Олег Рой - Эдельвейсы для Евы
— Я спокойна! — В комнате раздался звон.
— Ну вот, разбила мой любимый бокал, — печально констатировал генерал. — Теперь не будет у нас Адама, одна Ева останется… А с Викторией я поговорю сам. Она уже взрослый человек, как-никак больше четверти века за спиной, она поймет.
— Что поймет? Что ее отец, боевой генерал, уважаемый человек, добропорядочный семьянин, оказался любителем малолеток и чуть под статью не попал за растление несовершеннолетней?! — Мария Львовна была в бешенстве. — Да если бы не мой отец, ты бы потерял и свои звезды, и все свои ордена, и доброе имя!
— Да, твой отец, царствие ему небесное, хороший был мужик. Но, черт возьми, лучше бы я потерял все — и звезды, и ордена, и доброе имя, — но зато не слушал бы каждый день твоего нытья, не видел бы этой гримасы, с которой ты на него смотришь! Да, я виноват. Сто, тысячу раз виноват. Но чем виноват ребенок?!! Чем?! — Чувствовалось, что генерал уже не владел собой.
— Тем, что я его ненавижу! И этого щенка, и его мать, твою шлюху малолетнюю! Счастье еще, что она сдохла! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — Мария Львовна орала в полный голос и, судя по звуку, колотила по чему-то кулаками.
— Заткнись! Заткнись, слышишь! Убью… — Голос генерала сорвался и перешел в хрип.
Я стоял под дверью, ни жив ни мертв, забыв даже, куда и зачем шел.
— Что с тобой? — в ужасе закричала вдруг Мария Львовна. — Валера?! Валерочка, тебе плохо?
Генерал сдавленно прохрипел что-то, но я не разобрал его ответа.
— Я сейчас, сейчас. Врача… Лекарство… Неотложку… — забормотала его жена.
Послышались шаги, и я в ужасе кинулся прочь, в считаные мгновения вернулся в зал, захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной, пытаясь унять сердцебиение. Я мало что понял из услышанного, но твердо осознал одно — в моих интересах скрыть ото всех, что я стал свидетелем этого разговора. И я решил, что никому не стану об этом рассказывать.
Очень хотелось в туалет. Я выждал некоторое время, прислушался: вроде все было тихо. Больше ждать не было никаких сил. Я тихонько выглянул и только хотел выйти, как вновь послышался шум, и я вновь испуганно закрыл дверь. Судя по звукам, Мария Львовна помогала генералу дойти до спальни.
— Вот так, так… — приговаривала она. — Потерпи еще чуть-чуть. Сейчас ляжешь в кроватку, и все будет хорошо…
Но я лично терпеть больше не мог. Вспомнилось, что на одной из горок в зале стоял большой кубок — подарок генералу. Я подставил стул, снял со шкафа кубок и облегченно расстался с содержимым мочевого пузыря. Теперь надо было решать новую проблему — с кубком. Я подождал минут десять в надежде, что путь к туалету свободен, и вновь отправился к заветной комнате. Но меня опять подстерегала неудача — дверь в спальню была открыта, в коридор падала полоска света, и доносились голоса: взволнованный — Марии Львовны и сдавленный — генерала, невнятно бормотавшего что-то вроде: «Ничего, прорвемся!» Пройти мимо спальни незамеченным не было никакой возможности. Надежда избавиться сейчас от содержимого кубка испарялась на глазах. Сначала я ждал в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, потом вернулся в зал, поставил кубок в угол и сел на диван.
«Утром, — решил я, — незаметно вылью это в туалет». Я прилег, сон сморил меня, я отключился и проснулся уже на рассвете. В квартире была какая-то странная суета, слышались незнакомые голоса, сильно пахло лекарствами. Я вышел и наткнулся на хмурую Басю. Она была необычно бледна, нос ее как-то заострился, глаза покраснели и припухли, точно она не спала всю ночь или много плакала.
— Ба, что случилось? — испуганно спросил я. Меня пугали перешептывания взрослых, всхлипы, доносившиеся из генеральской спальни.
— Сегодня ночью скончался Валерий Андреевич, — сказала она, сжав губы. — Иди домой и сиди там.
— Валерий Андреевич? — переспросил я. — А кто это?
— Валерий Андреевич — это Валерий Андреевич.
— Генерал?!! — ахнул я. — Не может быть!
Глава 3 Виктория. детство на улице Герцена
Путь от Москвы до Львова был неблизким. Шутка ли — целые сутки в поезде! Самолетом, конечно, быстрее, но летать Виктория не любила — при взлете и тюсадке у нее почему-то всегда разбаливалась голова. Да и стоил билет на поезд намного дешевле. Теперь, когда в ее жизни появился Игорь, она стала не то чтобы жадной, но, скажем так, экономной.
За двадцать три с лишком часа Виктория успела познать все прелести дороги из Москвы на Западную Украину — дважды за ночь была разбужена для встречи с пограничниками и таможенниками обеих стран, полюбовалась бескрайней красотой Днепра, вдоволь наелась свежайшего «Киевского» торта, который предприимчивые жительницы украинской столицы приносили продавать прямо к поездам, купила мягкую игрушку в Конотопе и два кило крепких, румяно-красных яблок в Жмеринке.
Куле у них получилось чисто женское. Попутчицами оказались бойкая украинка, торгующая в столице на рынке и теперь ехавшая навестить своих с огромными баулами, и две москвички, мать и дочка лет шестнадцати, обе такие свеженькие, веселые и жизнерадостные, что Виктория даже приняла их сначала за сестер. Едва поезд отошел от вокзала, хохлушка тут же принялась рассказывать о жизни в родной деревне, о ненаглядном маленьком сынишке Хриньке, которого видит четыре раза в год, стала показывать гостинцы и ругать бывшего супруга, никчемного и непутевого. Разговор быстро перешел на мужчин и уже не сходил с этой благодатной темы на протяжении всего пути. Украинка призналась в своей симпатии к хозяину Алику, который «хоть и хачик, но мужик что надо», мама с дочкой наперебой щебетали о своих сердечных делах, и Виктория, не удержавшись, тоже поведала попутчицам о своей столь внезапно и столь счастливо обретенной любви. Даже говорить об Игоре — и то было для нее величайшим наслаждением, она могла бы делать это, не переставая, на протяжении многих и многих часов. И попутчицы реагировали именно так, как надо — слушали внимательно, ахали, удивлялись, вздыхали: «Ведь бывает же! А говорят, нету настоящей любви!» — и, казалось, искренне радовались за нее и желали ей счастья.
Расставались почти как родные. Хохлушка сошла в Хмельницком, расцеловавшись со всеми и только что не всплакнув, мама с дочкой ехали дальше, до Ужгорода. При подъезде к Львову Виктория, уже полностью собранная, стояла с вещами в коридоре и глядела в окно, соседки по купе вертелись рядом.
— Уже совсем скоро. И лучше с этой стороны смотреть, отсюда вид просто бесподобный! — говорила старшая.
— Обожаю Львов, он такой красивый! — вторила ей младшая.
Их руки лежали рядом на поручне, и взгляд Виктории невольно сравнил пухленькую ладошку юной соседки с собственной, и сравнение это оказалось никак не в пользу Виктории — кожа дряблая, морщинистая, на пальцах уже заметно выделяются суставы. Увы, время не обманешь… Даже если тебе повезло с фигурой — на свое счастье, Виктория комплекцией пошла не в склонную к полноте мать, а в отца, остававшегося стройным и подтянутым до самой старости. С тех пор как в ее жизни появился Игорь, Вика стала очень следить за собой, не реже раза в неделю посещала салон красоты и даже сделала несколько очень дорогих косметических операций, ради чего пришлось продать одну из лучших картин — летний пейзаж Левитана. Так что с лицом у нее сейчас все было в порядке, но вот шея и руки, неподвластные ухищрениям современной медицины, предательски выдавали возраст. Когда Виктория работала в Большом театре, одна старая примадонна любила повторять, что с годами лицом женщины становятся шея и руки. Тогда Вику, еще молоденькую, эта поговорка приводила в недоумение. А теперь каждый раз, когда Игорь брал ее за руку или целовал кисть, у нее болезненно сжималось сердце.
«Господи, — подумала Виктория, — почему все так? Только-только начинаешь понимать всю прелесть жизни, только-только ощутишь свободу от условностей, предрассудков, каких-то обязанностей, а старость — вот она. На пороге. А сколько же еще хочется: и одеться красиво, и жизнь посмотреть, и даже — она закрыла глаза и сладко вздохнула, — завести семью».
Мысли ее то и дело возвращались к Игорю. Не проходило и четверти часа, чтобы она не подумала о нем. С думами о любимом Виктория засыпала, почти каждую ночь он снился ей во сне — вне зависимости от того, проводили они эту ночь вместе или порознь, первая ее мысль, когда она просыпалась утром, тоже была о нем. Его образ, еще чуть в смутной дымке полудремы, появлялся у нее перед глазами, и тогда Виктория замирала от счастья, больше всего на свете боясь, что все это окажется сном. Не может быть, чтобы Игорь, такой красивый, такой замечательный, такой заботливый, существовал на самом деле, просто не может быть, чтобы он любил ее, Викторию, да еще так любил… Она была счастлива. По-настоящему счастлива, впервые в жизни.
