Сергей Герасимов - Шаги за спиной
– Не получится, – сказал чертик. – Это в Америке банки большие и просторные, как концертные залы. Ты входишь с автоматом, заставляешь всех лечь и места вокруг столько, что можно в футбол играть. Тебе насыпают мешок денег и ты уходишь, захватив парочку заложников. Ты в наших банках бывал?
– Нет пока.
– То-то же. Наши банки переделаны из канцелярий. А канцелярии строились так, чтобы легче было заблудиться. Ты входишь в узкий коридор, поворачиваешь направо и налево, там и здесь ступеньки, а потом тебя выгоняют, потому что пропуск выписан не по форме. В наши банки без пропуска не пускают.
Да и денег в наших банках нет – все разграбили заранее.
– А если все же попробовать?
– Не стоит, – ответил чертик, балуясь в песке, – все равно не выйдет. Если хочешь грабить, то выбери что-нибудь попроще.
Например, богатый дом – мало ли богатых домиков?
Валерий вспомнил дом, виденный недавно. Дом стоял на той улице, где живет Пашка и поражал даже не роскошью, а превышением любой возможной или необходимой роскоши. В таком могут быть дверные ручки из золота. Еще тогда мелькнула сегодняшняя мысль.
– Брось, этот Дом будет ограбить еще труднее, чем банк, – сказал чертик.
Слово «Дом» он выговаривал с большим уважением. Было понятно, что он имеет ввиду не просто здание, а именно Дом.
– Может быть, мы говорим о разных домах?
– Крайний Дом по улице Космонавтов. Рядом с домом Пашки.
– Ты мне советуешь?
– Очень верный способ самоубийства. Вернее, чем бутылки.
Тут уже осечки не будет – тебя прихлопнут, как муху. А то, что от тебя останется, сожгут в топке или утопят в болоте.
Уже не одного такого как ты сожгли и утопили.
11
Валерий сидел на скамье в компактном больничном парке.
Парк состоял из полутора аллей, жестко обрезанных решетками.
В одном конце аллеи – церквушка из крашенного дерева, совсем игрушечной величины; в другом – кто-то довольно правильно играет на гармошке добросоветную «Катюшу», пытается украсить мелодию музыкальными фокусами и на них застревает. Вот, перешел на попурри из слез сорокалетней давности. По ступенькам спускается старик на костылях; медсестра придерживает его за талию; старик сердится и говорит, что он и сам еще ходить может. Чертик взобрался на скамейку и уселся, качая одной лапкой, поскребывая коготками.
– Я, как, так и не перестану тебя видеть? – спросил Валерий.
– Перестанешь, собственно сегодня мы видимся в последний раз. Жалко мне тебя. – Он начал жевать травинку.
– Мне самому себя жалко, – ответил Валерий.
– Не везет тебе в жизни.
– Знаю.
– Знать – пользы мало. Делать что-то нужно, – посоветовал чертик.
– Что же я могу сделать?
– А что бы ты мог сделать ради?..
– Ради чего?
– Ради всего. Смог бы например убить или предать или ограбить? Или взойти на Эверест, или доказать великую теорему Ферма, или стать первым человеком, кто ступит на поверхность Марса?
– Я бы постарался. Ограбить я бы смог, взойти на Эверест – тоже. Я бы не смог только предать, наверное.
– А убить? Ради того, чтобы изменить жизнь, раз и навсегда?
– Не знаю. Ты хочешь предложить мне сделку? Кого я должен убить?
Чертик посмотрел скептически. Мол, тоже мне, Фауст засушенный. Видали мы таких.
– Почему я с тобой разговариваю? – спросил Валерий, – тебя ведь нет. И помочь ты мне не хочешь. А если хочешь помочь, то подари мне удачу. Я знаю что такое удача, у меня бывают удачные дни. Когда мне везет, я сразу попадаю ногами в тапочки, я разбиваю яйцо так, что оно не разливается, я стреляю наугад и попадаю в яблочко, я не злюсь на друзей и не злюсь от того, что кто-то лучше меня, мне девушки улыбаются на улицах, я не втягиваю язык на собраниях, я выигрываю в лотерею, в конце концов. Пусть мне везет всегда, особенно с женщинами. Пусть ни одна женщина не сможет устоять передо мной. Что, не можешь? Пусть мне везет!
Валерий сосредоточился и чертик стал прозрачен. Еще усилие. Чертик исчез, осталась только его парящая над скамейкой голова.
– Вот еще что, – добавила голова, – забыл тебе сказать…
Но Валерий напрягся и голова превратилась в колечко дыма, наподобие сигаретного, и исчезла.
Он встал и направился к ступенькам. Шумели деревья, наклоняя верхушки, быстро проплывали рельефные облака (рельефом книзу), на дорожке лежала бумажка в пятьсот тысяч современных микроскопических денег. Кто-то выронил только что. Или старичок на костылях, или медсестра; больше некому. Валерий поднял бумажку и взошел на ступеньки.
Только бы хозяин не обернулся. Не обернулся.
Приятно.
12
Перед самой выпиской он говорил с врачом. Врач был серьезен и его серьезность заражала.
– Мы вас выписываем, – сказал врач. – Но это не значит, что с вами все в порядке. Надеюсь, вы понимаете.
– Подозреваю, – сказал Валерий.
– Клиническая смерть сказалась на вашем мозге и не только на мозге.
– Я стану идиотом?
– Это не обязательно. Но может случиться все, что угодно.
Вы хорошо чувствуете себя сейчас, сегодня, завтра, а послезавтра нервная система начинает разрушаться. Это может выражаться в обмороках, судорогах, потере памяти, может быть все что угодно.
– Это меня ждет?
– Не обязательно. Организм может скомпенсировать потерю нервных клеток. Если процесс остановится и не будет прогрессировать, то хуже чем сейчас вам уже не будет. Но это может случиться в любой момент.
– И никто не поможет?
– Здесь медицина бессильна. Вы были мертвы. Пусть только четыре минуты. Но эти четыре минуты смерти вы теперь носите в себе, как бомбу с часовым механизмом.
– Ношу вот здесь? – Валерий постучал себя пальцем по лбу.
– Не только здесь. Теперь это растворено в каждом вашем слове, в каждом жесте и каждом поступке. Вы скоро увидите сами. Вы будете удивляться своим поступкам. Другие, подобные вам, иногда творили такое, что ни в каком романе не опишешь.
Просто кошмар на улице Вязов. Или даже похлеще.
– Почему?
– Смещается логика, меняется характер. Туда уходит один человек, а оттуда возвращается совсем другой, только внешне похожий. Так бывает всегда.
– А кто же возвращается?
– Вы математику знаете? Возвращается тот же, но умноженный на мнимую единицу. Его логика уже не совпадает с нашей. Ваша не совпадает с моей.
13
Три часа дня. Первый день на работе. Очередное торжественное собрание по поводу очередного торжественно сданного экзамена. Правда, в этот раз в уголке сзади сидит такой скромняга – представитель чего-то там очень представительного. Сидит и записывает. Поэтому успехи преподносятся бодрее, негодяи бичуются строже, недостатки освещаются всестороннее и к каждому преподносится рецепт будущей победной борьбы.
– Сорок два выпускника сдали экзамен гораздо лучше, чем ожидалось, – директор распушил усы и выпятил живот, – значит есть еще неиспользованные резервы. Но с другой стороны, если мы смогли проглядеть…
Голос стал таять, тихнуть, рассыпаться по словам: достойно – следует-неужели-нам придется-
Стекло напротив парты, где сидел Валерий, было выбито и закрыто наспех куском другого стекла, мутного. Сквозь мутное стекло заоконная природа казалась нарисованной крупными мазками. Напоминает ранний импрессионизм. Какой-то бульвар в каком-то Париже… О чем это сейчас говорят?
Говорили именно о нем. В отсутствие Валерия дети на радостях вспороли стульям животы (всем до единого) разбили толстенную стеклянную доску в двести килограмм веса и в палец толщиной: вывинтили из мебели все шурупы и, очевидно, съели их (шурупы не нашлись), мебель развалилась, разбитая доска порезала двух первоклассников, одного серьезно, вспоротые стулья показали дурной пример и дурной пример заразил другие классы. Мама порезаного подала соответствующее заявление (не лыком шита), стулья самозагорелись, выброшенные в подвал, и чуть не сожгли первый этаж, за мебелью пришла инвентаризация и мебели не нашла.
Вопрос: Кто будет отвечать?
Ответ:
– Дайте мне сказать, – откликнулся Валерий.
Скромный представитель запрядал ушами.
Директор был, мягко скажем, удивлен и потому не погасил выступающего вовремя.
– Я сюда пройду, – сказал Валерий и вышел к передовой парте, где шуршали несметными бумажками две пожилых шуршуночки.
Он продолжил:
– Хочу ответить на вопрос – действительно, кто будет отвечать? Когда хозяйка варит невкусный борщ, то виновата хозяйка. Когда в моем классе беспорядок, то виноват я. Когда беспорядок во всей школе, то виноват – кто?
Он выдержал красивейшую паузу. Даже шуршуночки прекратили шуршать. Стало так тихо, что в столовой на втором этаже зазвенели ложки. И он продолжил.
Он продолжал о том, что… Но это не интересно.
Что же случилось? – думал он. – Я не был на это способен раньше. Конечно, всему виной клиническая смерть. Туда уходит один человек, а возвращается оттуда другой. Какая-то часть мозга умирает, сбиваются мелкие настройки, ты становишься проще и, как в моем случае, сильнее.
