Михаил Балбачан - Шахта
Добрались до места. Забой действительно выглядел нормально: почва была чистой, конвейер перенесен. Оба устали и запыхались, так что для начала немного передохнули. Белогурову наскучило молчание, и он завел шарманку на свою любимую тему:
– Н-да, в прошлый-то выходной мы с кумом ва-ажно порыбачили.
– Динамитом глушили?
– Да нет, что ты, Женька! Не люблю я баловство это самое. Зачем зазря рыбу портить? Мы на удочку. Оно так тихо, поко-ойно выходит, отдохновение душевное…
Продолжая рассказ, запальщик подполз к первому из отбуренных шпуров.
– Встали мы с куманьком ране-ешенько, еще до первого гудка. Темень! Собрали снасть, червячков накопали, приманочку сделали, ну, хлебушка малость прихватили… Женька, поберегись! – вдруг другим, резким голосом окликнул он десятника. – Я вот ентот камушек, пожалуй, столкну. Он тут на оголовнике не по делу притулился.
Раздался довольно сильный удар. Каменюга, подпрыгнув, скользнула в темноту, совсем рядом с рукой десятника, все более злившегося на медленный старческий треп.
– Ну, значится, хлебушка взяли, огурчиков, сальца шматок, поллитровочку, конечно, как оно у людей полагается…
– Без этого и рыба ловиться не будет, – попытался пошутить Евгений.
– Молодец, Женька, правильно понимаешь, – удовлетворенно пробурчал Белогуров, – ты, это, двигай сюда, подмогни мне маленько. Поосторожней тута.
Когда Слепко подполз, старик легонько толкнул его в плечо и указал пальцем вверх. Над ними нависала огромная, тонны на полторы, глыба породы, отслоившаяся от кровли. Непонятно было, как она вообще еще держалась, – один ее конец кое-как зажимала тонкая, косо забитая стоечка, другой – висел свободно. Это был явный недочет бригадира прошедшей смены, ничего не попишешь.
– Вот гадина-то, оборони Господи, торчит здеся, – обругал глыбу запальщик, – и вниз сбросить нельзя, чего доброго, все стойки повышибает, не вылезешь потом отсюдова, – рассуждал он. – Ты уж, Женька, не трожь ее, пущай повисит пока, хрен с ней.
Слепко опасливо отодвинулся, прижавшись, как мог, к холодным, даже через робу и фуфайку, железкам транспортера. Очень живо представилось: она падает, плющит его неловко протянутую ногу, подпрыгивает, катится под уклон, круша все на своем пути, медленно, как во сне, начинают падать другие глыбы, и вот уже рушится вся кровля, наваливаясь безмерной могильной тяжестью… Он резко поджал ногу. А старый хрыч выглядел, между тем, совершенно спокойным, занятый тщательным измерением глубины шпура посредством своей палки. Рядом, на дощечке, уже аккуратно разложены были три мягких глиняных пыжа. «Тупею я, что ли?» – одернул себя Евгений, все было в порядке, можно было заряжать.
– Давай, што ли, – не глядя, протянул ладонь запальщик. Евгений торопливо достал из сумки и сунул ему маслянистый брикет динамита. Старик, вздыхая и что-то нашептывая в усы, размял его, вылепил колбаску, сунул в шпур и заколотил несколькими смачными шлепками «забойника». Тем же порядком последовали еще пять брикетов. В последнюю забитую колбаску он вставил детонатор, соединенный с бикфордовым шнуром, и затрамбовал устье пыжами. Из черной угольной стенки торчал теперь белый шнур, свернутый в небольшую бухту.
Переползли метра на полтора вперед, к следующему шпуру. Белогуров зарядил его точно так же, как первый. Затем – третий, четвертый… Наконец, заряжен был последний, девятый шпур. Хотя движения запальщика казались десятнику нестерпимо медленными, работа длилась ровно полчаса, как ей и было положено.
Слепко принялся спешно собирать оставшиеся динамитные патроны, обрезки шнура, даже лишние, никому не нужные больше глиняные пыжи. Белогуров в это время разматывал бухты. Управившись с сумкой, Евгений бросился помогать, беспокоясь, как бы не запутаться ногами и не выдернуть случайно какой-нибудь шнур из детонатора. И тут же, разумеется, запутался и выдернул. Наконец все девять шнуров без натягов и пересечений разложены были по почве забоя. Примостившись поудобнее, старик достал перламутровый перочинный ножик, отколупнул тонкое, донельзя сточенное лезвие, косо обрезал кончики шнуров, затем, отделил от брикета тонкую полоску динамита, «свечку», после чего, тяжело вздохнув, закрыл ножичек и спрятал его в свой бездонный карман.
– Ну чего, Женька, палить-то будем?
Слепко начал шарить в сумке, потом, уже в панике – в робе, в брюках и выудил наконец откуда-то полупустой коробок. Он немного отсырел, пришлось изломать с десяток спичек, прежде чем нехотя вспыхнул дрожащий язычок огня. Чуть подрагивая в горсти запальщика, он обвил «свечку», и та занялась ярким, желтым, коптящим пламенем. В его свете их лица почернели, как у мертвецов, а все окружающие предметы выглядели серыми, будто припудренными пеплом. Белогуров поднес огонь к первому срезу. Шнур зашипел и выбросил злую искрящуюся струйку. Теперь до взрыва оставалось три минуты. Евгений схватил следующий шнур и сунул его под нос копошливому старику.
– Ты, Жень, это самое, не суетись, – бесцветно пробормотал тот, поджигая, – так и так успеем. В энтих делах торопиться не полагается.
Но десятнику казалось, что они всё более опаздывают, запальщик невыносимо медленно подносил «свечку» к одному шнуру за другим. Вентиляционная струя несла едкий белый дым в лицо Евгению, а морщинистые руки почти не двигались. «Может, он заснул? А что? В его возрасте…» Огонь на первом шнуре обогнул уже его сапог, продвинувшись больше чем на метр. Время стремительно истекало. Евгений хотел броситься прочь из забоя, но волю его парализовало. Руки-ноги оцепенели. Белогуров закашлялся, потом прошамкал:
– Ну што, полезли помаленьку?
Слепко ринулся вниз, ногами вперед, волоча за собой дурацкую сумку. Потом, извернувшись, пополз по-тараканьи, скоро перебирая руками и ногами, почти что в темноте, фонарь его колотился о камень где-то под животом. Все опасные места он проскочил безо всяких предосторожностей. Сзади донесся голос сильно отставшего Белогурова:
– Полегче, полегче, Евгений Семеныч, время есть еще, эдак вы только шею себе свернете!
Десятник остановился и обнаружил, что давно уже можно было встать на ноги.
– Да я, это, чтобы на свежий воздух побыстрее выбраться, Петр Иваныч, а то в горле очень запершило! – крикнул он.
Отблески белогуровского фонаря теплились уже неподалеку. Все яснее слышался неторопливый одышливый говорок:
– Так вот, значит... подошли мы с ним к речке… Местечко выбрали наилучшее, издавна еще я там прикармливал, под кривой ракитой. Ну, снасть разложили, забросили. Я куму-то и говорю: а не вскипятить ли нам пока чайку, внутренность, это, наперво, прополоскать? Стой! – закричал вдруг старик. – Ты чего творишь, ослеп, што ли?
Оказалось, Слепко второпях зацепил стойку, и та съехала на сторону. От неожиданности десятник резко ударил по ней сапогом, да не туда. Стойка упала. Посыпалась каменная крошка. Яростно выругавшись, Евгений подхватил злосчастное бревнышко и парой ударов вбил его на место.
– Иди давай, чего встал-то? – раздался над самым его ухом сердитый голос. Слепко опять зарысил вниз по лаве, а запальщик вновь отстал, но, несмотря на это, как ни в чем не бывало продолжал нести свою тягомотину:
– Развел я, значит, костерок, котелок на треногу приладил, а кум-то по-прежнему над удочками сидит, поклевку пропустить опасается, и вдруг…
Сверху послышался глухой удар, потом – продолжительный рокочущий шум. Слепко застыл, втянув, по-черепашьи, голову в плечи.
– Обвалилась, значит, глыбочка-то, – определил запальщик, – как бы шнуры она нам не перебила. Ну чего опять застрял? У нас паря, время теперь подотчетное, ждать тут нечего.
Евгению невмоготу было слышать этот тягучий, безразличный ко всему голос, потому, что он уже точно знал, что время все вышло, и они с этим выжившим из ума мухомором опоздали, не успели добраться до безопасного места. Сведенной спиной он чутко, мучительно ждал взрыва, поэтому, часто оступался, налетал на стойки, стукался головой о кровлю. Старик продолжал что-то там бормотать, но Слепко не разбирал больше ни слова. Неожиданно перед ним оказалась конвейерная перегрузка. Мгновение, и он очутился под ней и вжался в ржавый кожух привода. Дошли все-таки. «Старик-то, небось, считает меня трусом. А, все равно! Болтать вот только будет». Рядом появились стоптанные сапоги. Запальщик, сипя и пыхтя, примостился рядом.
– Женька, посунься, што ли. Чего расселся, как барин ...
Почва едва ощутимо дрогнула, раздался тупой, мягкий удар. В ушах зазвенело. Сразу, следом за первым, – второй удар.
– Опять у тебя, Женька, лампочка стухла. Говорил же тебе.
Но Слепко не обращал внимания на старика. Он, шевеля губами, считал взрывы... Семь, восемь, девять. Все!
– Все девять взорвались, Петр Иваныч! – радостно воскликнул он.
– У меня, братец, завсегда так, – вяло продребезжал тот, – об чем бишь я? Да. Так значит, кум-то мой при снастях остался…
