Делмор Шварц - Мужская сила. Рассказы американских писателей

— Ни к чему разбирать писателя по винтику — все равно не поймешь, что такое творчество и куда оно ведет. Учатся люди на опыте, во всяком случае, должны учиться. Гэри, я не могу ни из кого вырастить писателя — я говорил об этом в лекциях. Я могу лишь рассказывать о том, чему научился сам, в надежде, что меня услышит кто-то действительно талантливый. Я всякий раз раскаиваюсь в том, что езжу на эти семинары.

— Но у вас же бывают озарения.

— Озарения и у вашей мамы бывают.

— Тогда спрошу напрямик: какого вы мнения о моих работах, сэр?

Фогель задумался.

— Задатки у вас есть, а больше я пока ничего не могу сказать. Пишите.

— А на что бы вы посоветовали обратить внимание?

— На те возможности, которые можно извлечь из факта — внутри него, снаружи и по ту сторону. Когда я читал ваши рассказы, два в Буффало и один здесь, у меня создалось впечатление, что у вас многое основано на воспоминаниях и построениях. Память — отличная приправа, но из нее одной каши не сваришь. И не допускайте весьма распространенной ошибки, не пытайтесь строить свою жизнь как роман. Побольше выдумки, мальчик мой!

— Непременно это учту, мистер Фогель. — Вид у него был озабоченный.

Фогель читал лекции четыре раза в неделю, с восьми тридцати, чтобы остаток дня посвящать работе. У него была светлая просторная комната в гостевом домике рядом с сосновым бором; работая за шатким столиком у занавешенного окна, он вдыхал аромат хвои, там было прохладно даже в жару. Работал он ежедневно, по воскресеньям — полдня, обычно часов до четырех, затем нежился в крохотной облупленной ванне, затем, насвистывая, неторопливо одевался в белый фланелевый костюм, служивший ему уже пятнадцать лет, и ждал, уткнувшись носом в книгу, не заглянет ли кто-нибудь пропустить стаканчик. Последнюю неделю в Уайт-Маунтинс они с Гэри виделись каждый вечер. Несколько раз ездили в город в кино, порой гуляли после ужина у реки, и юноша то и дело останавливался — записывал в блокнот изречения Фогеля, и зерна, и плевелы. Гуляли, пока не одолевали комары или Фогеля — его хромота. Он носил пожелтевшую панаму и белые туфли с разновысокими каблуками, которые начищал ежедневно. Даже когда Фогель оживлялся, взгляд его черных, под набрякшими веками, глаз оставался задумчивым. Гэри он слушал сосредоточенно, но слышал не всегда. За последние пару лет он похудел, и белый костюм на нем болтался. Рядом с Гэри он казался еще меньше, хотя и был ниже его всего на семь сантиметров. Как-то раз юноша в приливе то ли энергии, то ли чувств подхватил Фогеля на руки, и у того аж дыхание перехватило. Писатель уставился в переливавшиеся золотыми искорками глаза Гэри и с сожалением отметил, что зеркалом души их не назовешь.

Или же они отправлялись на одышливом «пежо» Гэри в придорожный музыкальный бар в десяти километрах от города, иногда в обществе одного-двух студентов, изредка — с кем-то из коллег, но чаще все же со студентами, и это Фогелю нравилось больше: он любил проводить время в обществе женщин. Однажды вечером Гэри, у которого был талант заводить знакомство с хорошенькими девушками, привел такую прелестную, каких Фогель прежде не встречал. Девушка в алом платье, лет двадцати пяти, с мелированными волосами — темные пряди вперемешку с вытравленными светлыми, длинная талия, пышная грудь, упругий зад, — прелесть что за девица. Одним словом, редкий экземпляр, однако юноша сидел мрачный и безучастный — перебрал, что ли, — и внимания на нее почти не обращал. Время от времени он бросал на нее взгляды, словно пытался вспомнить, откуда она взялась. Она с грустным видом пила скотч со льдом и, закусив губу, наблюдала за тем, как он скользит рассеянным взглядом по танцующим парам. Как жаль, что она и не догадывается о том, как она мне нравится, думал Фогель.

Где он только находит столько симпатичных девушек — в Буффало ему сопутствовал такой же успех — и почему никогда не появляется ни с одной из них дважды? С этим небесным созданием в алом платье я бы согласился провести полжизни. Надо признать, вкус на женщин у юноши оказался отменный, но они, похоже, скоро ему надоедали, и он начинал неприкрыто скучать, хотя, по слухам, вел активную гетеросексуальную жизнь. Уж слишком у него их много, и слишком быстро он их меняет, а ведь томиться, маяться — это необходимый опыт. Откуда иначе взяться поэзии? Она слишком хороша для него, подумал Фогель, сам точно не зная почему — потому разве, что хороша для него. Ах, юность, ах, лето! И он в который раз серьезно задумался — не жениться ли? В конце концов, сорок шесть — это не так уж и много, во всяком случае, еще не старость. Впереди еще добрых лет двадцать пять, тридцать — чтобы построить семейную жизнь, вполне достаточно.

Только вот на что?

Фогель пригласил с собой одну учительницу из его же группы, некую мисс Рудель с Манхэттена, незамужнюю, но с чувством юмора; к тому же она относилась к своим литературным экзерсисам без излишней серьезности, чем выгодно отличалась от безумных дамочек, которых на семинаре было в избытке. Однако, приглядевшись к ней, решил сначала, что чего-то в ней не хватает, затем — что скорее не хватает в нем самом.

Возможно, из-за сексуальных флюидов, которыми был пронизан вечер, он вспомнил Люси Мэттьюз, одну из безумных дамочек-писательниц, посещавшую сейчас его лекции. С неделю назад, проглядев целую кипу ее ужасающих рассказов, результат ее трудов за прошлый год, он сказал ей напрямик:

— Мисс Мэттьюз, не стройте иллюзий: плодовитость таланта не заменяет. — Она только тихонько охнула и хрустнула пальцами одной, затем другой руки, а он продолжал: — Если вы решили таким образом спасти душу, для этого есть способы и поэффективнее.

Дамочка уныло воззрилась на Фогеля — изящная женщина с хорошей фигурой, упругой шеей и тревожными глазами.

— Мистер Фогель, но как же определить меру своего таланта? Некоторые из моих прежних учителей считали, что я пишу неплохие рассказы, вы же считаете меня безнадежной. — Глаза ее наполнились слезами.

Фогель чуть было не смягчил приговор, однако сдержал порыв — поощрять ее было бы не совсем честно. Она жила в Сидар-Фоллз и уже четвертый год ездила летом на семинар. Он снова поклялся, что откажется от семинаров.

Люси Мэттьюз выудила из сумки бумажную салфетку и тихонько плакала — ожидала, что ли, вдруг он ее как-то обнадежит, однако писатель сидел молча — утешить ее ему было нечем. Она встала и торопливо вышла.

Но в тот же вечер, в десять часов, Люси, одетая в выходное платье из тафты, с тщательно уложенной прической, благоухающая, постучала в дверь Фогеля. Он удивился, пригласил ее войти, она молча сделала три глотка виски с водой, после чего стащила через голову шуршащее платье и предстала перед ним обнаженной.

— Мистер Фогель, — страстно прошептала она, — вы не боитесь говорить правду. Ваша работа — искусство в полном смысле слова. У меня такое чувство, что, если я прильну к вашей груди, я стану ближе к искусству и к правде.

— Это не так, — ответил Фогель, борясь с ощущением, что он попал в рассказ Шервуда Андерсона. — Честно говоря, я бы с удовольствием с вами переспал, но вовсе не по тем причинам, которые вы назвали. Если бы вы сказали «Фогель, ты, конечно, странный тип, но сегодня ты меня завел, и я хочу заняться с тобой любовью»… Можете так сказать?

— Если вы предпочитаете оральный секс… — сдавленно прошептала Люси.

— Искренне вам благодарен, — сказал он с нежностью. — Я предпочитаю обнимать женщину. Не соблаговолите ли ответить на мой вопрос?

Люси Мэттьюз била дрожь. Наступил прекраснейший миг за все проведенные на семинарах годы.

— По правде говоря, так я сказать не могу.

— Что ж, очень жаль, — вздохнул Фогель. — Однако я польщен тем, что вы сочли возможным разоблачиться в моем присутствии.

Она натянула валявшееся у ее ног платье и испарилась. Фогель об этом искренне сожалел, поскольку единственная женщина, с которой он переспал за лето, юная горничная из отеля в Буффало, где он останавливался в июне, нанесла ему жестокий удар.

— Мистер Фогель, вы о чем-то задумались? — спросил его Гэри.

— Так, пустяки, — ответил Фогель.

— Наверняка придумали тему для рассказа.

— Может, что и выйдет.

Когда семинар закончился, Гэри, ждавший Фогеля у павильона, где проходили лекции, чтобы отвезти его на вокзал, спросил:

— Мистер Фогель, как вы думаете, из меня выйдет настоящий писатель?

— Все зависит от вас. От того, как вы себя проявите.

— Буду стараться, но мне очень важно, чтобы вы в меня верили.

— Даже если я не буду в вас верить… В конце концов, кто такой Эли Фогель — всего лишь человек, пытающийся найти свою дорогу.

Фогель улыбнулся юноше и — сам не понимая почему — не смог подавить порыва и сказал:

— Надо укреплять свой дух.

Юноша жмурился на ярком солнце.