Клара Санчес - Последнее послание из рая
– Какое совпадение, мускулоносец, я только что думал о тебе. Ты пришел вовремя, и мы можем сыграть одну партию.
Во-первых, поскольку я накачал свои мышцы до каменного состояния, он стал звать меня «мускулоносцем», чтобы преуменьшить значение моего подвига. Во-вторых, в этом доме был прекрасный зал для игр, где стоял превосходный настольный футбол, у которого Эдуардо превращался буквально в пятилетнего ребенка.
– Я устал, – сказал я ему.
– Нет, ты не устал. Я уже помолодел до десяти лет, чуть погодя мне будет семь, а если возьмусь за рычажки настольного футбола – пять.
– Говорю тебе, что устал. А прислуга с тобой сыграть не может?
– Но я тебя просто не понимаю. – Он был готов упасть на колени. – Это просто невозможно, что ты не способен сыграть.
– Нет, не могу. Твоя сестра дома?
– Не смеши меня. Это еще зачем?
– Мне надо поговорить с твоей сестрой.
– Мы с тобой не виделись целую вечность, и ты заявляешь, что хочешь поговорить с моей сестрой. Моя сестра не хочет с тобой разговаривать. Понял?
Эдуардо был еще более капризным, чем я. Он был капризен всегда и не переставал капризничать ни на минуту. И я подумал, что он изменился, и это означало его потерю. В то время он не производил впечатления ни человека удачливого, ни неудачника, и, следовательно, идея сыграть с прислугой вполне ему годилась.
– Развлекайся один, – сказал я.
В вестибюле, дальше которого я так и не прошел, появилась Таня.
– Я не ожидала тебя так скоро.
– Ну вот, видишь, я уложился в кратчайший срок.
Эдуардо сунул руки в карманы и прислонился к стене, решив не оставлять нас наедине.
Таня, которая, казалось, думала совсем о другом, спросила меня:
– Как по-твоему, дождь перестанет?
Мы прошли в большой зал, и я решил, что в конце концов, хотя и не в оптимальных условиях, я был в обществе Тани. Она редко смотрела на меня. Капли дождя стучали по окнам. Близилась ночь. Из консультации не доносилось никаких звуков. Тишину нарушал только шум дождя.
– Сегодня нет консультаций? – спросил я.
Оба отрицательно покачали головами, ничего не сказав.
– Мама лежит в постели, пойди посмотри, как она там, – сказала Таня брату.
– Что-то не хочется, – ответил он и рассказал историю о споре, который вышел у него с одним из преподавателей относительно того, может ли человек жить в полной изоляции от других людей. Преподаватель утверждал, что не может, а Эдуардо говорил, что может. В итоге – «бедный преподаватель». Я все время прислушивался к дождю, и поскольку он не ослабевал, а было уже восемь часов, я сказал Тане:
– Не хочешь выкурить сигаретку? Мы могли бы укрыться в беседке.
Мы пробыли там всего полчаса, но это были самые приятные, самые интимные полчаса, о каких я только мог мечтать в тот день. Дождь и табачный дым защищали нас от внешнего мира. Поодаль виднелись окна большого зала, покинутые, одинокие, затемненные, словно в доме Ветеринара постепенно гасили свет, как бы готовясь к воспоминанию о ком-то. Поэтому мне не хотелось, чтобы настоящее тоже превратилось лишь в печальное воспоминание до того, как оно станет таковым, и обнял Таню.
– Спасибо, – сказала она. – Единственное, чего мне сейчас не хватает, так это того, чтобы кто-то меня обнял.
Итак, я был всего лишь «кем-то». Сначала она хотела поговорить с «кем-нибудь», а теперь – чтобы «кто-нибудь» ее обнял. Для меня этого было достаточно, только полный идиот мог представить себе, что так быстро станет для Тани чем-то большим, нежели «кем-то».
– Ты знаешь, дела у меня в университете идут неважно. Моя мать весь день проводит в постели. А отец… Ну, а Эдуардо, как видишь, и знать ничего не хочет о проблемах.
– Сегодня на небе ничего не видно, – сказал я, взглянув наверх.
Казалось, вселенная удалилась от Земли и пропала из вида, а наша планета осталась в полном одиночестве, хотя сам я, оставаясь в одиночестве с Таней, был счастлив.
Автобус шел под уклон на опасной скорости, освещенные окна шале отражались на мокрой мостовой, горизонт закрывали тучи. Мне хотелось, чтобы погода улучшилась и можно было бы побежать, сделав хороший рывок.
* * *В последнее время Эдуардо достаточно снисходительно относился к моим капризам, ибо обрел самый надежный способ заручиться еще более значительными уступками с моей стороны. Дело в том, что я согласился выгуливать Уго в сосновом лесу, где несколько раз видел Эйлиена с немецкой овчаркой. Мне хотелось послушать Эйлиена, поскольку я повторял Тане то, что он говорил мне, ибо Таню интересовала истина.
Когда мы увидели его, Эду отреагировал так:
– Пойдем на другую сторону, тут Эйлиен.
– Ну и что? Он нас не укусит.
Я подошел к нему. Эдуардо остался с Уго в нескольких метрах от нас. Кивнув головой в их сторону, я сказал, что мы пришли погулять с собакой.
Ни с того ни с сего Эйлиен сказал:
– Тебе не следует быть таким озабоченным. Чему быть, того не миновать.
Вообще-то меня ничего особо не заботило. Иногда меня мучает совесть, но не до такой степени, чтобы вызывать озабоченность. Надо думать, моя мать права, когда говорит, что никогда не видела меня озабоченным.
– Как зовут этого парня?
– Эдуардо, – ответил я, заинтригованный.
У Эйлиена была темно-коричневая кожа, и можно было подумать, что он ходит на сеансы ультрафиолетового облучения, но такое заключение было бы слишком поверхностным, и я, близко зная его, понимал, что дело не в этом. Цвет косички и оттенок кожи были бесспорными признаками его не совсем обычного происхождения.
– Это немецкая овчарка, да?
– Чистокровная.
– Курс, который ты вел в Культурном центре год назад, произвел на нас очень большое впечатление.
– А твой друг его посещал? – спросил он, глядя на Эдуардо.
– Нет.
Дождя не было уже несколько дней. Однако воздух был словно насыщен влагой, как после сильного дождя. Дышать глубоко не хотелось. Сосновый бор давал более густую тень и казался далеким. Собаки убегали в лес и на некоторое время пропадали из вида. Тропинка проигрывала в сравнении с этим местом, и я не понимал, почему люди, выгуливавшие там своих собак, не приводят своих псов сюда, – впрочем, привычка сильнее стремления к нововведениям.
– Что интересного в моем друге?
– Мне его жалко.
– Почему? Сам он никого не жалеет. Совсем никого.
– То, что кто-то думает обо всех остальных, не имеет ничего общего с тем, что все остальные чувствуют по отношению к нему. Если бы эти чувства совпадали, жизнь была бы невыносимой.
Я тут же подумал о Тане, потому что пытался все применять к завязывающимся отношениям с ней.
– Иногда все-таки совпадают.
– Да, нечто подобное иногда можно испытать.
– Что ты можешь сказать о любви? – спросил я.
– То, что в любви наличествует интенсивность, но нет ни равенства, ни сходства чувств. Можно мысленно пережить те же самые чувства, но где уверенность в том, что это те же самые чувства и той же интенсивности? Поэтому влюбленные постоянно подвергают себя испытаниям. Даже очень уверенный человек хочет знать, до какой степени другой принадлежит ему, поскольку подразумевается, что божество, созданное нашей любовью, должно стать нашим рабом. Это просто дьявольщина какая-то.
– Тебе надо было бы поговорить об этом в Культурном центре.
– Думаешь, существуют такие люди, которым интересно знать правду?
– Думаю, да, – ответил я чистосердечно.
– Если бы ты знал, что эта девушка тебя не любит и, в сущности, уходит от тебя, тебе понравилось бы, если бы я сказал тебе правду?
– Для меня это было бы неважно, потому что ты мог и ошибиться.
– Вот видишь. Ты усомнился бы во мне еще до того, как узнал правду.
Я решил, что все это плод его воображения, он не мог ничего знать о Тане. В моем возрасте нормальным было влюбиться в девушку, которая ни во что тебя не ставит.
– Вот твой друг никогда не влюбится.
Я тоже всегда точно также думал об Эдуардо.
– Ты уже знаешь, что никакой я не колдун, а просто обладаю здравым смыслом. Я обращаю внимание на людей и стараюсь поставить себя на их место.
В этот момент к нам подошел Эдуардо.
– Я устал. Пора идти.
Эйлиен мельком посмотрел на него, подозвал свою собаку и, обращаясь ко мне, сказал:
– Ты действительно думаешь, что моя лекция кого-то заинтересует?
Я решил, что начиная с этой беседы наступил новый, можно сказать, второй период наших отношений с Эйлиеном, более близких и задушевных.
* * *Внешняя сторона жизни в поселке приводила все к одному знаменателю. Она уравнивала экстраординарные события с событиями заурядными, так что виделось лишь то, что происходило каждый день, а повседневное легко забывалось. С точки зрения внешней, в поселке жило много людей, так что о тех, кто уезжал, забывали немедленно. Вскоре после того, как наша семья приехала и поселилась здесь, а шале еще не покрывали остальную часть холмов и низин, здесь находилось всего два детских учреждения – один пансион в поселке и один в Соко-Минерве. Здесь даже средней школы не было, потому что почти не было учащихся соответствующего возраста. Именно тогда в поселке произошло из ряда вон выходящее событие.
