Лесли Эпстайн - Сан-Ремо-Драйв
— Это Лотта, — сказал Барти, приставив палец к экрану. Потом поцеловал это место. — Вот, Лотта. Это тебе поцелуй на счастье.
Артур сказал:
— Мэри, выключи ты машину. Ничего хорошего из нее не выйдет.
Норман еще раз наклонился к микрофону. Платок у него в кармане белый, как цветок, подумал я.
— Ответ на вторую часть вашего вопроса: «Уорнер бразерс».
Наступило молчание — удивленное, потрясенное, я не мог понять. Потом у кого-то вырвалось: «О Боже!» И сразу же за этим смешки, потом хохот. Мистер Уолтер призывал к тишине — безрезультатно. Стэнли, приставив ладонь к уху Нормана, что-то ему кричал. Чей-то микрофон взвыл сиреной. Перед фотографами встал полицейский, словно желая загородить своим широким телом лучи их вспышек. Я увидел, как смеется Бетти, закинув голову. Лотта опустила вуаль с темными мушками — смеется ли она, разглядеть было нельзя.
— Что такое «подрывная»? — спросил Бартон. — Что-нибудь смешное?
У какого-то мистера Фрэнка Тэйвеннера на табличке было слово: Адвокат. Он стучал молотком и выкрикивал:
— К порядку! К порядку! К порядку, или мы прикажем очистить зал!
Шум, хоть и не прекратился, стал тише.
— Вы что-то хотите сказать, мистер Джексон? — спросил мистер Уолтер.
— Я только хотел сказать, что мистер Норман Якоби известен всем как большой юморист. Я сам немало повеселился на его фильмах. Но сейчас не время для шутовства, сэр. Страна в опасности. Вы намерены отвечать на вопросы или вы намерены острить? Если же он намерен острить, господин председатель, я предпочел бы, чтобы свидетеля удалили.
Это отрезвило публику. В наступившей тишине Норман сказал:
— Извините, конгрессмен. Это мой недостаток. Вы справедливо указали на него — на то, что я не могу удержаться даже в самых неподходящих случаях. Боюсь, что сказанное председателем Уолтером о Джеке — о мистере Уорнере — означает… словом, я думаю, Джек назвал всех на студии, кто не подписал с ним контракт. Я прошу прощения. Я не совладал со своими чувствами.
При этих словах у меня перехватило дыхание, словно Роскошный Джордж ударил меня головой в живот. Прощения? У них? Я не верил своим ушам. Я увидел, как отец вытер ладони о брюки, а потом, под жарким светом телевизионных прожекторов вытер белым платком лоб. Это был флаг капитуляции.
Мистер Джексон:
— Полагаю, комитет согласится со мной, если я скажу, что в такие времена, как сейчас, все чувства обострены. Мы ценим ваш патриотизм и дух сотрудничества. По словам мистера Тэйвеннера, на закрытом заседании вы заявили о своей убежденности в том, что на Соединенные Штаты ведется наступление и что их враги подрывают наши институты и нашу Конституцию.
Заговорил другой конгрессмен, мистер Дойл:
— Попросим нашего адвоката зачитать соответствующее место из протокола закрытого заседания. Нас показывают средствами телевидения. Считаю, что это должен услышать каждый американец.
Тэйвеннер был готов. Я увидел, что он заложил большим пальцем стенограмму на нужном месте. Он обходился без очков.
— Вот это место, конгрессмен. Мистер Якоби заявляет: «Я пришел к убеждению, что нашу страну подрывает изнутри небольшая, но решительная группа фанатиков, не уважающих наши свободы и образ жизни. Они не уважают наши законы. Они глумятся над нашими свободными институтами. Они причинили много вреда и грозят причинить еще больше. Сейчас они сильны, как никогда».
Мистер Дойл сказал:
— Да, это самое место. О том, что они сильны, как никогда. Именно это мы и пытаемся выявить.
Мистер Джексон спросил:
— Заявлял ли свидетель, что готов назвать имена тех, кого справедливо считает фанатиками?
— Может, переключим канал? — сказал я надтреснутым голосом. — Артур, мы не узнаем, кто победил. Я ставлю на Дикого Реда Берри. А ты, Барти? Хочешь поставить четвертак на Роскошного Джорджа?
Но шофер не шелохнулся. Брат переминался с ноги на ногу, на лбу его вспухал бугорок сосредоточенности. Даже Мэри подбоченилась, всем своим видом выражая негодование. Тем временем мистер Тэйвеннер заверял комитет в том, что наш отец действительно пообещал огласить список.
Наступила очередь мистера Вуда.
— Хорошо, сэр. Вы готовы назвать этих людей поименно?
— Готов.
И в зале, обшитом панелями, и в нашей комнате с оштукатуренными стенами наступила полная тишина. Норман достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок. Когда он развернул его, наш друг, толстый адвокат Стэнли, закрыл ладонью глаза.
— Клайд Дойл, — начал о'гец. Затем, чуть громче: — Дональд Джексон. Джон С. Вуд. Фрэнсис Уолтер. Фрэнк Тэйвеннер…
Публика зашумела. Мистер Уолтер с красным лицом колотил молотком по всему столу. Фотовспышки сверкали как молнии. Хохот становился все громче. Мистер Вуд вскочил на ноги.
— Он называет членов нашего комитета!
Норман:
— О, я могу продолжить. Мартин Дайс. Джей Парнелл Томас. Джон Рэнкин. Джек Тэнни. Джозеф Маккарти. Ричард Никсон…[26]
— Свидетель выступает под присягой! Под присягой! Привлечь его к суду — неуважение к конгрессу! — За неимением молотка мистер Джексон стучал по столу кулаком.
— Вывести свидетеля! — это крикнул мистер Тэйвеннер. — Пристав! Выведите свидетеля из зала!
Артур сказал:
— О Господи. Теперь он за это поплатится.
— Не смей так говорить против мистера Нормана, он такой был добрый с нами все эти годы.
— Я только говорю, что эти люди — большие люди.
— Ты понял, Барти? — спросил я. — Ха, ха, ха! Видал, как он выставил их дураками?
Бартон не отреагировал. Он наклонился к телевизору и переключил обратно на передачу из зала в Санта-Монике. Дикого Реда уже не было. Роскошного Джорджа тоже. Шла командная схватка. Двое в масках отлетали от канатов и бросались на двоих в капюшонах. Они дрались кулаками. Они бросались стульями. Это было побоище. Это был пандемониум. Рефери бегал вокруг, как щенок, налетая на колени борцов. Толпа орала, разинув рты. Барти выпрямился; повернулся к нам. Даже в темноте мне было видно, как горят от восторга его неодинаковые глаза.
Как и опасалась Мэри, утром мы с трудом поднялись с постели. Разбудил нас беспрерывно звонивший телефон, а не мой старый будильник с утенком Дональдом. Завтракать было уже некогда. Мэри завернула нам сэндвичи с арахисовой пастой и джемом, без корочек, как любил Барти. Артур надел на черную лысину шоферскую фуражку.
— Пожалуй, я отвезу вас в школу на «бьюике».
Я знал, что это не понравится Барти: он сидел в школьном автобусе позади шофера, миссис Ракотомалала, которая вела с ним беседы на английском и на французском. Барти делал вид, что понимает его.
— Нет, нет, я хочу на автобусе. Не хочу со старым дядей Томом.
Заключили компромисс: Артур вывел машину из гаража и в утреннем тумане довез нас до остановки на углу бульвара Сансет и Капри. Автобус уже ждал там, выставив стояночный флажок и мигая фонарями. Мы подбежали к ступенькам.
В открытой двери стояли братья Ковини.
— Вы не войдете, — сказал Пат.
— Антиамериканцам вход запрещен, — сказал Питер.
Бартон посмотрел на миссис Ракотомалала, но она глядела прямо перед собой, будто загипнотизированная мерным движением дворника на ветровом стекле.
— Не пускайте их! — крикнул кто-то сзади.
К нашему изумлению, темнокожая водительница потянула рычаг, и дверь закрылась у нас перед носом. Школьный автобус уехал.
Артур стоял возле голубовато-молочного «бьюика», обдававшего выхлопом мостовую. Я сел сзади, Бартон занял место рядом с водителем, где мог делать вид, что рулит и жмет на газ. Мы поехали по бульвару Сансет, но задолго до Уэствуд-бульвара свернули на Сепульведа.
— Артур, куда мы едем? — спросил я. — Не в школу?
— Нет, сэр, мистер Ричард. В школу я не поспею вас завезти. Миссис Лотта и мистер Норман полетели ночным самолетом. Надо торопиться, не то упустим их.
Теперь стало понятно, почему он то и дело меняет ряды и против обыкновения гонит на желтый свет. Мы повернули на бульвар Сенчури, и здесь брезентовая крыша нашего «бьюика» затрепетала: прямо над нашими головами, ревя моторами, пролетел громадный «констеллейшн» с опущенными закрылками.
— Это они! Они там!
Я увидел, как самолет выпустил шасси, как тормозит тремя рулями, а потом он исчез из виду.
— Может, и правда, они. В этом самолете. Они всегда летают на «Трансуорлде».
— Дураку ясно. Лотта была в окне. На ней шляпа. С пером. Не такая, как в телевизоре.
Единственное, что мы узнали точно, добравшись до выхода, — что рейс 1212 Вашингтон — Лос-Анджелес приземлился. Пассажиров пока не было. Если они и шли уже по красному ковру, увидеть их было невозможно за толпой репортеров и фотографов. Здесь их собралось больше, чем на слушании. Я сперва подумал, что они встречают какого-нибудь деятеля или кинозвезду; но, увидев Гедду Хоппер[27], облизывающую карандаш накрашенным ртом, понял, что все они здесь из-за отца. Проход был огорожен канатами, как на премьерах его фильмов. С другой стороны прохода, позади, стоял Артур, подняв фуражку, как поднимают табличку встречающие.
