Ирина Майорова - Про людей и звездей
– Я в собаках не разбираюсь… Бывает же, что и разные породы скрещивают или они сами, ну собаки эти, на улице скрещиваются.
– Так открой сейчас Интернет и посмотри, что такое шарпей и что такое бобтейл. Это все равно что тебя с мышом скрестить! Или с кроликом!
– Хорошо, я разберусь, откуда Стасик эту информацию взял.
– Разберись, разберись. Твое счастье, что эта Додонцева – баба нескандальная, на всех углах нас на смех поднимать не будет. А вот насчет Фристи я не уверен – мы ее чуть не в каждом номере лажаем.
Дуэт
Путешествие на прогулочном катере (большом, с кают-компанией внизу и прогулочной палубой наверху), можно сказать, удалось. Народ наелся от пуза шашлыков, пострелял из пневмопистолетов (их предусмотрительно прихватили с собой охранники) по мишеням, кое-кто, несмотря на прохладную погоду, рискнул искупаться. В веселье не принимала участия только Дуговская, которую Алевтине и Дианке с трудом удалось уговорить поехать вместе со всеми – развеяться, подышать свежим воздухом. Едва катер причалил к берегу, Римма взяла свой рюкзачок и, выбрав небольшую полянку метрах в двухстах от общего «караван-сарая», легла там на привезенное из дома покрывало. Сделала вид, что дремлет. Поначалу девчонки то и дело бегали к ней: звали поиграть в бадминтон, в волейбол, потом приглашали к импровизированному столу – она благодарила и отказывалась. В конце концов Габаритов велел отнести ей еду на полянку и больше не приставать: «Не видите, она хочет побыть одна? Ну и оставьте ее в покое!»
Алиджан Абдуллаевич вообще был душка. Травил анекдоты, говорил комплименты женщинам, пытался подпевать штатному гитаристу-вокалисту бухгалтеру Вадику. И даже следил за тем, чтобы рискнувшие побултыхаться в речной воде сотрудники перед водными процедурами не увлекались спиртным. В Москву возвращались вечером. В кают-компании команда катера накрыла чайный стол с бутербродами, пирожками и пирожными. От обилия выпитого и съеденного Улю слегка замутило, и она поднялась на верхнюю палубу подышать свежим воздухом. Там в одиночестве сидела Дуговская. Уля хотела пройти мимо и приземлиться в противоположном углу, но «врагиня» вдруг предложила:
– Давай сюда. Я с общего стола бутылку винишка утащила. Выпьем?
– А из чего? Не из горла же?
– Почему бы и нет?! Можно подумать, ты всю жизнь только из бокалов муранского стекла хлещешь! Да не кривись, не кривись. У меня пара одноразовых стаканчиков припасена.
Дуговская налила в стаканы рубиновую жидкость и предложила тост:
– За нас, за одиноких баб, которые сами пробиваются по жизни!
Уля хотела что-то возразить или добавить, но подхватила со скамейки стакан и выпила залпом.
– А теперь сразу по второй, – освоилась в роли тамады Дуговская. – За то, чтоб мужики для нас с тобой все же нашлись. Только чтоб настоящие, самостоятельные: при мозгах, при хорошем деле, а главное – чтоб без подлости в душе…
Красивые Римкины губы задрожали, но глаза остались сухими. Ткнув своим стаканчиком в Улину посудину и выпив вино, Дуговская вытерла рот тыльной стороной ладони:
– Я знаю, тебе он тоже нравился. Нравился же?
Уля помотала головой.
– Да не ври! Я ж видела… Иль тебе невмоготу было, что он именно меня выбрал? Если б с Дианкой или с Алькой спал, может, и наплевала бы, а? Ладно, не отвечай, и так все понятно. Давай еще выпьем.
– Слушай, а тебе пить-то можно? – испуганно поинтересовалась Уля. – Для почек вредно, наверное…
– Так мы ж с тобой не денатурат хлещем, а хорошее красное вино. Для крови даже полезно.
Чокнулись, выпили. Помолчали.
– Ты знаешь, – нарушила тишину Римма, – он же еще и благодетелем в моих глазах хотел остаться. Сказал, что квартиру – ну которую мы снимали – до конца года оплатил. Мол, видишь, я и о тебе подумал, чтоб было где новую личную жизнь налаживать. Меня это больше всего… Ну, скажи, как он мог? Знал же, что люблю его, что сына ради него забросила… И он меня тоже любил – точно, любил. Я знаю. Мы, бабы, это чувствуем: когда мужику только для траханья нужны, а когда… Ну все, больше про это не будем.
– А что ребенка ждешь, ты ему сказала?
Римма помотала головой:
– А чего бы это изменило? Все, завязываем про это разговаривать! Лучше давай еще по одной.
В бутылке осталось граммов сто пятьдесят. Разлили поровну.
В голове у Ули, и без того не очень хорошо справлявшейся с координацией движений, зашумело. Но не противно, а сладко так, истомно.
– Дуговская, а чего мы с тобой все время лаемся и грыземся, а? – спросила она, пытаясь заглянуть «врагине» в глаза. По причине качки и теплохода, и ставшего непослушным тела это удалось с трудом.
– А хрен его знает. Мне иногда кажется, – Дуговская перешла на шепот, – что Габаритов нас нарочно стравливает.
– А зачем ему это надо?
– Ну как зачем? Во-первых, так он стимулирует в нас эту… как ее? А! Сос-тя-за-тельность. Чтоб, значит, твой и мой отдел все время старались друг друга обставить. Это ж какая польза для газеты!
– А во-вторых? – заплетающимся языком уточнила Уля.
– А во-вторых, если мы между собой собачимся, значит, не сможем против него, Габаритова, объединиться. Он знаешь, как этого боится!
– Чего? – не поняла Асеева.
– Того, что народу его самодурство надоест и он бунт поднимет.
– А-а-а, – понимающе закивала Уля и попыталась проанализировать сказанное Дуговской. Не получилось. Тогда она предложила: – А давай споем? Что-нибудь душевное, чтоб сердце заплакало, а потом легко стало!
– Давай, – мотнула головой Дуговская. – Предлагаю «Лучинушку». Только я слов почти не знаю.
– Зато я помню, – заверила коллегу Асеева. – У меня ее бабушка часто пела. – И затянула:
То не ветер ветку клонит,Не дубравушка-а-а-а шумит,То мое, мое сердечко сто-о-онет,Как осенний лист дрожи-и-ит…
Дуговская тихо подвывала, но когда солистка дошла до слов:
Знать, сулил, сулил мне рокС могило-ой обручиться молодцу —
вдруг зажала рот бывшей «врагини» ладонью:
– Нет, давай что-нибудь другое. Веселое, жизне… жизнеутверждающее.
И, гордая тем, что сумела-таки выговорить трудное слово, запела:
Я люблю тебя, жизнь,Что само по себе и не ново…
Уля с энтузиазмом подхватила.
Они сидели на палубе, обнявшись, и их нестройный дуэт был слышен далеко вокруг. Редкие рыбаки поднимали от поплавков глаза и, увидев двух самозабвенно поющих барышень, улыбались.
