Анна Бялко - Сказки о невозвратном
— Раздевайся.
Я было послушно потянула вниз молнию джинсов — и вдруг вспомнила. У меня же… Как неудобно… Надо ей сказать, только как?
Бабушка, увидев, что я замерла посреди кухни, деловито замахала мне рукой.
— Давай, деточка, живенько. Раздевайся и вставай прямо в таз. Все готово.
— Я… Не могу… — промямлила я. — У меня… Мне…
— Что там у тебя такое? — нетерпеливо спросила она.
— У меня началось сегодня…
Но бабушка, напротив моих ожиданий, только кивнула.
— Конечно. Все правильно, так и должно быть. Давай скоренько.
Послушавшись, я разделась и встала босыми ногами в таз, как и было велено. Оттого ли, что таз был холодным, а я стояла голышом, или от общего страха, но меня охватила дрожь.
— Закрой глаза.
Бабушка расхаживала где-то у меня за спиной, я слышала шум шагов, какие-то движения, журчание воды, невнятное бормотание, почему-то хлопанье крыльев… Вдруг на меня сверху обрушился поток воды. Она не была холодной, но от неожиданности я не удержалась и открыла глаза. Бабушка стояла, перевернув у меня над головой ту самую кастрюлю, а по всему моему телу стекал зеленоватый раствор. И не только он. Случайно опустив глаза, я увидела бегущую по ноге красновато-коричневую струйку…
Тем временем бабушка, ловко вынув откуда-то прозрачную стеклянную то ли трубочку, то ли пробирку, в общем, какой-то сосуд странной изогнутой формы, подставила и собрала в него немного текущей по мне жидкости. Опустившись пониже, поймала туда же несколько темных капель. Потом, отвернувшись вполоборота, взяла со стола небольшой ножик, быстро чиркнула себя по пальцу. Выступила кровь, которую бабушка, довольно усмехнувшись, добавила в тот же сосуд. Сделав это, она дунула себе на руку. Порез немедленно закрылся и исчез.
Бабушка же, взболтав содержимое пробирки и прошептав еще несколько слов, поднесла ее к моим губам.
— Пей!
Я отшатнулась, инстинктивно сжав губы. Было противно. Как можно такое — пить?!
— Пей! — настаивала она.
Снова зажмурившись — лучше бы я вообще с самого начала не глядела! — я сделала над собой усилие, раскрыла рот и сделала глоток. Как ни странно, жидкость не была какой-то уж особенно мерзостной, пожалуй, просто вода, разве что чуть-чуть солоноватая. Я напряглась, сглотнула, и…
Глаза мои распахнулись сами собой, без какого-либо участия с моей стороны, и то, что мне открылось в этот момент, можно было сравнить, наверное, с тем, как если пловец, просидевший под водой дольше, чем может вынести человеческое существо, вдруг выныривает на воздух, и воздух наполняет его, возвращая к жизни… Как будто бы до того я глядела на мир сквозь полупрозрачный пакет, надетый на голову, и вот наконец его сняли и мир открылся мне в своих настоящих красках, пестрый, радостный и живой.
Это был потрясающий мир, он был наполнен сиянием, цветом, светом, запахами и звуками. Он дышал, шевелился и пел, и я, различая все это, одновременно сливалась с ним, была его подлинной частью, и впитывала его, и не могла оторваться…
— Нравится? — спросили у меня за спиной.
Я обернулась, и там стояла бабушка, но только она тоже была совсем другой, выше ростом, и как бы моложе, и величавее, и ее окружало, льдисто посверкивая серебром, прекрасное прозрачно-голубое сияние.
— Да-а, — восторженно выдохнула я. — А что это? Так теперь будет всегда?
— Это магия, — улыбнулась она. — Просто теперь ты можешь ее как следует видеть и чувствовать. И это останется, просто ты потом попривыкнешь. Добро пожаловать в наш мир!
Спустя какое-то время мы сидели за чашкой чая все в той же кухне, и моя наставница — она сказала, что теперь я должна называть ее именно так, — объясняла, как мне теперь надо будет жить дальше.
— Обращение мы провели успешно, — она любовно оглядела меня с ног до головы. — Очень хорошо все получилось, большего и желать нельзя. Все-таки не зря я рискнула, хоть и опасно было, что говорить. Но очень хорошо вышло, очень. Но теперь, — она предостерегающе подняла вверх указательный палец, — теперь начнется самое главное.
— Я слушаю, — кивнула я, не отрывая от нее взгляда.
— Обращение — это полдела, магию надо не только почувствовать, магией надо научиться владеть. Это быстро не делается. Тебе придется учиться, и вот тут-то и начинаются все наши сложности. Кто, — она развела руками, — кто будет тебя учить?
Я пожала плечами в недоумении.
— Я не смогу, — продолжала наставница. — Это в один день не делается, это работа на несколько лет, а я живу далеко. И потом, даже живи я в соседнем доме, как я могла бы тебя учить, если тут будет твоя эта? Мы с ними не контактируем. Да и не дала бы она мне тебя учить, я и в дом-то этот еле вошла. Уехать отсюда ты тоже пока не можешь, слишком мала. Потом, как войдешь в возраст, тогда конечно, но до тех пор… Надо что-то другое.
— А возраст — это когда? — спросила я.
— Волшебники входят в возраст к шестнадцати годам, — сообщила наставница.
Я вздохнула. Долго еще.
— Ты не печалься, деточка, — утешила она меня. — Конечно, тебе нелегко придется среди всех этих темных, тут уж ничего не поделаешь. Но мы тебя не оставим. Я и сейчас тебе расскажу что могу, и после тоже. Письма буду тебе писать. Только надо будет что-то придумать, потому что в этот дом моим письмам не дойти.
— Может быть, к Лине? — с надеждой спросила я. — Она бы мне отдавала.
— Нет, так не получится, — покачала она головой. — Сказать правду я им не смогу, а заставлять не хочу. Нужно что-то другое. Может быть, я смогу тебе в школу писать?
В конце концов мы решили, что я просто открою на почте ящик до востребования и сообщу ей номер.
В оставшееся время наставница попыталась ввести меня, насколько возможно, в курс дела.
— Наш мир, мир светлой магии, — говорила она, и ее глаза сверкали точь-в-точь, как окружающее ее голубое облако, — это мир добра. Магия дана тебе, чтобы вершить добро, и, совершая его, ты не должна думать о себе. Это не всегда просто, магия — это большая честь, но твоя цель настолько высока, что ничто не должно тебя смущать. Светлая магия — наивысшая, самая лучшая форма магии, и, встав под наши знамена, ты должна нести ее с честью. Не слушай никого, а особенно темных, — она со значением огляделась по сторонам. — Они могут говорить тебе, что все одно и то же, что можно колдовать для себя — не верь. Ты — не такая, ты другая, ты несешь в мир свет и добро. Только таких мы и пускаем в наш мир, только таким в нем и место. Ты должна помнить, кто ты и кто все другие, и не должна доверять им, и не должна допускать их до себя близко, иначе… Впрочем, неважно. Если у тебя будут вопросы, или что-то неясно, или все что угодно — пиши мне. Я расскажу о тебе кому нужно, я спрошу, и вместе мы что-нибудь придумаем. И еще — ты не должна никому рассказывать, с кем ты живешь.
— А что тогда будет? — спросила я. — В смысле, я не буду рассказывать, но все-таки… Если это станет известно?
— Это не должно стать известно. У меня тоже могут быть… ээ-э… неприятности… Я, конечно, узнаю и выясню, но пока, на всякий случай… Дети не отвечают за родителей, но лучше мы… Впрочем, я вспомнила, в случае чего ты всегда сможешь отречься от своей матери, — добавила она с облегчением и снова горячо заговорила о том, как мне повезло.
Мы проговорили до самого вечера. Потом наставница распрощалась со мной, обняла и расцеловала в обе щеки, я проводила ее до выхода на дорогу и вернулась домой.
На следующий день, рано утром, я проснулась — а она уже была дома, сидела за кухонным столом с чашкой чая. Наверное, она как-то догадалась о том, что происходило тут в ее отсутствие, но ничего не сказала. Только окинула меня, вошедшую в кухню, понимающим и как бы оценивающим взглядом с головы до ног.
Да, я тоже заметила нечто новое — ее, как и мою наставницу, окружало сияние. Только не такое яркое и не голубое, а красновато-коричневое, и посверкивало оно не серебристыми, а скорее золотистыми искрами.
Я решила, что об этом можно спросить.
— Так это оно и есть, — улыбнулась она в ответ.
— Что — оно?
— Поле. Признак наличия магии.
— А почему… Почему его раньше не было?
— Оно всегда было. Просто раньше ты не могла его видеть, а теперь, судя по всему, можешь.
— Значит, и у меня должно быть такое.
— А оно и есть. Ты просто погляди внимательно.
Я побежала к зеркалу в ванной. И действительно, там, вокруг зеркального отражения моей головы, явственно светилось такое прозрачное, светло-розовое, серебристое… Класс!
Я вернулась на кухню.
— Ну, увидела?
— Да, здорово. А как ты? То есть Алекс? То есть — ну вообще? Все нормально?
— Да, очень хорошо. Прекрасный мальчик, здоровенький. Вот, гляди, у меня и фотографии есть.
