А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2
Беременной женщине недосуг копаться в литературных изысках, пусть даже любимого человека. Слишком много хлопот у женщины, готовящейся стать матерью. Но почему-то сегодняшним вечером (она прикорнула на диване, почувствовав усталость), проснувшись от странного, пугающего сна, в котором она повстречалась с Сергеевым. Он был плох – словно какая-то болезнь терзала его, – и до неузнаваемости замкнут, отрешен, отстранен даже от нее, от своей дорогой Сабрины, от верной и горячо любимой подруги. Этот туманный образ дорогого человека так напугал Сабрину, что она вскрикнула и ощутила какое-то неведомое доселе беспокойное поведение плода, – они оба словно получили удар током, не смертельный, но основательный, встряхнувший сознание и тело.
Немного отойдя от неожиданного потрясения, но находясь еще в состоянии грога, она вдруг ясно услышала с улицы голос Сергеева. Он звал ее: "Сабрина"!.. Не задумываясь, она вскочила в чем была – халат, тапочки на босу ногу, – на крыльцо коттеджа: напряженно вгляделась в темноту: у невысокой изгороди густилась темнота, но никого не было. И вдруг, еще дальше за воротами усадьбы, из-за дальних деревьев, снова послышалось не очень громкое, но отчетливое – "Сабрина"!.. И она решительно, с рывка, направилась по тропинке к воротам… Ее остановили на полпути испуг и нависающая, густеющая тревожность. Что-то темное, тяжелое и опасное стало настойчиво заполнять сознание…
Она вспомнила рассказ отца: тот, будучи молодым офицером саперных войск, вдвоем с солдатом-ординарцем, под самый конец войны, в Прибалтике, ночью добирался до "объекта" (возводимой переправы). Ординарец, ведущий машину, заснул за рулем и они врезались в перила мостика через небольшую речушку, сломали их и оказались в воде: солдат не двигался – проломил череп при падении, ударившись о торпеду (приборную панель). Офицер, несколько контуженный, не помнил сколько времени находился без сознания. Очнулся когда его тащили люди в камуфляже. То была немецкая полковая разведка, разыскивающая безопасные проходы для прорыва из окружения.
Так отец Сабрины оказался в плену практически перед самым окончанием войны. Но дело не в том. Сабрина вспомнила, что накануне, ночью, отца позвал какой-то загадочный голос из темноты. Видимо, существуют предвестники несчастья. Правда, в плену отец встретил американского офицера, захваченного немцами после ранения. Они помогали друг другу лечиться, как могли, и сдружились. Отец Сабрины хорошо владел английским языком и это помогало сближению. Обоих освободили американцы, начавшие решительное наступление несколько позже и уже в другой местности, куда пленных переправили из передовых частей. Организованность и порядок в немецких частях чувствовались до самого финала военных событий. Дружба с американцем помогла в дальнейшем. Он, как говорится, отмазал своего товарища по несчастью. Так началась эпопея переселения славян в Венесуэлу – "хождение за три моря" нового Садко. Простые человеческие сцепки часто и определяют судьбу мира, а уж судьбу щепки, болтающейся в океане жизни, – тем более.
Сабрина вернулась в дом: тревожность не проходила, оставалось тягостное ощущение причастности к какой-то чертовщине. Разволновавшаяся женщина не могла найти себе места и, может потому, вспомнила о тетрадях и для упокоения занялась их просмотром. Незаметно, а, скорее, от дисциплины ума, она выбрала тетрадь под номером один и углубилась в чтение. Как профессионал-филолог, она быстро раскусила основное – поняла о ком пишется. Но ее интриговали детали: в них было много непрофессиональной отсебятины и слишком смелых обобщений, переключений с малого на главное и наоборот. Чувствовалось, что пишет не филолог, не литературовед, а биолог, врач, психоаналитик, настроенный весьма иронически и не желавший уважать авторитеты. В записках узнавалась рука анархиста. Но кто может судить неподсудного – поэта, свободного человека, пишущего для себя, только "в стол"?
Общение со словами и мыслями любимого человека несколько успокоили Сабрину. Здесь он представал живым и здоровым, да еще ерничающим. В сороковой раз она принялась представлять себе его возвращений из плаванья. "К тому времени, скорее всего, осуществятся роды", – думалось ей. Машинально перелистав еще раз прочитанные страницы, она наткнулась между обложковыми листами на стихотворение, озаглавленное "Сабрине":
Сабрина, милая, не плачь,Всему находят объясненье:Я вычерпал лимит удач –Грядет святое причащенье.Ты мой волшебный визави,Предел мечты, восторг любви!Не забывай же бурный праздник,Который подарил Амур-проказникТак неожиданно и просто,Как блин весеннего компоста,Которым добрый садоводСвой награждает огород.Но наше счастье отобрал– без лишних слов, его украл –Бес – инквизитор, провокатор,Палач, небесный узурпатор!Но я молю – не утеряй мечту,Теперь главнейшую, – одну!:Остатка жизни робкий план,Любви старинный талисман,Продленью рода мартиролог,Единства тел живой залог,Судьбы печать и эпилог –Дитя восторга и любви.Владимиром ты сына назови!Сабрина, мудрая, еще прошу:Гони мой пошлый эгоизм,И куртуазый мистицизм,И заурядный казуизм,Но помни, Светлая, –Отбрось боязнь, – есть«Приглашение на казнь»!
Вот это было уже испытание не маленьким ударом тока, а потрясением по всей линии головного мозга – по позвоночному столбу до самого последнего разветвления нервных веточек. "Мистика!" – сперва решила Сабрина. Она всегда воспринимала заявления Сергеева о поэзии, как треп. Но так написать, а самое главное подать, что говорится, ко времени, чтобы потрясти душу до основания и вызвать новую волну тревоги, мог только человек, действительно подружившийся с хорошо подкованным Пегасом, которого в поводу ведет нечистая сила.
Сабрина схватила другие тетради и лихорадочно их перелистала: в них тоже были стихи, но писал их Сергеев почему-то либо на обложках, либо на обрывках листочков, часто имевших другое назначение – на бумажных салфетках, каких-то бланках, программках, рекламных листовках и тому подобном. Ясно, что приливы стихоплетства (термин Сергеева) приходили к автору в неурочный час и в неподходящем месте. Он, скорее всего, быстро их записывал, чтобы затем вопрос снять с контроля (тоже его оборот).
Сабрина не старалась глубоко вникать в смысл и оценивать художественную ценность стихов. При первом знакомстве складывалось впечатление, что это все творения любителя, не пытающегося скрывать несерьезность своих поэтических занятий. Здесь не было профессионального творчества. Он не шлифовал, не доводил написанное до совершенства формы. Пожалуй, автора больше интересовала мысль, словесные же символы подбирались походя. Сабрина невольно обратила внимание на то, что все стишата (опять его термин) заряжены определенной психотерапевтической задачей, решение которой действовало успешно, как выстрел хорошего спортсмена в нужную мишень, в нужный момент.
Сабрина наткнулась еще на одно стихотворение и притормозила, решив, что хватит испытывать судьбу и терзать себя мистикой, способной, не дай Бог, вдруг превратиться в реальность. Стихотворение то вывалилось неожиданно из третьей тетради. Оно было написано на ресторанном счете и называлось "Отпускаю":
Я тебя отпускаю:За границы былых ощущений,За пределы волшебной мечты.Ты свободна:Тебя умоляю – не ищи пустоты,Отдохни на витке посвящений.Я тебя оставляю:Удались от громады решений –Не терзай неостывшей любви.Ты одна:Сохрани блеск свободной души,Погаси боль тревог и сомнений.Я тебя заклинаю:Отодвинь кутерьму увлечений,Горе лечат в семейной тиши.Оглянись – помолись!Не спеши – подыши!
Холодный пот прошиб Сабрину, она ясно почувствовала, что волосы на голове зашевелились, а сердце зависло в глубокой экстрасистоле, – Сабрина потеряла сознание. Обморок был коротким, но первое, о чем она подумала, придя в себя, было традиционное для таких случаев – "Скотина"! Значит он готовил отступление, побег. Где же здесь любовь, преданность?
Но она уже до того достаточно хорошо постигла Сергеева: он не мог издеваться над ней. Ясно, что его мучило какое-то предчувствие, с которым он не хотел, не решался знакомить любимую женщину. Но предчувствие несмываемой печатью легло на бумагу, потому что в том и заключается логика творчества, поступков поэта. Он обо всех своих переживаниях обязан оставлять память на Земле.
