Ярмолинец Вадим - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»
– Хочешь чаю? – спросила она, пропуская меня в квартиру.
– Очень, – я устроился на диване, а она ушла на кухню. Оттуда доносилось позвякивание посуды, шумела, ударяясь в отлив, вода, потом я услышал, как ее мать, Надежда Григорьевна, сказала со вздохом:
– Хороший парень, чего ты ищешь?
– Мама, – очень тихо попросила Наташа.
– Все чего-то ищут, – продолжила моя добровольная союзница, как бы ни к кому не обращаясь. – Если счастье, так только за горами.
Наташа вернулась с чашкой.
– Слушай, у меня тут такое случилось, – сказал я, принимая чай. – Даже не знаю, с чего начать.
– Влюбился?
– Ну, это допустим уже и не новость. Тут другая история... При этом с таким простым сюжетом, что как бы ты не подумала, что я чего-то недоговариваю.
Слова Коли о том, что подумают люди, завидев меня на Бебеля, вошли в меня как отрава. Действительно, человек, так или иначе связанный с комитетом, становился опасным, даже если его связь была невольной, вынужденной. Кто знал, о чем он говорил со своими попечителями за закрытыми дверьми? Доносил на кого-то, спасая себя, или благородно молчал и отнекивался, что грозило ему самому большими неприятностями вплоть до потери свободы?
– Ты начни, а если у меня возникнут вопросы, я тебе скажу, ладно?
Я рассказал ей о своей встрече с комитетчиком. Действительно, сюжет оказался короче некуда.
– Тебя губит твоя добросовестность, – сказала она улыбаясь и, как всегда, в ее улыбке, была то ли тень вины, то ли сожаления. – Ты относишься к этому делу так, как будто это твой долг – выяснять связи этого человека. Это не твой долг. Когда этот Майоров назначит тебе следующую встречу, скажи, что ты поговорил со своим Мишей, что ты поговорил с дворником и выяснил, что никто и ничего о нем знает. Ничего такого, из чего можно было бы сделать статью. И все. Ты же помнишь, как у Солженицына – не играть с ними в кошки-мышки, не давать им конец ниточки, за который они потянут и раскрутят весь клубок. Да и клубка тут никакого нет. Он читал какую-то литературу. Все что-то читают. Все рассказывают анекдоты. У него же не нашли дома подпольную типографию? Или, я не знаю, склад оружия! Если им не за что будет зацепиться, они от тебя отстанут. На нет суда нет. Или ты хочешь, чтобы они помогли тебе устроиться в “Известия”?
– Нет, конечно же, я не хочу, чтобы в “Известия” помогли мне устроиться они. Но вот ты сама говоришь, что надо хотя бы для приличия показаться этому дворнику.
– Покажись для приличия, и продолжай делать то, что ты делал всегда. И не бойся их. Сейчас не 37-й год. Посмотри, что происходит в стране. Их самих не сегодня-завтра разгонят.
– А если это инициативный дворник? Что, если он уже десять раз ходил с жалобами на этого Кононова к начальнику ЖЭКа, а тот от него только отмахивался? И вот все его жалобы оказались обоснованными, и в довершение всего появился сотрудник газеты. Тут-то он выложит столько, что хоть книгу пиши. Что тогда?
Помолчав, она сказала:
– Ну, хорошо, пусть это будет инициативный дворник. Но, подумай, что он может сказать при всей своей инициативности? Что этот Кононов вербовал его в буддисты? Обещал познакомить с Махатмой Ганди?
От этой Махатмы Ганди мы стали хохотать, как сумасшедшие. Страх, напряжение, все прошло. Мне так захотелось обнять ее и прижать к себе, что в штанах у меня начался микро-приступ гипертонии. Я сел поудобней.
– Что ты хочешь от меня услышать? – наконец сказала она. – Чтобы я порекомендовала тебе бросить работу в газете? Но ты же любишь ее, правильно?
– Слушай, я всегда знал, что есть неприятные задания, но для них есть псевдонимы. Я знал, что раз в году надо отписать муру про отчеты и выборы. Но тут выходит, что ничего другого и не надо. Что все, что я пишу, или почти все, это... не журналистика. Конторский официоз, полуправдивые очерки и теперь еще это разведдонесение.
Она вздохнула.
– Это не так. Ты делаешь прекрасные очерки, у тебя есть другие замечательные материалы. Не бывает работы без каких-то неприятных обязательств. Я тебе советую, Митя: не гони картину. Сейчас все уперлось в этого дворника. Встреться с ним, а потом увидишь, что делать дальше. Ну, подумай, что он тебе может рассказать? Ну, напился, ну привел к себе кого-то, мешал соседям, ну, что еще? Наша газета про пьяниц и дебоширов не пишет.
Она зевнула, похлопала ладошкой по губам. В комнате у мамы телевизор бодро сообщил, что в Москве 26 академиков подали в отставку, освободив место свежим кадрам. Процесс перестройки шел полным ходом.
– Ты права, наверное, – сказал я. – Я всегда начинаю волноваться заранее, хотя причин для этого может быть и нет. И всегда к тебе прихожу со своими проблемами. Расскажи лучше, как ты поживаешь?
Она отпила чай из моей чашки, пожала плечами.
– Как всегда. Ничего особенного. Нет, знаешь, вот вчера я смотрела по телеку какой-то фильм, не помню уже как называется, и вот там влюбленные после долгой разлуки встретились. И, как полагается, обнялись. И стали целоваться.
– Невероятно!
– Не перебивай. И вот, когда я смотрела на них, у меня вдруг сердце захолонуло. Мне на минуту, но очень отчетливо, так что я физически это ощутила, показалось, что они могут задохнуться. В этом было что-то очень символическое – любовь лишала их способности дышать, жить, ты понимаешь?
– Поэтому мы целоваться не будем.
– Конечно, не будем! Я же тебе толкую – это опасно для жизни! Мы так сидим хорошо, говорим, понимаем друг друга. Стоит начать, и все это умрет. Я же вижу, как это происходит у наших друзей. Они женятся, а через год из их отношений уходит все то, что мы так ценим в наших. И эти разговоры, и эта постоянная тяга друг к другу. А потом проходит еще два-три года и они разводятся. Мы должны сохранить все, как есть. И нам этого хватит на всю жизнь, ты понимаешь меня?
– Ты с доктором не консультировалась?
Я взял ее руку с очень изящной кистью и длинными пальцами, и приник к ней губами, а она стала гладить свободной рукой мой затылок.
– По какому вопросу мне надо с ним консультироваться?
– По вопросу мазохистских наклонностей.
Она отняла руку.
– Ну, где ты такое слово выучил, Митя?! Иди домой!
Глава 6
Я возвращался к себе по самым освещенным местам ночных улиц. Я бросал вызов скрывавшимся в тени шпионам с рациями и парабеллумами. Я их всех имел в виду крупным планом. Действительно, что я мог принести этому Ивану Ивановичу Майорову? Этому серому клещу? Высказывания Мишиной жены о том, что их сосед дегенерат? Что мог рассказать мне дворник? Что гнусный буддист оставлял после мытья лужи у дворовой колонки? Нет, все не так плохо, как сначала казалось. Наташа права. Все, что надо, это не рваться в бой, не рыть землю без надобности, не проявлять ту самую идиотскую инициативу, благодаря которой мне доверили важное идеологическое задание. И уходить от контакта с ними тоже не надо, чтобы не обозлять понапрасну. Они и отстанут. Действительно, не 37-й год на дворе.
Дома я достал из холодильника початую бутылку алиготе, наполнил стакан и вернулся в комнату. Было около полуночи, но спать не хотелось. Из приоткрытой балконной двери тянуло острой ночной прохладой, и от движения воздуха занавес покачивало. Как будто кто-то стоял за ним. Я подошел к балкону, откинул пыльную на ощупь ткань и высунул голову наружу. В черном колодце двора свет горел только в нескольких окнах. Прикрыв балконную дверь, я задернул занавес и прошел к подоконнику, где у меня стояла аппаратура и пачка дисков. Отпив с полстакана, я стал перебирать их. Некоторые я не слушал уже несколько лет, но когда брал их в руки, мог ощутить то же, что и тогда, когда они впервые попали ко мне. Я тогда учился в десятом классе. В параллельном классе училась девочка Ира, чей папаша работал на таможне. Тогда я не связывал его место работы с ее коллекцией дисков. Позже до меня дошло, что он их попросту отбирал у наших моряков загранплавания, после чего они оказывались у него дома. Как сказал Жванецкий: “что охраняем, то имеем”. Благодаря тому, что доставались они ей даром, Ира не видела в них особой ценности и легко давала переписывать. В этом был занятный парадокс: перед ее папашей стояла задача – не дать прохода буржуазной культуре, но в действительности он активно распространял ее через дочь.
Один раз она мне дала сразу штук десять дисков. Среди них были Led Zeppelin III, Deep Purple – Fireball и Rolling Stones – Sticky Fingers. Она, не таясь, передала их мне в школьном коридоре, а я, пугливо оглядываясь, стал засовывать их в портфель, оказавшийся недостаточно вместительным для такой ноши. Потом, также пугливо оглядываясь, я потрусил домой, держа так и не закрывшийся портфель под мышкой. Какие-нибудь хулиганы могли отобрать их. Город просто кишел ими. Я двигался короткими перебежками от одного добропорядочного на вид гражданина до другого, вжимая голову и ощущая спиной раскаленное дыхание незримых преследователей.
Первым я поставил Цеппелин. Сначала раздались пять или шесть повторившихся через равные промежутки времени щелчков, какой-то может быть студийный отсчет, после которого ритм гитар и ударных просто оглушил меня, и над этим ритмом Плант завыл, что твоя нечистая сила:
