Уолтер Абиш - Сколь это по-немецки
Днем после тщательных поисков мне удалось обнаружить старую железнодорожную колею. Она шла параллельно главной автомагистрали. В этот час на ней почти не было движения. Я остановил свою машину на обочине и прошел с милю пешком вдоль колеи. Никто меня не видел. Я ни с кем не столкнулся. Вдалеке я мог различить наиболее высокие постройки Брумхольдштейна. На запасном пути я наткнулся на старый товарный вагон. Его двери были настежь распахнуты. Это был немецкий товарный вагон. Без каких-либо особых причин я выцарапал на его боку длинную череду цифр.
Фрейлейн Ингеборг Платт в понедельник утром в библиотеке не появилась. Обычно она приходила в половине десятого. В двенадцать она на час уходила обедать. Раньше она всегда звонила, если по той или иной причине не могла прийти в этот день на работу. Свою работу она любила и выполняла ее на редкость хорошо. Последние два года она была ответственной за каталогизирование. Несмотря на некоторую отчужденность, она пользовалась любовью сотрудников. Аккуратная, методичная и точная, она обладала великолепной памятью на названия и авторов каталогизированных ею книг и на даты их получения библиотекой. Она к тому же оказалась заядлой читательницей, пусть и весьма эклектичной в своих вкусах, читавшей все, что подстегивало ее воображение. Она имела возможность брать книги до того, как они поступали в обращение. Это испокон веку составляло одну из немногих привилегий библиотекарей. Хоть ее и любили, она мало с кем дружила.
Ее действительно любили, спросил я Вильгельма, после того как она не появлялась несколько дней. Нет. Она держалась от других особняком. Думаю, она боялась, что ее отвергнут. К тому же она боялась, как бы они не узнали, что ее отец был раньше комендантом концлагеря Дурст, хотя, по-моему, теперь это уже всем известно.
Она сказала мне об этом в последний раз, когда мы виделись, признал я.
И?
И ничего.
Когда она не появилась на работе, старший библиотекарь, некий г-н Рунц, забеспокоился, что она плохо себя чувствует, и на протяжении дня несколько раз ей звонил. Трубку никто не поднимал, и около половины шестого он приехал к ней домой. Несколько раз безуспешно позвонив в квартиру, он отправился к домоуправу, некоему г-ну Курцу, который крайне не хотел во что-либо вмешиваться. Потребовались веские аргументы, чтобы г-н Курц открыл дверь в ее квартиру. Внутри было пусто. Не было похоже, чтобы что-то отсутствовало, чтобы чего-то недоставало. Что вилка от холодильника выдернута из штепселя в стене, заметил г-н Курц. Холодильник был полон еды: холодных закусок, овощей, мяса, молока, масла, пива…
Вильгельм позвонил мне поздно ночью и сообщил, что Ингеборг куда-то делась. Он звонил, чтобы узнать, не видел ли я ее случайно в тот день. Полагаю, он тактично пытался узнать, не у меня ли она живет.
Я не видел ее с прошлого четверга. Мы вместе обедали в китайском ресторане. Тогда она казалась достаточно веселой.
Как она была одета?
В платье цвета слоновой кости с золочеными пуговицами.
Я зайду к вам завтра, сказал Вильгельм. Голос его звучал холодно и натянуто.
В Германии, стране, известной своей основательностью, я ожидал, что буду допрошен полицией. Но они со мной так и не связались. На следующий день мне позвонил мэр и неуклюже произнес какие-то оправдания по поводу того, почему он не сможет принять меня у себя дома вечером. Я так и не позвонил ему, чтобы попрощаться.
Я не протестовал, когда Вильгельм зашел за мной, чтобы пойти на квартиру к Ингеборг. Он просто сказал, что я смогу помочь ему определить, все ли там на месте или чего-то недостает. Я провел у нее две ночи и несколько вечеров и теперь был хорошо знаком с планировкой. Мог представить ее с закрытыми глазами. Все четко отпечаталось у меня в сознании. Белые стены. Спальня, гостиная, крохотная кухня. Вполне хватит места для одного-двух человек и их имущества, их вещей. Там были растения, стереосистема, книги, на стенах — несколько рисунков. Ее чемоданы стояли в одном из двух стенных шкафов. Платье цвета слоновой кости висело в другом. Никаких записок. Ее чековая книжка, банковская книжка и другие личные бумаги лежали в ящике письменного стола. Вильгельм обнаружил раскраску, которую я ей дал. Он не возражал, когда я забрал ее с собой. Его это, похоже, не очень-то заботило. Забрал я также и карандаши.
Вильгельм сказал мне, что связывался с ее бывшим мужем.
А ее родители?
Они не разговаривали уже несколько лет.
Почему она исчезла, спросил я.
Очевидно, что-то должно было случиться, мрачно сказал Вильгельм.
В любом случае это могло беспокоить ее уже долгое время.
Да, согласился Вильгельм. А могло и случиться только что.
Она вернется, не слишком убежденно сказал я.
Сомневаюсь, откликнулся Вильгельм.
Копаясь в ящиках ее стола, я наткнулся на фотографию группы напоминающих скелеты людей, выстроившихся, позируя фотографу, в ряд. Вильгельм изучил фотографию, постройка на заднем плане оказалась одним из зданий бывшего концлагеря Дурст. Люди нелепо улыбались. Чтобы устоять, они опирались друг на друга. Под увеличительным стеклом я мог четко разобрать вытатуированные у них на руках номера.
Вероятно, эта фотография была сделана через день — другой после того, как лагерь был освобожден американцами. Я не сделал ни малейшей попытки остановить Вильгельма, пока он тщательно и неспешно рвал фотографию на мелкие кусочки. Я пальцем не пошевелил, чтобы помешать ему стереть прошлое.
Когда я покидал Брумхольдштейн, никто меня не провожал.
В буфете аэропорта я взял чашечку кофе. Невысокий коренастый мужчина за соседним столиком поднял кружку с пивом. Prost, сказал я. Перед самым взлетом я выбросил в мусорный бак раскраску и карандаши. Человек, ставивший штамп мне в паспорт, сказал: Возвращайтесь поскорее.
Auf wiedersehen.
ЩЕЛЧОК НАПОСЛЕДОК
1Я вернулся из Марокко в сентябре, как раз к своей выставке в галерее «Лайт» на Мэдисон-авеню. Большая часть экспозиции была посвящена фотографиям мечети Кайруана и самого города, окруженного со всех сторон безводной равниной. В последний момент, перед самым открытием выставки, я решил включить в нее и фотографию Ирмы с пленки, которую отщелкал на молу в Вестсайде за неделю-другую до отъезда в Северную Африку. Я отлично понимал, что эта фотография выпадает из контекста выставки и даже способна привести в замешательство зрителя, рассматривающего Большую мечеть и мои бесчисленные снимки полностью задрапированных женщин Кайруана. У меня не было никаких особых причин выставлять фотографию Ирмы. Я звал ее поехать со мной в Марокко и Тунис, но она никак не могла решиться, и в конце концов я уехал один. Фотографией Ирмы в цельном купальнике я занялся у себя в лаборатории, только вернувшись из Северной Африки. На открытии галерея оказалась забита людьми, и в целом выставка была встречена очень хорошо. В первый же вечер я продал с дюжину фотографий. Всего же ушло восемь фотографий загорающей на скамье Ирмы по сто двадцать пять долларов за штуку, но из восьми покупателей только Грегори Бринн позвонил мне, чтобы пригласить к себе на Вест Сентрал — парк. Помню, на открытии я всюду высматривал Ирму, но она, по-видимому, так и не пришла.
Кто-то из моих друзей сообщил мне, что Грегори Бринн — специалист по Ги де Мопассану, каковой, между прочим, посетил Большую мечеть Кайруана в 1889 году и остался ею совершенно очарован. Подвизался Бринн также и как литературный критик, а его жена была дочерью Эммануэля Ф. Хьюго, широко известного и чрезвычайно популярного писателя. Я почему-то совершенно не ожидал, что окажусь в этот день единственным гостем; как бы там ни было, оба, и Грегори Бринн, и его жена Мод, были донельзя радушны. Я потихоньку поискал взглядом купленную им фотографию и в конце концов обнаружил ее на книжной полке в его кабинете. Фотография была вставлена в рамку от Кулике.
Из-за письменного стола Грегори Бринна открывался великолепный вид на раскинувшийся восемнадцатью этажами ниже Центральный парк, а стоило чуть-чуть повернуть голову влево — вид на Ирму в цельном купальнике. Должен признать, я был слегка разочарован, что он не выбрал ни одной фотографии Большой мечети. То, что Бринн, специалист по Мопассану, весьма красноречиво описавший посещение писателем мечети, не сумел подобрать себе какую-либо из кайруанских фотографий, поразило меня своей странностью. У нее поразительное лицо, сказал он, имея в виду Ирму. Потом спросил, привлекает ли меня тот тип холодной чувственности, который излучает Ирма. Я не нашелся, что ответить.
Что побуждает вас кого-то фотографировать, спросил Грегори перед самым моим уходом. Я вышел из их квартиры с неясным ощущением, что мною воспользовались. Я чувствовал, что меня пригласили, чтобы снабдить Грегори Бринна сведениями о женщине на купленной им фотографии. Возможно, он чувствовал, что за уплаченную цену я должен поставить ему еще и информацию. Когда я сказал, что достаточно хорошо знаю Ирму, он тут же спросил, доводилось ли мне вступать с кем-то в связь просто в результате сделанного снимка. Ну да, фотографически Ирма всегда доступна, ответил я, ожидая, что он рассмеется. Не меняясь в лице, он пристально смотрел на меня, по-видимому пытаясь оценить сказанное мною.
