Сергей Герасимов - Шаги за спиной
Бутылки в ряд, немного полукругом, чтоб лучше поместиться на столе. Вот так их, стихами. Не на столе, а на столике.
Невозможно жить с такой мебелью. Зато умирать можно. Из стакана – вульгарно: умер, не допив последнего стакана. Из рюмки неудобно: умер после девятнадцатой рюмки.
Он принес чашку. С золотой каемкой, мутным дном и цветком на стенке, ботанике неизвестным. Ручка только для крохотных женских пальчиков.
Cнял рубашку и бросил на кровать. Только сегодня утром воротник был чистым. Говорят, что некоторые переодеваются во все чистое перед смертью. Обойдутся, другие тебя переоденут, пусть постараются. На подушке книга о двенадцати главах, как Змей Горыныч, причем три головы уже отрублены прочтением.
Качается лампа под потолком, чувствуя потусторонние шаги или местный сквозняк. Скрипят тапочки. Вечер свеж. Пора.
Откупорил первую бутылку и налил чашку до краев, чуть пролив на скатерть. Сразу запахло. Одна есть. Теперь вторую.
После третьей он слегка передохнул. Потом опрокинул остаток от деления на три и откупорил следующую бутылку.
Жутко хотелось заснуть и поддаться жизни. Не поддамся. Он запел песню птички, чтобы не заснуть. На третьем повторении песни соседи застучали в потолок. Валерий с усилием допил еще чашку и бросил что-то в стучащих соседей. Зеркало раскололось и выронило большой кусок. Большой кусок обижено отразил половину лица. Дальше было еще что-то, а утром позвонили.
– Валерий Михайлович? – голос секретарши. – Нужно предупреждать, если не приходите на работу. Передаю трубку.
– Я пьян, – ответил Валерий и сбросил телефон с тумбочки.
Потом продолжил процедуру.
Однажды ночью он проснулся. Наверное, это была четвертая ночь. Из четырнадцати бутылок оставались две полные и в двух на донышке. Еще немного было налито в блюдце. Было очень темно и тихо, но каким-то образом обстановка комнаты оставалась видимой. Фонарный свет пробирался сквозь липу и неуверенно касался стен. Под одеялом что-то шевелилось.
Валерий встал и включил ночник – розовую прозрачную бабочку из фальшивого стекла. Куда делись все эти? (под «эти» понимались родственники жены и она сама в некоторых случаях) Из-под одеяла выскочил большой муравей и проворно побежал к Валерию. Шестиножка с длинными усами взобралась по штанине, влезла за воротник и забегала под одеждой. Валерий сорвал рубашку (почему она надета, если я ее снимал?) и бросил ее в угол. Осколок зеркала отражал семенящие ноги.
Муравей выбрался из рубашки и пошел на второй заход. Валерий запрыгнул на кровать.
У муравья было почти человеческое лицо с большими печальными глазами. Сам он был черного, лакированого цвета, с синеватым отблеском и тремя полосочками на брюшке. На передних лапах пальцы с ногтиками.
– Уйди! – закричал Валерий, – уйди, а то убью!
Он бросил подушкой, но муравей увернулся. Вообще, тварь двигалась слишком быстро. Из углов выбежали еще полчища таких же и стали грызть ножки кровати. Они сгрызали краску, но металл им не поддавался.
– Так вам! – закричал Валерий, – я вам не дамся!
Муравьи стали подпрыгивать на месте как мячики. Каждый был чуть меньше ладони. Несколько экземпляров запрыгнули на кровать и взобрались Валерию на живот, стали кусать, но не больно. Он схватил одного и оторвал. Эта гадость отрывалась с трудом, как застежка на липучке. Оторвалось только тело, а голова продолжала кусать, не обращая внимания на отсутствие желудка. Тело без головы резво бегало по полу и сталкивалось с другими муравьями, сослепу.
Валерий выбежал в дверь, наступив по дороге на одного из муравьев; тварь нежно хрустнула и заскреблась по полу ручонками. Он споткнулся о порожек и упал, больно стукнувшись лицом. Упал у двери ванной. Там он и нашел себя, утром.
Звонил телефон, громче чем обычно, и явно наглее. Телефон стоял на полу. Раздавленный муравей лежал посреди комнаты, а рядом сидели еще два и шевелили усиками, оплакивая погибшего соратника. Множество других висели гроздьями на шторах.
– Сколько вас здесь! – сказал Валерий и подержался за стенку, переступая порожек. Телефон не умолкал. Стучали зубы.
– Алло?
На этот раз говорил САМ:
Ваши дети, ваши дети, поизрезали все стулья, я бы вычел из зарплаты, если б дали нам ее, вы ведете неприлично, и примером недостойным, заразительным ужасно, возмутили коллектив.
Коллектив права имеет, демократия сегодня собирается собранье, чтоб таких как вы, прогнать.
– Я пьян, – ответил Валерий, – оставьте меня в покое. Меня и так муравьи закусали, только ваших собраний не хватает. И нечего стихами говорить, сволочь!
Директор перешел на прозу и сообщил, что за ним (за Валерием) дважды приезжал Мерседес, из Мерседеса выходили четыре очень вежливых, но очень странных человека в черных куртках.
– Как они выглядели? – спросил Валерий, протирая глаза.
– Как мафиози в кино.
– Тогда точно за мной.
Он изо всех сил ударил левым кулаком в стену и содрал кожу на косточках. На косточках выступили прозрачные красные росинки, но боли не было.
Директор отнесся с пониманием.
– Это бывает, – сказал он, – отлежитесь, а потом приходите, когда примете нормальный вид. Пьян так пьян, с каждым случается. Так надо было сразу и говорить.
Валерий оторвал сонного муравья от шторы, сел на кровать и положил его рядом с собой. Муравей ежился, испугано. Валерий погладил его ладонью:
– Не бойся, ты хороший, я тебя не трону.
Муравей поднял вполне человеческое личико (на самом деле это был не муравей, а Бородулькин, которого всегда били) и прослезился. Слезы капали и оставляли желтые пятнышки на простыне.
– Ну скажи же мне что-нибудь, – пробормотал Валерий, – я тебя люблю, маленький.
Муравей заплакал еще горше и сквозь слезы ответил:
– Ася умерла, жена твоя.
– Туда ей и дорога.
– Упала с лестницы. Два дня мучилась, а перевезти ее нельзя было. Так и умерла. Тебе звонили, звонили, а ты трубки не брал. Эх ты!
– Да я и не любил ее никогда, – ответил Валерий, – хотя жаль, конечно. Наверное, мне жаль.
– Знаю, – ответил муравей, уселся поудобнее, оторвал себе две промежуточных лапки и превратился в грустного чертика, – знаю, она тебя тоже не любила. Выпьем, что ли?
– Выпьем, – ответил Валерий. – За упокой души моей жены…
Но что-то мне совсем плохо…Почему выключили свет?.. Дай мне кружку, вот так…
И они выпили.
8
Одни звуки были железными, точнее блестяще-стальными и легкими, другие фарфоровыми, третьи мягкими, как свет в сумерках. Говорили несколько голосов, слова были непонятны, но мелодичны. Не открывая глаз, Валерий стал сплетать мелодию из звуков, потом музыку из нескольких мелодий. Звуки голосов подыгрывали ему: становились то громче, то тише. Послышались рыдания – совсем новая музыкальная тема, гармонично вплетающаяся в общую ткань. Шелест полотна, приоткрывают окно, и вот снова рыдания. Валерий открыл глаза.
У постели сидел дядя жены, злобный и насупленный; его толстый нос казался еще больше. Над сгибом локтя торчала капельница, приподнимая надутое лекарством брюшко, как сытый огромный комар. Кто-то плакал с левой стороны, но не хотелось поворачивать голову.
– Я в больнице? – спросил Валерий.
– Да.
– Почему я не умер?
– Ты был мертв четыре минуты. Тебя уже не надеялись вытащить. Откуда ты узнал? – спросил дядя.
– О чем?
– О, об Асе, о ней! – дядя обхватил свою голову руками, несколько театрально.
– Мне сказали.
– Никто не думал, что у тебя такое чуткое сердце, – вмешалась асина мать с другой стороны, – врач сказал, что тебя спасли чудом. У тебя в комнате нашли четырнадцать пустых бутылок, четырнадцать! Откуда у тебя столько бутылок, ты же много не пил?
– Ученики подарили, – ответил Валерий.
– Ты не такой уж и черствый, продолжила асина мать, – мне приятно, что ты ее так любишь (она всплакнула и плач затянулся).
– Я вернулся, – сказал Валерий, – я вернулся с того света.
Я был мертв четыре минуты. Прости меня, но я мало думал об Асе, когда хотел умереть. Но я вернулся и хочу остаться. Ведь есть же ребенок. Есть наша общая память – мы так помним ее…
– Но теперь, ты понимаешь, нас ничто не связывает, – продолжила асина мать, видимо, не услышав его слов, – ведь ребенок же не твой…
– И что же теперь? – Валерий повернул голову к ней.
Распухшая мамаша была похожа на розового бульдога, раньше она была бульдогом бледным. И вот бульдог бледный, и ад следует за ним…
– Ну, мы позволим тебе пожить у нас еще немного и даже не потребуем возмещения за зеркало, которое ты разбил (зеркало принадлежало еще матери моего отца – подумала она – значит, редкая рухлядь, – подумал Валерий в ответ; обменялись мыслями) мы позволим тебе пожить недельки две после выздоровления, а потом…
– Значит, вы меня выгоняете, – сказал Валерий, – да ведь ваша дочь мне даже не жена. Она ни разу не исполнила свой супружеский долг. Она, как б…, бегала к своему … и выпрашивала у него подачки, а он платил!
