Е. Бирман - Рассказы
— Что ты делаешь целыми днями?
— Развлекаю себя воспоминаниями и страхом смерти.
— Не бойся.
— Ладно.
— Вакханки приходили за тобой?
— Да. Сказали, что придут еще. И все же я чувствую приближение смерти.
— Как ты можешь чувствовать это?
— Я начинаю лукавить с богами. Я стараюсь понравиться им.
— Рассмеши меня.
— Ничего не приходит в голову.
— Да ладно! Я уже смеюсь. Ты ведь помнишь, как я смеюсь. Рассмейся, как я.
— Я попробую.
— Вот видишь — похоже. Ты еще поживешь без меня.
КРЕСЛО ДЛЯ СНАЙПЕРА
Инженер-механик Хигин вышагивает по беговой дорожке в спортивном зале города М. На опорной раме снаряда надпись «Made in USA». Но скорость (пока только — 6,5) — в километрах в час, а не в милях в единицу времени и инструкция на пульте — на иврите. Ноги Хигина отмеряют третий километр, голова же занята мыслями о кресле для армейского снайпера. С тех пор как он получил задание на проектирование этого кресла, он стал внимательнее присматриваться к анатомическим особенностям человеческих тел.
На дорожку перед ним поднимается гибкая молодая особа лет двадцати семи, по грубой оценке Хигина. Она бросает полотенце на поручень снаряда, оглядывается вокруг, скользнув взглядом и по нему, инженеру-механику Хигину, и, не спеша, приступает к прогреву мышц.
Он уже раньше заметил ее. И на беговой дорожке, и в холле. Тогда в холле она говорила по сотовому телефону, и ее голос показался Хигину слишком резким и речь неизысканной, не гармонирующей с той волшебно легкой походкой, которой она пересекала коридор. Ни разговор по телефону на ходу, ни тяжелая висящая на ней спортивная сумка, ни пронесшиеся перед ней кричащие дети не помешали ей поймать его взгляд, хотя он чуть отвернул голову, сузил глаза и надел на лицо маску игрока в покер.
Теперь же, когда она разминается прямо перед ним, ему кажется, что было бы, пожалуй, лучше, если бы ее талия была на один сантиметр уже. Он мысленно усаживает ее в кресло для снайпера и вкладывает в ее руки винтовку.
На ней, отмечает Хигин, узенькая мутно-желтого цвета майка с белыми кружевными бретельками, стилизованными под то, что когда-то именовалось словом «комбинация». Под кружевными тесемками майки — еще одни бретельки, только строгие, темного цвета и широкие. Они — часть еще одной, спортивной полумайки, сжимающей грудь в две неподвижные лепешки, лишенные таким образом собственной резонансной частоты.
Она довольно быстро переходит с шага на бег, а Хигин — с 6,5 на 6,7 км/ч. Подумав, он добавляет еще десятую. Теперь — 6,8. На бегу она вдруг расплетает волосы и, не прекращая легкого бега, вновь заплетает их потуже и возвращает к основанию косички пушистую цветную резинку. Легким прыжком она соскакивает с беговой дорожки на неподвижные боковые полосы рамы и еще раз разминает мышцы ног, кладя их по очереди на поручни снаряда. При этом она снова оглядывается, слегка поворачивая голову и скашивая взгляд. Его она на сей раз не поймает, он смотрит на телеэкран прямо над ее головой. Чтобы не попасться, ему достаточно перефокусировать взгляд. Это гораздо быстрее, чем повернуть голову, как это делает она прежде, чем он попадет в поле зрения одного из ее глаз. Ее лицо трудно назвать красивым, но и забыть нельзя, как и эти темные глаза на нем, которые, что бы там ни было, он увидит, когда бросит на нее быстрый взгляд, выходя из зала.
В определенных условиях, думает Хигин, снайпер — следователь, судья и экзекутор в одном лице. Не всегда его задача — стрелять на поражение в заведомого врага. Иногда он страхует оцепление солдат, в которых в любую минуту могут полететь камни или бутылки с зажигательной смесью. В этой ситуации он не может стрелять без приказа.
Она вновь соскакивает на раму, чтобы завязать ослабший шнурок на ботинке. Она наклоняется, и ребра-каемки треугольника ее трусиков четко проступают сквозь узенькие светло-голубые шорты, на которых сзади что-то написано по-английски. Написано немного, потому что на этих шортах вообще не так уж много места. И уж точно это не ее имя. Он слышал, как ее окликнула пожилая дама, которая недолго потопталась на другой дорожке, — ее зовут Ализа. Треугольник трусиков усечен снизу, и таким образом у него нет вершины. Значит, это трапеция, а не треугольник, думает Хигин.
Если ситуация станет опасной для жизни солдат и приказ стрелять все же поступит, продолжает рассуждать Хигин сам с собою (он не очень сведущ в армейских инструкциях о правилах применения оружия), снайпер имеет право стрелять в конечности. Вполне возможно, снайпер сам разработал для себя свод наказаний в пределах его личной юрисдикции: пока никто из наших не ранен, он старается попасть в икру. Когда же он видит на лице солдата кровь от камня, он не обязан целиться так уж тщательно, а стрелять должен быстро, и тогда пуля может попасть прямиком в коленную чашечку. В этом случае ноге, скорее всего, конец. Пострадает и сон снайпера в последующие годы.
И снова она отрывается от беговой дорожки, на сей раз повисая над ней, опершись руками о поручни, чтобы одной ногой чуть сдвинуть резинку носка на другой ноге. Она так легка, что ни одного пятнышка пота не проступило на майке, несмотря на бег, правда, не слишком быстрый. И на двух руках она висит без всякого усилия, правда, недолго. Еще секунда, и она опять легко бежит, не глядя на приборы, показывающие время в пути, пройденное расстояние, а если подержать несколько секунд рукоятки пульта, то и пульс бегущего. Но зачем ей знать частоту своего пульса? Она не прикасается к рукояткам.
Вряд ли она была снайпером во время армейской службы, думает Хигин. Во-первых, он не слышал о женщинах-снайперах в израильской армии, во-вторых, судя по речи и имени, она не из «русских», которых, говорят, много среди снайперов, потому что уроженцы страны уступают им в сосредоточенности и терпении. Она слишком быстра и подвижна, чтобы сидеть перед экранами радаров. Вряд ли досыпала, подложив под голову руку, на огромном столе, уставленном пластмассовыми стаканчиками с пробами мочи на призывном пункте. Слишком независима, чтобы разносить кофе. Хигин так и не разгадал, какая воинская специальность могла быть лет пять назад у его случайной соседки по спортзалу. Он замедляет, а затем и останавливает беговую дорожку. Выходя из зала, он бросает на нее быстрый взгляд. Но то ли оттого, что дверь слишком далеко, то ли оттого, что он очень старается, чтобы взгляд его выглядел случайным, этот взгляд-выстрел не помогает инженеру Хигину уточнить ее образ.
Кто же будет сидеть в его кресле для снайпера?
ПОЕЗД
Мой приятель по работе совсем недавно развелся с женой. Он был в подавленном настроении. Может быть, поэтому, хотя все вопросы мог бы решить («закрыть» — принято было говорить в инженерной среде) каждый из нас в одиночку, босс послал нас вдвоем в Санкт-Петербург, который тогда еще был Ленинградом. Но я буду называть его Санкт-Петербург, или просто — Петербург.
Перед отъездом я спросил босса, был ли он знаком с бывшей женой моего будущего попутчика. Босс изобразил на лице нежелание начинать разговор на эту тему, но поскольку я продолжал смотреть на него, буркнул коротко: «Норовистая бабенка». Видимо заразившись от собственных слов, он продолжил уже без всякого побуждения с моей стороны.
— Например, спросишь ее, читала ли она «Роман с кокаином», — сказал он, складывая бумаги на рабочем столе в дальний правый угол, — она непременно скажет: «Читала». И все. Тебе уже хочется пинком добыть из нее развернутый ответ, но ты вежливо спрашиваешь: «Ну и как?» И тут услышишь в ответ какую-нибудь ахинею, из которой следует, что она высокоморальная особа, очень чувствительная ко всякой грязи, хотя широта взглядов ей не чужда и художественные особенности романа она высоко ценит.
Босс прихлопнул бумаги толстой тетрадью, в которой он делал записи на память, и тем дал мне понять, что тема закрыта и что у нас обоих есть неотложные дела.
Поезд идет в Санкт-Петербург 24 часа. Это неудобно. Если уж ехать на поезде, то 12 часов — и только до Москвы. Можно сесть в поезд вечером, послушать стук колес, пару часов поскучать, выспаться ночью, а утром, приведя себя в порядок и позавтракав, бодреньким сойти на Курском вокзале и отправиться по казенным делам. Мы бы, конечно, сели на самолет, но авиабилетов не достали и, не имея выбора, поднялись в зеленый вагон железной дороги. Моя жена успела запечь для нас курицу, приятель принес бутылку крымского «Кокура», и после двух-трех часов, в течение которых мы молча следили за мельканием в окне давно знакомых пейзажей, одновременно пришел голод и опустилась тьма. Мы ужинали так же молча. Я не знал, как помочь ему снять напряжение, в котором он находился в последние дни, и наугад спросил его о Тюле. Эту кличку наш общий знакомый заработал, рассказав в подробностях в курилке мужского туалета о том, как жена таскала его по магазинам, выбирая тюлевые занавески.
