Елена Смехова - Французская любовь
ОН растерянно смотрел не на меня, а на свою супругу, словно не мог самостоятельно решить проблему — можно доверить мне здоровье собаки или нет.
Разумеется, я знала, что ОН женат. Мне всегда казалось, что та, которая находится с НИМ рядом, дышит одним с НИМ воздухом, питается за одним с НИМ столом, ну и… все прочее, должна быть необыкновенной. Ведь это — ЕГО выбор. Тем паче, что во всех интервью он постоянно ссылался на нее: цитировал ее, восхищался ею. Своей Мадам.
Мадам и впрямь была недурна собой. К тому же производила весьма благожелательное впечатление: просто-таки очаровывала с первого взгляда. Я не опускалась до ревности, потому что никогда в жизни даже в мыслях не могла поставить себя вровень с ним. А она смогла. Смогла приехать из другого города, организовать встречу, потом еще одну, смогла выстроить стройную систему захвата и — не пожалеть на это ни времени, ни сил, ни средств.
Он был глубоко женат тогда, обожал семью, растил и воспитывал двух сыновей и потому, по мнению многих, являл собой уникальное явление для циничного мира искусства. Мира, где прочных связей практически не существует. Мадам пришлось проявить просто чудеса изобретательности, чтобы выкурить, выудить, вырвать его с корнем из родного гнезда. Но высшим пилотажем ее мастерства стало то, что она сумела-таки уверить и его, и окружающих в благородстве своей миссии. Миссии по спасению его от быта. Рутины. Опостылевшей жены. Ненавистных обязанностей. Бесконечных мелких и крупных проблем.
И — окунуть в нирвану. Где только она и он.
Я, может, тоже хотела бы восхищаться ею, но, сама пережив в детстве развод родителей, получила как бы некую прививку от такого типа женщин. Порода хищниц не вызывала во мне ни зависти, ни восхищения, а уж служить примером для подражания не могла тем более.
Мадам была ко мне добра и не давала ни малейшего повода для ненависти. Я честно постаралась от всего абстрагироваться и, приняв заданный ею светский тон, стала общаться с ней в том же ключе. Иначе другой возможности видеть ЕГО у меня бы не было. Иногда Мадам казалась мне даже искренней. Проявляла по отношению ко мне заботу… Привозила подарки из зарубежных поездок… Приглашала в гости, где я имела возможность пообщаться со многими интересными людьми… Так она выражала свою благодарность за опеку над их любимцем.
Когда однажды субботним утром она разбудила меня телефонным звонком, я поначалу решила, что снова нужно срочно спасать собаку. Ничего другого мне и в голову прийти не могло: зачем еще звонить так рано в выходной?
— Сейчас приеду! — отрапортовала я спросонья.
— Не торопись, Галюсик, — пропела трубка, — приезжай к четырем. Будет интересно, не пожалеешь… — И после паузы интригующе: — Есть шанс наладить личную жизнь.
Это было что-то новенькое. Я никогда не обсуждала с ней ничего подобного! Да она особо и не интересовалась. Может, меня раскусили?
Где же я прокололась? Смотрела на живого гения с нескрываемым восторгом? Так ведь ни одна женщина на него иначе и не смотрит!
И конкурентку во мне она вряд ли усматривает — «не тот формат», по определению пенсионера-Казановы. Нет у меня такой, как у нее, безупречной фигуры, не владею я умением преподнести себя с самой выгодной стороны, а уж хватки, напора, убежденности в собственной неотразимости у меня и в помине нет.
На этот раз в гости был приглашен какой-то киновед французского происхождения. А на него как на диковинный пирог слетелись подружки Мадам. И даже моя подружка Анька. Сто лет с ней не виделись, и я ужасно ей обрадовалась. Она, похоже, тоже рада была меня видеть, хотя в первый момент (или показалось?) на ее лице мелькнуло недоумение. Мадам не предупредила нас друг о друге. Впрочем, это в ее стиле. Любит она всякого рода «сюрпризы».
Стол являл собой смесь французского с нижегородским. В хорошем смысле. Вино, сыры — французская часть. Выпечка, соленья — наша.
Я впервые попробовала настоящее французское вино, и оно мне, прямо скажу, не понравилось. Терпкое и слишком кислое. Я больше люблю сладкие вина. Даже в шампанское «брют» сахар добавляю. Не верилось, что кто-то может восторгаться такой кислятиной. Однако дамы — все как одна — закатывали глаза, причмокивали и восторгались. Это явно, чтобы Мадам польстить. И французскому киноведу. Мадам обводила всех победным взглядом. Она была довольна. Что до меня, то я… чувствовала полную свою безграмотность в области кинематографии.
Конечно, я люблю кино. И французское в том числе. Но встревать в беседу истинных специалистов не рискнула ни разу. Все, кроме меня, понимали разницу между массовым и элитарным кинематографом, между коммерческим и артхаусным кино… Все так ловко жонглировали именами и терминами, что мне оставалось лишь вежливо улыбаться.
— А у вас есть собака? — влезла я в первую же образовавшуюся паузу.
Все с недоумением воззрились на меня, но Мадам сориентировалась мгновенно:
— Галочка — превосходный ветеринар. Она спасла нашего малыша. У нее золотые руки. Однако, Жерар, ты не ответил на вопрос…
— О, у меня есть бульдог.
— Французский? — решила сострить Аня.
Шутка удалась. Дамы захихикали.
— Ну, раз он живет во Франции, значит, быть ему французом, — не понял юмора Жерар.
Или тоже сострил. По-своему.
Он был мне симпатичен. Мне всегда нравились мужчины в возрасте, с багажом жизненного опыта и заинтересованным блеском в глазах. А наличие собаки указывало на то, что злым он не быть мог в принципе. Этот факт проверен был мною многократно.
Мы вышли покурить. Из всех присутствующих курящими оказались только мы с французом. Мне очень хотелось лично пообщаться с ним, обратить на себя внимание…
— Знаете, — как можно кокетливее начала я, — а ведь у меня есть опыт общения с французами.
— В самом деле? — изобразил удивление Жерар.
(Наверное, из вежливости.)
Останавливаться было поздно, и меня понесло:
— Да, еще в школе. Мне было пятнадцать, а ему — восемнадцать. Он жил в Париже, и на день рождения родители подарили ему тур по Европе. Нас познакомила соседка, старейший преподаватель МГИМО. Она дружила с его родителями и потому поселила юношу у себя. Понимаете, в то время в гостиницу устроиться было не столько дорого, сколько хлопотно… Водить его по Москве у нее не было времени, и она попросила меня. Уж как я обрадовалась! Мы же тогда с ума сходили от всего французского: кино, эстрады, литературы, наконец…
Жерар, довольный, закивал.
— Я повела Жан-Пьера гулять по Центру, поначалу даже не представляя, о чем смогу рассказать. Его интересовало буквально все. Мы останавливались через каждые десять шагов — он жаждал услышать историю каждого здания! К счастью, на многих памятниках архитектуры висели мемориальные доски, и я, бегло прочитав пояснения, могла излагать ему все, да еще и в красках. Я и сама не подозревала, что так много знала о Москве!
Жерар зацокал языком и с недоверчивой улыбкой покачал головой.
— Да-да! К примеру, остановились мы напротив Большого театра. Жан-Пьер заинтересовался гербом на фасаде. Ну, тут уж я разошлась! Ведь в школе мы разучивали государственную атрибутику буквально как букварную истину! Так вот я ему и выдала: и про колосья пшеницы, и про лучи восходящего солнца, и про пятнадцать республик, выложенных ровными стопочками ленточек, и про фразу, венчающую всю эту красоту: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Он попросил произнести это еще раз, помедленнее, и, вникнув, спросил с уважением:
— Кто это сказал?
— Карл Маркс, — бодро отчеканила я и, развернувшись на 180 градусов, провозгласила: — Вот, кстати, и он!
Жан-Пьер с любопытством обернулся и, проследив за направлением моей руки, уперся глазами в каменную фигуру Маркса работы скульптора Льва Кербеля.
Жерар расхохотался. Все-таки он понимал наш юмор. Это меня еще больше расположило к нему.
— И как развивался ваш роман? — заинтересованно спросил он.
— Какой роман? — смутилась я. — Мама меня так строго воспитывала, что даже на предложение зайти в кафе я гордо отвечала отказом, словно это угрожало моей… — хотела сказать «невинности», но постеснялась, — …репутации. Такие, знаете ли, предрассудки.
— Почему? — приподнял бровь Жерар. — Это что-то запрещенное, крими… э-э-э… генное? Или он вам не понравился?
— Нет, он был вполне симпатичным, хотя… — я сделала паузу, размышляя, сто2ит ли продолжать. В смысле, не слишком ли много я лишнего болтаю, — …хотя под конец дня я в нем разочаровалась.
— Вот как? Так скоро? Чем же он вас огорчил?
— Не знаю, поймете ли вы меня, Жерар.
В ходе нашей прогулки постепенно выяснилось, что он не только песен Мирей Матье и Джо Дассена не слышал, но даже Дюма не читал! Представляете?
Похоже, он не понимал.
— У нас, например, даже самые неблагополучные подростки успели пропустить через себя романтику мушкетеров, а он и слыхом не слыхивал о таком великом писателе! Француз называется, — фыркнула я, подведя черту.
