Арман Лану - Пчелиный пастырь
— Сволочь! — говорит Торрей. — У этих подонков глаз наметанный! Поневоле встает вопрос — не служит ли велотакси этой гадине только для маскировки! Не поддавайтесь! Нет-нет, бошам они вас не выдадут. Только вытянут из вас всю монету, да и поминай как звали, а сперва будут перебрасывать вас от одного к другому, к третьему, а потом вас сцапает патруль, и окажетесь вы в Фонтен дю Булу!
— Фонтен дю Булу? Это что — здание водолечебницы?
— Вот, вот, самый верный способ хорошенько попариться, старина!
— До войны в Булу были клетки с орлами, царственными орлами Пиренеев.
— Они и сейчас там. Ну ладно.
Торрей встает.
— Сидите, сидите. Марина, дай этому господину еще кофе. А может, коньяку? Не хотите? А я вот привык.
Он наливает себе полную рюмку, выпивает, щелкает языком.
— Если бы они не называли это коньяком, это было бы еще лучше. Подождите меня.
Он пожимает Эме руку. У него мускулистая лапа. Улыбка добрая. Он уходит. Проигрыватель играет свинг «Трубадур».
II
Легкий, крытый брезентом грузовичок «пежо» с эмблемой организации общественных работ на борту едет по дороге в Сербер. Эме Лонги думает, что он должен был бы зайти в «Грот» и предупредить Соланж Понс, но все произошло так быстро! Их пятеро. Одного из них Эме немного знает — это Ом, которого час назад ему представил Торрей. Ом тучный, загорелый, черноволосый. Все у него толстое — полоски бровей, нос, губы, живот. Он весит больше ста кило. В наше время это подвиг! В «Балеарских островах», пока Торрей говорил, он успел рассмотреть Лонги и просто сказал ему:
— Это не совсем то, что регулярная часть.
«Регулярная часть» слилась у него во рту в неразделимое «регулярчасть». Эме сидит рядом с шофером — худощавым человеком с волосами, слипшимися на его индейском затылке. Грузовичок останавливается. Квартал Сент-Годерик безмятежен. Рабочие, которые ездят на работу в город, возвращаются домой на велосипедах. Они ждут под акациями. С ними еще двое, лет по тридцати. У одного из них рыбьи глаза, другой — тонкий, молчаливый блондин. Изящество у него нездешнее. Визг пилы, лай собаки — она лает просто для очистки совести, — шум поезда — типичный каталонский вечер, мягкий, как ямайский перец.
— Вот они, — говорит Ом, глядя в зеркальце заднего вида.
Два человека подъезжают на велосипедах и соскакивают на землю. Задняя стенка грузовичка откидывается. Оба велосипеда вместе с пассажирами исчезают в кузове грузовичка. Грузовичок потихоньку трогается.
— Ну как?
— Лучше некуда.
Тот, кто заговорил, похож на бывшего атлета. Ни грамма жиру, чисто выбритое лицо, тяжелая челюсть, узкие губы, твердый нос, светло-голубые глаза с расширенными зрачками: он — сама решительность.
— Тревоги не было слышно.
— Они заметят только на перекличке.
Ухаб на ухабе. Их так и подбрасывает. Едут быстро, и брезент хлопает от ветра.
— Мне пришлось задушить Posten[15], — замечает детина с голубыми глазами.
— Все было в порядке?
— Даже запор смазали маслом.
— Жми, Огюст!
Душитель вытаскивает чистый платок и вытирает крылья носа. Его товарищ переводит дыхание — он тоже толстяк, со срезанным затылком и с красным носом — не то от солнца, не то от спиртного.
Грузовичок мчится дальше, оставляя позади Корнейа-дель-Верколь. Изгородь вдоль фруктовых садов сделана из тонких полутораметровых кипарисовых жердей между которыми растет колючий кустарник. В Эльне Эме узнает лежащую внизу маленькую площадь, она полна народа. На площади фонтан. Неподалеку — монастырь со своим зверинцем, в котором обитают каменные чудовища, украшающие капители. Напротив — Народный дом. Грузовичок останавливается, не выключая мотора. Какой-то тип заговаривает с Омом — тот вытаскивает из-под сиденья сверток и швыряет ему.
— Поцелуй от меня девочку, — говорит Ом. — Поехали, Огюст.
Сквозь щель в брезенте Эме видит умиротворяющую сиреневую гряду Альбера. Солнце скоро скроется за Канигу. Гигант уже без шапки — высокий, далекий, равнодушный. Миновав Аржелесскую равнину, грузовичок переезжает Теш — узенькую речонку. Каждый километр заманивает Эме все дальше в глубь страны, так густо населенной воспоминаниями, что эта поездка представляется ему нереальной. Через несколько часов он будет в Испании.
Пробковые дубы с их красными стволами свидетельствуют о том, что это Алый Берег. Стволы без коры кажутся окровавленными, их ободранные ветви тянутся к небу. В свое время Лонги зарисовал их.
Хотя они и так едут со скоростью семьдесят километров в час, Огюст газует вовсю. Эме Лонги перебирает в уме инструкции: «Документы от организации Тодта[16] подлинные. Наскочив на немецкую заставу, ждать и не двигаться. Начнут обыскивать — выхватить оружие и открыть огонь». Раку разбросал свои скалы, похожие на оперные декорации; Уильские высоты, где виноградники прочерчивают борозды на красной земле; наконец спуск к Коллиуру и ослепительный закат, угасающий в тени горы под фортом св. Эльма. Грузовичок уже более спокойно катит к морю, берег которого вырисовывается между колокольней св. Венсана с восьмиугольным куполом и Балеттскими высотами, похожими на сидящую нимфу. По левую руку машина оставляет старый порт и колокольню, все еще нежащуюся под ласками солнца, переезжает ручей и останавливается у лодочной пристани. Лениво подходит какой-то рыбак. Как и в Эльне, Ом бросает ему сверток. Грузовичок снова отправляется в путь.
Именно на этом месте пять лет назад Эме Лонги испытал настоящее потрясение. Он ехал из Сере, он никогда еще не видел Средиземного моря. Оно нагрянуло, как Четырнадцатое июля. Тяжелые баркасы спали на песчаном берегу — изумрудно-зеленые, молочно-голубые, по-индейски желтые, по-китайски оранжевые. Они назывались либо по именам святых, либо в честь родных, были и другие названия — «Утешение», «Три брата», «Равенство». Один из них поразил Эме своим великолепием и чистотой: кармин и темная зелень, кремово-белый обвод; Он был стройнее остальных, и бушприт был длиннее. Оба борта были украшены изображениями, по манере исполнения близкими к старинным фрескам: то были жены-мироносицы Мария Саломея и Мария Иаковлева, а с ними черная служанка Сарра — они словно перекочевали сюда из церкви в Сент-Мари-де-ла-Мер. Обе славные женщины с белой кожей представляли собой плоские белые фигуры, очерченные широкой смоляной чертой, черная служанка была нарисована черным, а нос, рот и глаза у нее были белые. Это были Византия, Сиракузы, Палермо на французской земле. Эме был полон восхищения. Его друзья из Сере заметили это. Он не посмел сказать им о том, какие чувства он испытывает, хотя для того, чтобы их выразить, достаточно было трех слов: «Вот моя родина!»
Воспоминание разбивается вдребезги. Под тамарисками с винтовками через плечо возвращаются в замок немецкие солдаты; на замке развеваются флаги со свастикой. Ефрейтор смотрит на них. Нервы у них натянуты как струна. Гордясь своим новым для него французским языком — языком, который оккупант усердно штудирует, — один из солдат лукаво изрекает:
— Никокта фам не доехать до Избания на этот таратайка. Никокта! Никокта!
— Болван!.. Отбой! — говорит Ом. — Жми!
— Не психуй, — говорит приятель Душителя, похожий на водопроводчика.
Машина поднимается к Балеттским высотам. Кое-где агавы тянут вверх узкие лепестки своих цветов фаллической формы; и снова грузовик ныряет в преисподнюю. Пор-Вандр — Портус Венерис. Сегодня вечером в меркнущем свете, в котором плавает последний зеленый луч, порт кажется мрачным. У Пор-Вандра — с его складами, доками, набережными, подъемными кранами, железнодорожными путями — даже и в мирное время почти такой же угрюмый облик, как у угольной Серверы. А война ничего не украшает.
— Achtung[17], застава! — подшучивает Ом. — Ах ты, черт, а ведь и вправду!
Огюст изо всех сил жмет на тормоза, и пассажиры чуть не падают вперед. Подходят два жандарма с карабинами на ремне. Ом протягивает документы.
— Организация Тодта, ночная служба. Вот немецкие документы.
Бригадир спрашивает сквозь зубы:
— Куда едете?
— В Полиль.
Да, Полиль. Завод и громадные унылые корпуса с вечно разбитыми стеклами в окнах. Там изготавливают динамит. У жандарма толстая, отвислая нижняя губа. Он явно не любит ни немцев, ни тех, кто на них работает. Два других жандарма открывают проход в проволочном заграждении. Грузовичок трогается. Сильный запах йода поднимается от порта, где в глубине набережной освещены только окна «Гранд-отеля», принадлежащего Южной компании.
Грузовичок замедляет ход и пристраивается недалеко от отеля. Ом, Огюст, Эме и Водопроводчик входят в бистро под вывеской «Маленький Оран». Хозяин, тщедушный человечек в подтяжках, сидевший за столом, покрытым клеенкой с фирменными этикетками «Бирра»[18], бросает карты.
