Павел Хюлле - Касторп
Занятый такими размышлениями, он не обращал внимания на дорогу, и в памяти застревали только отдельные названия, которые небрежно перечислял голландец: Золотой дом, фонтан Нептуна, Двор Артуса[8], Главный почтамт, Золотые ворота, Тюремная башня — кажется, в такой последовательности. Улица, по которой они ехали, уже просыпалась, однако еще далеко было до дневной лихорадки, когда из здания Биржи выходят на обед маклеры, газетчики выкрикивают заголовки с первых полос, кафе трещат по швам, а трамваи дружно скрежещут на разъездах, трезвоня электрическими звонками. В лучах утреннего солнца пролетка проезжала мимо поднимаемых жалюзи магазинов, стоящей на тротуаре тележки молочника, прислуг с корзинами для покупок и заспанного полицейского, который, в эту пору ничем особо не занятый, стоял посреди пустого перекрестка с выражением всего лишь служебной готовности на лице. Кьекерникс велел извозчику, прежде чем остановиться перед фасадом гостиницы, сделать небольшой крюк и объехать вокруг просторную площадь Угольного базара — исключительно для того, чтобы показать Касторпу Большую оружейню, некогда построенную голландскими архитекторами. Это выглядело странным — трудно было предположить, что голландцу свойственно чувство национальной гордости, — однако, видимо, господин Кьекерникс обладал и таким качеством: его явно обрадовало, что молодой человек оживился и даже задал несколько вопросов. Пролетка обогнула домики, прилепившиеся к Тюремной башне, свернула в еще одни ворота, название которых сразу вылетело у Касторпа из головы, и въехала на широкую современную дорогу, при которой стояла гостиница.
— Ну, какой там адрес? — громко спросил Кьекерникс, одновременно вручая извозчику банкноту и не прося сдачи. — Напомните-ка, прикажем доставить ваш сундук прямо хозяйке в руки!
Это новое обстоятельство смутило Касторпа. Разумеется, предложение было весьма заманчивым, но, с другой стороны, если он правильно запомнил сведения, почерпнутые из путеводителя Брокгауза, район Лангфур (Вжещ) находился в добрых пяти километрах от центра. Таким образом, он еще до завтрака становился должником Кьекерникса, при том что сумма превышала стандартную цену поездки с вокзала, и потому довольно решительно заявил: «Я заплачу!», после чего, спрыгнув на тротуар, полез за бумажником.
— Исключено, — Кьекерникс, уже стоявший рядом, крепко схватил его за запястье. — Вы еще успеете потратить кучу денег, молодой человек, да и получается, что это я, если можно так выразиться, ввел вас в расход, поскольку вы любезно приняли мое приглашение. Повторяю: исключено! Говорите, куда везти багаж?
— Вжещ, Каштановая улица, 1, второй этаж с фасада, госпожа Хильдегарда Вибе, вдова обер-лейтенанта императорского гусарского полка.
— Запомнил? — рявкнул Кьекерникс, обращаясь к извозчику. — Ну, гони, а мы с вами, дружище, за стол!
Только сейчас Касторп заметил, что наблюдающий за этой сценой гостиничный швейцар усмехается в усы, как будто видел подобное уже не раз; впрочем, возможно, Гансу так только показалось, потому что услужливо распахнувший перед ними широкую дверь, согнувшийся в поклоне верзила в униформе не похож был на человека, способного улыбаться.
— Проклятое мое брюхо, как говаривал Одиссей. — Кьекерникс при виде белоснежных скатертей, изысканной сервировки и батареи бутылок, торжественно выстроившихся на подсобном столике, впал в состояние эйфории. — Первым делом я обязан ублажить тебя и лишь потом — душу!
Начали с теплых хрустящих булочек с ветчиной, к которым подали яйца всмятку и кофе с молоком. За ними последовали еще несколько разных видов хлеба, сыры, копчености и изумительные маринованные корнишоны, которые, вкупе с холодным Jopenbier[9], составили преудивительный для завтрака натюрморт. Ганс Касторп отхлебывал по маленькому глоточку из стеклянной кружки, поскольку спиртное в эту пору дня после короткого сна на корабле могло подействовать на него расслабляюще, чего он хотел бы избежать ввиду предстоящей необходимости выразить свое почтение госпоже Вибе и отдать должное обещанному голландцем портеру. Кьекерникса же ничто не сдерживало — он прямо объявил, что встреча с неким Рыпсом, представляющим интересы графа Потоцкого, назначена на следующий день, и до этого времени он не намерен потворствовать своим аскетическим склонностям, чем — под влиянием суровой мадам де Венанкур и преподобного Гропиуса — занимался на палубе «Меркурия» с раннего утра.
Оба громко и от души рассмеялись.
— История с французом, пытавшимся отсудить собственность в деревне, в свое время попала в местные газеты, — сообщил Кьекерникс, одновременно подзывая кельнера. — Кто-то из этих Венанкуров, еще при польском короле, который, как всякий польский король, вступил на трон, чтобы тут же его потерять, купил там землю и построил усадьбу. Сто лет спустя, когда Наполеон осаждал город, какой-то очередной Венанкур оказал императору помощь. Поэтому прусские власти по своем возвращении якобы заставили владельца имения, угрожая судом и тюрьмой, продать принадлежащую ему собственность за бесценок. Нынешний Венанкур, супруг нашей доброй знакомой, — Кьекерникс подмигнул, — желает ту странную сделку оспорить.
— А это возможно? — Ганс Касторп наконец-то дождался портера, поданного в высоком изящном бокале.
Смешинки в глазах Кьекерникса исчезли. Его прямой греческий нос, грива седых волос, продольные морщины на лбу и ямочки, появлявшиеся на щеках, когда он улыбался, вместе взятые, складывались в классический, хотя и не без налета плутовства, образ. Однако сейчас Ганс Касторп почувствовал, что Кьекерникс посерьезнел.
— Все возможно, — тихо проговорил он. — Только что-то более вероятно, а что-то — менее. Однако ничего нельзя исключить, дружище, ведь степень вероятности определяется не по универсальной шкале — она зависит от меняющихся обстоятельств.
— Ну, не совсем так, — Ганс Касторп ощутил приятное, бодрящее воздействие портера. — Законы физики — нравится нам это или не нравится — не зависимы от обстоятельств. Я хочу сказать, что нельзя — например, на минуту — отменить закон тяготения. А стало быть, в природе он обязателен, как в мире людей обязателен закон, согласно которому легально заключенная сделка — если вовремя не было представлено доказательств мошенничества хотя бы одной из сторон — никоим образом не может быть поставлена под сомнение. Разве не законы, — закончил он, — душа государства?
— Ну да, разумеется, — неизвестно чему обрадовался Кьекерникс. — Браво, молодой человек! — и он снова подозвал кельнера, чтобы потребовать, притом немедленно, холодных рубленых котлет, салата и красного вина. — Ты принципиально встаешь на защиту порядка, что абсолютно понятно: все мы жаждем, чтобы в мире царил порядок, иначе нам не постичь смысла вещей, но задумывался ли ты когда-нибудь всерьез о том, откуда берутся понятия, которые мы считаем нерушимыми законами природы или цивилизации? Я уже не касаюсь проблемы цифр. Наверно, ты, как будущий инженер, не раз ее рассматривал в свете учения пифагорейцев, Платона или Аристотеля; предлагаю оставить эту детскую задачу гимназистам, которые не читали Канта. Поистине есть проблемы куда более важные.
Тут Кьекерникс на минуту прервался, чтобы попробовать поданное ему бургундское, кивнул и, отослав кельнера, тотчас опрокинул целую рюмку.
— Представь себе, — продолжал он, — что через несколько лет твоя великая страна снова окажется в состоянии войны с Францией, но не выиграет ее, как это было в семидесятом году, поскольку Россия на сей раз не останется нейтральной и, воспользовавшись обстоятельствами, захватит Восточную Пруссию вплоть до Гданьска. Теоретически такое возможно?
— Да, — ответил Ганс Касторп, — теоретически возможно.
— Превосходно, — Кьекерникс пододвинул к нему блюдо с салатом. — Теперь вообразим, что в этой ситуации возобновляется процесс господина де Венанкура. Русским будет на руку продемонстрировать, как недостойно вели себя твои соплеменники. А то, что Венанкур француз, — еще лучше. В новых обстоятельствах он вполне может стать их естественным союзником. А была или не была вынужденной сделка, которую его предок заключил с муниципалитетом, совершенно не важно.
— Я понимаю, к чему вы клоните, — Касторп отставил бокал и улыбнулся Кьекерниксу. — Победители обычно диктуют свои законы, и нетрудно предположить, что многое изменится. В конце концов, раньше или позже, мы начнем соблюдать новые правила. Потому я и выбрал точные науки. Такого рода относительность в них невозможна. Температура замерзания воды всегда одинакова, независимо от того, по какой шкале мы ее определяем — Фаренгейта или Цельсия.
— Разумеется, — Кьекерникс хлопнул в ладоши, — с этим не поспоришь! Но не изменится ли в связи с новыми открытиями наше представление о мире?
