уля. Там уже дымил сигаретой один из фотокоров Алексей Тюрин.
– Нет, ты представляешь, – дала волю чувствам Асеева, – эта сучара Дуговская опять влезла со своим обгрызенным хером!
– Да ладно тебе, все же лучше, чем очередной «херувим», – криво улыбнулся Тюрин. – Пусть народ повеселится, а то в газете одни трупы. Причем, заметь, «Бытие» отдает предпочтение трупам детским: чем младше погибший ребятеночек, тем лучше. Распишем подробненько, вкусненько, как мальчонку мать голодом до состояния скелета довела или как девчоночку маньяк изнасиловал, а потом утопил, – и тут же заголовочек вместе со слезой из себя выжмем: «Страдания херувима», «Боль херувима». Ты возьми подшивку и посчитай, сколько этих «херувимов» у нас за месяц было: «Херувимы в огне», «Херувимы озера», «Слезы херувима», «Муки херувима». Повеситься можно! Недаром у нас тираж падает – читать такое из номера в номер могут только какие-нибудь извращенцы с крайней степенью олигофрении!
