Оксана Робски - Устрицы под дождем
Сам он на корт никогда не приезжал, Ангелина Петровна лично его не знала, но с его ближайшим окружением подружилась давно – и получала от этого общения искреннее удовольствие.
А Ирине было приятно лишний раз поговорить с доктором о своем дорогом Пете, и вообще, она находила Ангелину Петровну приятной и интеллигентной женщиной.
– Ангелиночка! Аркаша сегодня в такой форме, я даже боюсь выходить с ним на корт! – проговорил подтянутый загорелый мужчина с сединой в длинных шортах а-ля Рафаэль Надаль.
– Володя, он обещал мне порвать тебя, как тузик грелку, – улыбнулась Ангелина Петровна.
– Что? – возмутился Володя. – Вот молодежь пошла! Никаких авторитетов.
– Ставлю еще сто на Володю. Он подзавелся, а значит – выиграет. – Мужчина, который сидел рядом с Ириной, тоже уже переоделся и ждал своей очереди.
– Ох, – вздохнула Ирина, – бедный судья. Мне всегда жалко не проигравшего, а судью. Они так на него орут.
– Ничего страшного, – крикнул Володя с корта, разминаясь, – будет судить нормально!
Со счетом 3:2 победил Аркаша.
Он был мокрый и счастливый.
Ангелина Петровна на трибуне охала, кричала и аплодировала.
Володя был зол. Он швырнул ракетку об пол, и ракетка разлетелась на части.
К концу четвертого сета приехала Володина жена, улыбчивая двадцатидвухлетняя блондинка, и теперь стояла около Ирины и боялась подойти к мужу. Муж негодовал.
– Зато есть к чему стремиться, – издевался Аркаша.
Ангелина Петровна хихикала.
– Так я и знала, – вздыхала юная жена побежденного, – не стала рисковать. Вот молодец.
– Что ты имеешь в виду? – улыбнулась Ирина.
– Да мы уезжаем, на Каннщину, как говорит Володечка, а у него виза закончилась. И у секретаря фотографий не осталось. Я его уже две недели уговариваю пойти фотографироваться. А завтра последний день документы отдавать. Мы на день рождения летим.
– Ну, может, сейчас успокоится, да заедете куда-нибудь и сфотографируетесь.
– Нет. – Володина жена хитро улыбнулась. – Я рисковать не стала. Я зашла в фотостудию, которая напротив нашего дома, в Жуковке, и купила у них аппарат. Здорово? Мы теперь дома можем фотографироваться.
– Удобно, – согласилась Ангелина Петровна.
– Аппарат купила? Он же огромный! – удивилась Ирина.
– А мы его в тренажерный зал поставим. Он там никому не помешает.
– Ну что, ужинать? – Ирина улыбнулась Володе.
– Я домой, – буркнул Володя и скрылся в раздевалке.
Володина жена подмигнула Ирине, а всем остальным послала воздушный поцелуй.
Судья вышел, не попрощавшись.
11
Снова хотелось есть.
Когда хочется есть, бесполезно читать вывески. Когда хочется есть, солнце становится похожим на апельсин, а собаки на чебуреки. А жизнь – на красивую, но бесполезную нитку переливающихся бус. Интересно, связка сосисок сделана по их образу.
Почему это должно было произойти именно с ней, с Олей? И не заканчиваться?
А может, надо думать, что это хорошо? . Может быть, это ее жизнь и есть?
А почему тогда она ей не нравится?
Может, жизнь и не должна нравиться? Может, она никому и не нравится? Дедушка тоже все время жаловался…
Тогда зачем она все время бежит? Мысленно, но очень быстро!
Люди с плакатами перегородили Оле дорогу.
«Если закричать про „Спартак“, можно получить чипсы и банку пива».
– Ты из какой квартиры? – спросила упитанная женщина в резиновых сапогах, с голубыми ромашками на голенище.
– Я? – растерялась Оля.
Ты – наша? – уточнила женщина, изо всех сил размахивая деревянной палочкой, на конце которой был прикреплен кусок картона с написанными на нем красной и черной краской словами. И много-много восклицательных знаков.
– Ваша, – кивнула Оля не очень уверенно.
– Держи! – палочка оказалась в Олиных руках, женщина исчезла в толпе.
Олин плакат содержал призыв к администрации президента с уважением относиться к коренным жителям столицы.
Остальные лозунги были совершенно разнообразного смысла: «Только через наши трупы!», «Родились и умрем в центре!», «Нет – олигархам!».
Какая-то старушка с кожаной хозяйственной сумкой дотронулась до Оли и участливо спросила:
– Давно голодаете?
– Давно… – не очень уверенно ответила Оля, оглянувшись на возбужденные лица вокруг нее.
– Молодцы, – сказала старушка, – вот бы мне так в свое время, хрен бы меня в Кур-кино выселили!
Старушка улыбнулась Оле, и Оля активно замахала своим плакатом.
– Останешься дежурить? – спросил Олю невысокий мужчина, на лбу которого синей краской было написано «не уедем».
– Нет, – кивнула Оля и улыбнулась в чей-то объектив.
Дедушка фотографировал ее тоже. Только в фотоаппарате никогда не было пленки. «Память – это то, что есть в твоем сердце и твоей голове, – говорил он, – а если ни там, ни там нет, то и фотографии не помогут – все равно не вспомнишь, кто на них».
Иногда, оставаясь одна долгими одинокими неделями, Оля просыпалась среди ночи и, волнуясь, думала, есть ли она еще в его голове и сердце?
– Пошли – кивнул мужчина «не уедем» в сторону старого дома с выбитыми на первых этажах окнами. – Ты из какой квартиры? Да оставь вот здесь свой плакат. Я думаю, до завтра дом отстояли. Вон сколько прессы, не посмеют!
– Я? – Дверь каждой квартиры была открыта, люди ходили по дому, обсуждали что-то, бросали мусор запросто на пол и вытаскивали кресла и диваны прямо на лестничную клетку.
Оля остановилась около покосившейся двери, через которую видно было бывшую детскую комнату. Маленькая розовая кроватка, в которую сейчас были сложены тюки со старыми вещами, стеклянные банки и электрический чайник.
– Здесь, что ль, ты жила? – спросил Олю все тот же человек с надписью на лбу.
– Нет! – Оля испуганно замотала головой. – Дедушка здесь жил. Не я.
– А… Ничего, еще недельку поголодаем, никуда они не денутся!
– Еще недельку? – переспросила Оля.
– Максимум. Хочешь, я тебя в гости приглашу? Вот моя квартира! – мужчина сильно толкнул дверь ногой и пропустил Олю вперед.
Оля сделала неуверенный шаг.
– Нравится? – он сделал широкий жест рукой и довольно улыбнулся.
Оля оказалась в просторной комнате, все стены которой были увешаны причудливыми музыкальными инструментами. Старинными. С облупившейся краской и потрескавшимся деревом.
– Нравится, – выдохнула Оля. – За это и поголодать можно! – Она, конечно, ни на чем не умела играть. Она даже никогда не видела, например, гитару вот так близко.
– А я тебе что говорю! – обрадовался обладатель необычной коллекции. – Приятно, когда тебя люди понимают. А то мне мой брат говорит: «Дурак! Соглашайся на то, что предлагают, а то вообще на улицу выселят!»
– Я вас очень хорошо понимаю, – сказала Оля тихо.
– А хотите, я вам подарю что-нибудь?
– Мне?
– Вам. Барабан нравится?
– Нравится. Но я не могу.
– Можете, можете!
Он снял со стены небольшой деревянный барабан и повесил его Оле на шею.
– Дарю, – сказал он.
Оля обняла барабан руками и поцеловала его в пожелтевшую кожу. – Я буду с ним дружить!
– Отличная идея! Если вы будете его бить, он на вас не обидится.
– Наверное, мне бы не хотелось бить своего друга…
– Тогда вам надо определиться: кто он, друг или барабан? И действовать соответственно.
Оля ударила ладошкой по барабану и рассмеялась: так легко, как только определишься!
– Барабан! Вот здорово, даже есть не хочется!
– Ой, что это я? – спохватился мужчина. – Вы же целый день на улице! Пойдемте!
Он взял ее за руку и потянул. Оля высвободила свою руку и достала из кармана штанов мобильный телефон.
– А у вас случайно зарядки нет?
– Нет. Электричество отключили. А у вас какой телефон?
Он деловито покрутил в руках Олину трубку.
– Знаете что, у меня такой тоже есть. Старый, но там может быть аккумулятор заряжен. Хоть чуть-чуть.
Он быстро скрылся за дверью, и Оля услышала шум двигающейся мебели.
Она снова ударила в барабан, и эхо ответило ей серией ударов.
«С ним можно разговаривать, – подумала Оля. – Причем он будет отвечать только тогда, когда ты хочешь. Это так удобно».
Он принес батарейку и поменял ее на старую в Олином телефоне.
– Ну, что же, – человек «не уедем» довольно потер руки, – пора перекусить!
Он потянул Олю за собой, и они оказались в кружке людей, раскладывающих по пластиковым тарелкам мясо, огурцы и жареную картошку.
– Я не буду, – сказала Оля, и у нее немного закружилась голова.
Попробуй! Вкусно! Это нас соседи поддерживают! – он набил картошкой полный рот и, прищуривая глаза, изображал Оле, какое это блаженство. Он так тщательно жевал, что все его лицо ходило ходуном, и даже буквы на лбу скакали друг над другом.
