Ярмолинец Вадим - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»
Через минуту-другую после того, как я устроился на скамейке, ко мне подсел мой связной. То, что он мой, я понял по его невыразительному гардеробчику: серый костюм, голубая рубашка, розовато-коричневатый галстук, русая голова, стеклянные глаза, узкие губы – неброский типчик, замаскированный под городской ландштафт. Разведчик-профессионал. Серый клещ-кровосос.
– Приятно познакомиться, Дмитрий Михайлович, – обратился он в воздух перед собой. – Всегда с интересом читаю ваши статьи. У вас хороший, образный язык, ударные концовки. Такие, как вы, только начинают в комсомольской прессе, а продолжают в центральных изданиях.
Замолчал, ожидая, как я отреагирую на комплименты. Интересно, про эти ударные концовки он сам придумал или кто-то ему подсказал? Например, Юрий Иванович. Коля бы мне такой комплимент не отпустил. Он не любил баловать.
– Спасибо, – сказал я. – Я, честно говоря, не ожидал, что мы встретимся на улице. Я так понял, что вы ознакомите меня с какими-то материалами...
– То есть вы ожидали, что мы вам дадим данные агентурной работы, протоколы допросов свидетелей, адреса и имена, я вас правильно понял? – перебил он меня с наигранной иронией, сразу давая понять, что он может перебивать, а мое дело слушать и слушаться.
– Я не знал, что именно вы мне собираетесь предоставить, но я предполагаю, что для написания статьи о Кононове мне нужно с чего-то начать. Какие-то... – я едва удержался, чтобы не сказать слово “инструкции”, которое окончательно лишило бы меня независимости, и добавил после секундного колебания:
– Материалы.
– А никаких материалов нет! У нас были простые собеседования с Володей, как сейчас с вами. За ними стояло чувство гражданского долга людей, осознающих сложность ситуации, в которой он оказался.
Клещ достал из бокового кармана пиджака пачку сигарет, коробок спичек и стал закуривать. Спички не зажигались. Видно, головки были сыроваты. Он испортил несколько, прежде чем одна с шипением занялась. Он был явно не красноречив и осознавал это. Поэтому ему требовалась передышка, которую он заполнил зажиганием сигареты. Выдув струю дыма в небо, он продолжил:
– Буквально в двух словах и без бумажек. Родился Володя Кононов в Казахстане. Мать привезла его в Одессу пацаном. Кто-то у нее тут был, брат-сват, неважно. Короче, зацепилась-прописалась. Потом взяла и умерла, а он рос одиночкой. Поступил на исторический, связался там с какими-то умниками. Стал вступать в дискуссии с педагогами. Короче, на третьем курсе бросил учебу. Работал, как и полагается таким, как он, Спинозам, кочегаром. Нашел теплое место в роддоме в парке Шевченко. Сутки через трое. Не светился. Потом мы взяли тут одну группу самодеятельных революционеров. Они библиотеку держали: Солженицын, Зиновьев и прочее отребье, – клещ поморщился. – Не знакомы – Библиотечное дело?
– Нет, а что, об этом где-то писали?
– Ну, у нас много чего не пишут, а народ, что ему полагается, знает.
– Я не знаю.
– А вы поспрашивайте. Может быть, расширите кругозор. А наши революционеры чем отличались? Они, так сказать, никакой конспирации не соблюдали. Напротив, даже спорить норовили на собеседованиях, дискутировать. Особенно один. Некто Игрунов. Тоже не слыхали?
Я покачал головой.
– А еще журналист! – пожурил он меня.
Время комплиментов явно прошло. Теперь он показывал, что при такой очевидной моей бестолковости без его руководящей роли я не обойдусь.
– Короче, взяли их за жабры, милых, и посадили за антисоветскую агитацию и пропаганду. И библиотеку их тоже нашли. Но есть мнение, что нашли только часть библиотеки. Большую, но часть. Потому что кто-то все равно книжечки по рукам пускает, распространяет отраву эту. Кононов тоже распространял. У тех свой круг был, у этого – свой. Те в политику ударились, а этот в буддизм. Но зараза одна и та же. Противопоставление себя обществу, деградация и в результате – самоубийство. Вот с вашей помощью мы бы и хотели установить круг знакомств этого Кононова. Сам-то он вывернулся, а круг остался. Не мог не остаться, понимаете меня?
– Вы хотите, чтобы я установил круг знакомств Кононова?
– А почему нет? Как советский гражданин, вы должны нам помочь. И, поверьте, это будет учтено.
– Но как?! В мою задачу входило написать статью. Это все, что я умею.
– А мы и не просим вас о большем. Пишите статью. Но чтобы написать ее, вам надо собрать материал о Володе. Как он стал таким. Кто его сделал таким. Кто толкнул его к роковому шагу. Как вы знаете, само по себе ничего не случается. Солнце светит – трава растет. Холодает – листья желтеют и опадают. Правильно? Он был хорошим в принципе парнем, но дураком, которого окончательно сбили с пути. И вот те, кто сбил, должны ответить за его смерть.
Голос его затвердел. Кулак сжался так, что костяшки побелели.
– Мы с вами не имеем морального права допускать повторения таких трагедий. В этом – ваша задача, как советского журналиста. А мы будем рядом. Ваш телефон у меня есть.
– Вы мне оставите свой?
– Пока нет.
– А как вас, хоть, зовут?
– Меня зовут Иван Иванович Майоров.
Он достал из внутреннего кармана пиджака красную книжечку и ловко раскрыл прямо возле моего лица. За те несколько мгновений, которые книжка была передо мной, я не смог ни рассмотреть фотографию, ни прочесть фамилию владельца. Движение явно было наработанным и предполагало произвести именно такой эффект. Показать, но не дать прочесть. Соблюсти видимость законности. Мотнув рукой, Майоров захлопнул удостоверение и спрятал его.
– Удовлетворены?
Глава 5
По дороге в редакцию, а затем домой меня не покидало ощущение, что за мной следят. Это, видимо, было нормальной реакцией на встречу с комитетчиком. Отрезав кусок хлеба и намазав его вареньем, я устроился с книгой на диване – это был роскошный детектив “День шакала” Фредерика Форсайта, подаренный мне одним моряком, у которого я брал интервью. Книжка была о том, как один наемный убийца должен был кокнуть Де Голля. Но я был так возбужден, что не мог сосредоточиться. Бросив книгу, я поставил первую пластинку из пачки на подоконнике. Это был альбом Fleetwood Mac – Rumors. Но музыка раздражала. Мне показалось, что Стиви Никс просто воет, а не поет. Стой эта наркоманюга передо мной, я бы, пожалуй, треснул ее чем-то по башке. Типа подушки. Когда она с коллективом завела Go your own way, мне показалось, что через меня пропускают ток. Из кончиков ушей даже посыпались зелено-голубые искры. Последним, героическим усилием я остановил вертушку и выключил усилитель. Наступила спасительная тишина.
Хорошо, конечно, было бы владеть техникой медитации, чтобы отвлечься от всего этого бреда, расслабиться, как это наверное делал Кононов. Интересно, от чего он отвлекался? Что его беспокоило? Впрочем, судя по всему, медитация ему не помогла. Я сбросил туфли, уселся на диване в позу лотос, закрыл глаза и, за незнанием буддистских мантр, сделал глубокий вдох-выдох и прочел “Отче наш” раз десять. Потом, устроившись поудобней, задремал. Дух мой выбрался из меня и встал на посту у изножья, наблюдая за спящим. Когда проснулся, на часах была половина десятого вечера. Я умылся и вышел из дому. Пройдя до Комсомольской, сел на 15-й трамвай. В вагоне, залитом мутноватым серо-желтым светом, было всего два пассажира. У переборки, отделявшей кабину водителя от салона, дергалась из стороны в сторону старуха с кошелкой. У окна дремал мужик, прижав к черному стеклу скособоченную кепку, со спрятанным под ней радаром для чтения преступных мыслей на расстоянии. Я остался на задней площадке. На следующей остановке я придержал дверь ногой и, когда трамвай тронулся и начал набирать скорость, соскочил на мостовую. Мостовая побежала-побежала назад, и я ее еле догнал, замахав на прощанье кепке с радаром. Оглянулся. Франца Меринга была пустынна. У подъездов горели одинокие лампочки. На потолках квартир мотались телевизионные тени.
На Дерибасовской еще было многолюдно и светло от огромных витрин. Я нырнул в пропитанный запахом подгнивающих овощей мрак Гаванной и, миновав пустынную Ласточкина, прошел узким проходом под аркой в Палерояль. В его центре обнаженные Амур и Психея обнимались под серовато-голубым светом луны и звезд. Занимались, можно сказать, эротикой. А в безлунные ночи возможно даже и сексом. Надо было бы поинтересоваться у соседей, не крутят ли у них тут во дворе Донну Саммер. Или Тину Тернер. И потом пропесочить как эксгибиционистов. Оставив справа черную громаду Оперного, спустился по ступеням в переулок Чайковского. Задержавшись в глубокой тени деревьев, снова осмотрелся. Никого. Перелетев через мостовую, нырнул в спасительный мрак подъезда и, пробив его, свернул налево. Высокое окно, выходившее во двор, было освещено теплым желтым светом торшера. Привстав на цыпочки, я постучал костяшками пальцев по краю карниза. Наташино лицо появилось за стеклом, и она приветственно махнула рукой.
