Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2
Столовую – так, очевидно, назывались здесь дешёвые рестораны – он нашёл больше по запаху, чем по вывеске, которая была совсем незаметной: название без всякой рекламы. Зато из открытых дверей, завешанных захватанными посередине серыми сатиновыми занавесями, несло таким букетом кислых запахов еды, что Владимир почувствовал их задолго до того, как прочитал вывеску.
Внутри прямоугольного низкого зала поражало обилие мух самых различных размеров и расцветок, особенно зелёных и блестящих. Они были повсюду и встретили Владимира нетерпеливым жужжанием, торопя к совместной трапезе. Не помогали и длинные клейкие полосы бумаги, прикрепленные к шпагату над столами и вдоль проходов. Мух на лентах было так много, что другим уже некуда было прилепиться, и они густо облепляли пыльные закрытые окна и обеденные столы, срываясь роями на свежие запахи. Два ряда деревянных столов были накрыты когда-то белыми, а теперь серыми в пищевых пятнах скатертями, неоднократно перевёрнутыми и кое-где порванными внизу и заляпанными там же грязными пальцами посетителей, использующих края скатертей в качестве салфеток.
Владимир нерешительно огляделся, отмахиваясь от мух, хотел уйти, но пересилил возникшую брезгливость, не надеясь, что где-то будет лучше, уговаривая себя, что надо привыкать, не умирать же с голоду, и сел за ближайший к выходу стол. Немногочисленные посетители сидели в душной глубине зала. Из дальнего угла, не торопясь, не подошла, а подплыла толстуха в лёгком платье с открытыми по локоть пухлыми руками и с коротко остриженными и мелко завитыми светлыми волосами под белой косынкой, повязанной со лба на затылок. В центре коротенького передничка, украшенного понизу узорчатыми кружевами, на выпуклом животе отчётливо красовалось тёмно-коричневое пятно какого-то соуса. Подобной ей не встретишь даже в портовой пивной. Она, не спрашивая, принесла и поставила на стол мелкую тарелку со щербинками по краям с тремя кусочками чёрного хлеба.
- Хлеба больше не дам. Борщ, суп картофельный, котлета, блины, салат. Что будете есть?
Устное убогое меню не оставляло времени на раздумья.
- Борщ, котлеты и чай, если можно.
- Водки сколько?
До Владимира не сразу дошла суть вопроса и настойчивого предложения. Он и не думал о водке. Тем более в такую духоту да ещё днём, но, видно, здесь так принято, надо привыкать к чужим обычаям, чтобы не выделяться.
- А пива нет?
- Нет. И не бывает. Так сколько? Я жду.
- Ну… рюмку.
- Какую рюмку? – возмутилась официантка. – У нас нет рюмок. Гражданин, не задерживайте.
- Ну… половину стакана.
- Так бы и сказали сразу: 100 граммов.
Стала понятна местная порционность русского зелья. Толстуха уплыла в открытую дверь кухни, из которой несло таким жаром и вонью перегорелого лука, что хорошо чувствовалось даже здесь, у выхода.
- Позвольте кусочек хлебца? – донеслось из-за плеча, и, не ожидая разрешения, к хлебу протянулась костлявая грязноватая ладонь с более-менее отмытыми кончиками пальцев, вытянувшаяся как телескопическая стрела крана из мятого короткого рукава хлопчатобумажного пиджака, потерявшего и цвет, и покрой, и вид, и даже пуговицы. – Не хватило доесть борщок.
У нахала лица не было: все детали мелкие и бесцветные, не на чем глазу зацепиться. Разве только за чёрную жёсткую недельную щетину. Прихватив хлеб двумя пальцами, он, не глядя на Владимира, ушёл к соседнему столу, где стояла тарелка с какой-то едой.
Пришла официантка, принесла заказ.
- 15 рублей 50 копеек, - назвала стоимость и осталась стоять.
Владимир не сразу сообразил, чего она хочет.
- Мне заплатить?
- Не даром же.
Он выложил деньги, получил сдачу, не решившись дать на чай, обеспокоенный тем, что деньги здесь почему-то берут сразу, а не после услуги, отдают в руки, а не оставляют при уходе на столе. Надо ко всему привыкать. Любой оказавшийся рядом контрразведчик давно бы уже вычислил его. Бытовое внедрение оказывалось самым трудным в задании.
Пододвинул и попробовал борщ. Кислятина! Вместо мяса – шматок жёлтого сала да ещё и со шкуркой, хорошо хоть без щетины. Отодвинул тарелку.
- Вам не нравится? Позвольте мне? – тот же сипловатый тенорок, и та же рука забрала борщ, окуная в него большой палец, и унесла к себе на стол. Таким же образом были унесены половина недоеденной котлеты, пересыщенной кислым хлебом, и часть водянистого бледно-голубого, плохо размятого, картофельного пюре. Чай, если так можно назвать кипяток бледно-коричневого цвета с горьковато-сладким привкусом сахарина, Владимир осилил с остатками хлеба сам. Повернулся к низко склонённой над едой худой спине незваного сотрапезника:
- Хотите водки?
Безликий подбирала не заставил себя упрашивать и тут же, не теряя времени на ответ, пересел за стол Владимира и ухватил тёплый стакан дрожащей рукой. Первое впечатление мелкости подтвердилось вблизи. В нём всё было мелко: черты лица, морщины, рот, губы, подбородок, скошенный к шее, нос, уши, руки, плечи, голова, всё тело, прятавшееся в изношенном до предела костюме. Из уголков углублённых, тоже маленьких, водянистых глаз стекали мелкие бисеринки слёз. Лицо, однако, в целом было правильным, как и все детали, и не запоминающимся. «Классическая физиономия для шпиона или фискала» - подумал Владимир, наблюдая, как тот быстро поднёс ко рту стакан и так же быстро влил содержимое, даже не забулькало, было удивительно, как не промазал в такое маленькое отверстие. Закрыв глаза от удовольствия, занюхал оставшейся корочкой хлеба, потом отломил кусочек и зажевал, показывая мелкие и редкие жёлтые зубы. «Как мышь» - заключил Владимир характеристику внешности мелкого типа, без спросу занявшего место напротив.
- Благодарю, пан офицер.
«Мышь» доела хлеб, тщательно собрала с грязной скатерти крошки в лапку и махом, как водку, всыпала их в маленький ротик. Заглотила и затихла, углубившись в желудочные ощущения. Потом, подняв и откинув назад голову и попытавшись выпятить скошенный подбородок вперёд, надменно взглянула на благодетеля и спросила:
- Вы, конечно, хотите знать, как я дошёл до жизни такой?
Не дождавшись подтверждения, продолжал:
- Да, дошёл! И представьте – это не составило труда, видно – судьба!
Обиженный судьбой взял в руки пустой стакан, глубоко вдохнул со дна и просительно взглянул на Владимира. Тот не выдержал, повернулся к толстушке, с подозрением наблюдавшей за ними, привычным жестом руки и двух щёлкнувших пальцев подозвал её, и та, как ни странно, незамедлительно подплыла.
- Принесите стакан, то есть, 200 грамм водки и котлету.
- Нет, - поправил безликий нахлебник, - не надо котлеты, лучше салат.
Официантка, не сказав ни слова, отчалила и, пока она не принесла допинг, они сидели молча. Когда же стакан был ополовинен и заеден красно-белым салатом из раскисших помидоров, подвяленной капусты и ещё чего-то, маленькие глазки дармоеда помутнели, перестали бегать и прятаться и осоловело уставились на пана офицера. Снова надменным выражением тусклого своего лица он попытался изобразить гонористую особу, снизошедшую до беседы с незнакомым молодым человеком и отнюдь не потому, что тот удостоил его местом за столом, напоил и накормил, а в назидание, но тут же обвял, сгорбился, сообразив, что гордиться нечем.
- Собственно, и рассказывать-то не о чем. Как накакал, так и смякал, говорят воспитанные дети, и они правы.
Смякавший ещё раз пригубил водки, почмокал, не закусывая, и продолжал:
- Позвольте, представлюсь: Воньковский Владислав Иосифович, - и он офицерским кивком склонил голову, любуясь собой. – Не смею просить ответного представления, да и не имеет значения кто вы.
Но, на всякий случай, всё же поинтересовался:
- Местный?
- Нет, проездом, - ответил Владимир, очень надеясь, что это правда.
Удовлетворённый ответом, непрошеный визави отхлебнул из стакана и, не таясь, будто на исповеди, рассказал о своей неудавшейся мерзостной жизни, очевидно, облегчая испоганенную душу и надеясь, что высвобожденный вонючий груз уедет со случайным слушателем. Рассказывая, он часто заглядывал снизу в глаза Владимиру, с удовлетворением замечая в них растущее отвращение. Мерзавцам, как никому, нужны частые исповеди, иначе они захлебнутся в собственной нечисти.
- 8 –
- По рождению я почти нацело поляк и горжусь этим. До войны окончил здесь педагогическое училище и начал преподавать беларусску мову, каковую терпеть не могу, считая извращением польского и русского языков, языков поэтов и музыкантов. Женился на местной довольно крупной девице с мягкими большими формами и полным отсутствием ума, и невзлюбил оную со второго дня совместной жизни.
- Зачем же женились?
- Это отдельная печальная история. Женили меня обманом, воспользовались тем, что для меня превыше всего законы чести. Проще сказать: обвинили в том, что эта дура забеременела от меня, хотя она так никого и не родила в течение двух последующих лет, а потом неизвестно как появились две девочки-погодки, которых я не мог считать своими по причине пустых двухлетних усилий в этом направлении с моей стороны. Я всегда жил замкнуто, не имел друзей, не заводил знакомств, был чужим в собственной семье. Всё моё свободное время отдавал Мицкевичу, он был для меня и другом, и любовницей, и путеводной звездой.
