Китлинский - Клан – моё государство 2.
– Много лет назад один хороший человек из КГБ, умница непомерный и золотая голова, сказал мне при встрече, что завидует моему образованию. Сам он весил столько – где нам измерить? Весов оценить его интеллект нет,- Сашка щёлкнул пальцами.
Евстефеев переглянулся с Гунько и спросил:
– Сергеева имеете в виду? Покойного Алексея Ивановича?
– Его,- Сашка потянулся за закипевшим на костре чайником. Левко его опередил, подцепил голой рукой и подал. Все молчали. Гунько и Евстефеев от того, что им удалось отыскать архив Сергеева, и там ни словом не упоминалось о его контактах с кем бы то ни было из этого таёжного клана. Многие секреты открыл им этот архив. Последняя запись в дневнике, сделанная за сутки до смерти, гласила, что путь самоубийства он выбирает добровольно, что совесть не позволяет ему дальше жить и смотреть, как все мы опускаемся в дерьмо, в чём есть его немалая вина. Изучив все материалы архива, Евстефеев и Гунько пришли к выводу, что вина Сергеева действительно есть, но решили, что он прав в выборе своём и поступил по-мужски.
Угли в костре потрескивали, искры высоко взлетали в небо. На юго-западной стороне небосклона стали появляться звёзды. Узенькая полоса света на северо-востоке, вдоль кромки вершин сопок, изогнутая, как казацкий клинок, пылала красным.
– Значит, Алексей Иванович ничего не оставил в своём архиве обо мне?- спросил Сашка.
– Даже не намекнул,- ответил Гунько.
– Левко,- позвал Сашка.- Достань в реке "белую головку",- и, обращаясь к сидящим напротив него, сказал:- Помянем.- Оба в согласии кивнули. Левко принёс холодную бутылку, Сашка знаком показал, чтобы тот передал Евстефееву, что Левко и сделал.- Вам банковать, Павлович. Вы его знали хорошо. Дружили. Разливайте,- Сашка подставил свою кружку.
Евстефеев выбил пробку ударом ладони в донышко и стал наливать. Левко выкатил из углей костра печёную картошку и выложил перед ними, принёс миску с малосольным хариусом. Выпили молча и стали закусывать.
– Вы были знакомы с ним, Александр?- очищая картошку, спросил Гунько.
Сашка ел, не снимая обгоревшую кожуру, обжигаясь, втягивая в себя воздух, и ответил прожевав, вытирая руки прямо о штаны.
– Был. Большую часть времени – заочно. Незадолго до рокового выстрела был у него дома. О том, что вы получили в архиве, мы знали оба: он доподлинно, а я по косвенным данным высчитал сам. Мой к нему приход и толкнул его под пистолет. Мне тогда нечего было ему предложить, да и он всё, кроме самоубийства отмёл сразу, начисто. У меня сложилось впечатление, что выбор свой он сделал ещё раньше, задолго до моего прихода и ждал, чтобы увидеть кто же придёт. Вы не поверите, но он был рад, что пришёл я, а не кто-нибудь "оттуда", из-за бугра. Так всё разрешилось. Его нет, а я живу с виной. Сам не знаю почему мучаюсь, хоть прекрасно понимаю, что не я, так другой кто-то притащился бы по его душу. Там ведь в засаде проглотов сидело с дюжину.
– Вашей вины там нет,- Евстефеев стал снова разливать.
Давно слышавшийся звук работающего двигателя воплотился, наконец, в моторную лодку, причалившую к берегу против костра. Вылез Мик.
– Успели к смене,- сказал он Сашке.- Ссудил бензина под завтрашнюю рыбу. Кто со мной ставить?
– Поешь, До сейчас вернётся и двинем,- остановил его Сашка. Мик подсел на корточки, выбрал клубень, обдул и стал есть, тоже не очищая и заедая его малосольным хариусом. Подошедший пять минут спустя, До присоединился к нему. Перекусив, они вытащили из лодки спальные мешки и пригласили в дело третьего. Охотно вызвался Евстефеев. Не включая двигателя, отошли от берега и пошли самосплавом. Левко раскатал спальник чуть поодаль от костра и залез в него. Сашка и Гунько остались вдвоём.
– Панфилов отыскал могилу отца?- спросил Сашка.
– Да. Тем же летом. Нашёлся в Магадане, как вы и говорили, один из сидевших в том лагере. Совсем старичок уже. Он и показал место. Был завален камнями, как и многие. Сохранилась бирка. Ветер покачивал на одном гвоздочке. Перезахоронил в Москве. Не знаю, чем вы тут в тайге занимаетесь, но я не отказался бы пожить на природе. Только без каторги,- Гунько стал стаскивать сапоги.
– Дачи разве у вас нет?
– Квартира в Москве есть. Машина есть. Два года назад купил. В гараже у тестя стоит. Дачи нет. А вы что, такие справки не наводите?
– Относительно вас – нет, не проверяем. Вас и так пасут со всех сторон. Ваш новый шеф не склонен к доверию. Чужой в вашем "гнезде".
– Мужик нормальный, не нудный. А то, что не наш, так теперь все в верхах не на своём месте. Михаил Сергеевич в деле кадровых назначений дядя беспардонный. Наши военные мужи, что говорить, без мозгов все как один, такое время. Сплошные любоблизы и подхалимы.
– Вас не заменили почему?
– А кем? Кто добровольно на эту паскудную должность согласится? Был один претендент. Полковник. Выдвиженец чей-то. Приехал, осмотрел, гусем походил и смылся. Он думал, что его, поскольку должность генеральская, должна бронированная машина возить и полк охраны обслуживать. У меня, кроме маленького кабинета, ничего нет. Вместо "членовоза" видавший виды старенький газик. Мне по должности даже адъютанта не положено. Крысиная работа,- Гунько вытянул ноги к огню и замолчал, о чём-то задумавшись. Потом произнёс:- Вот так в детстве на Ворсклу в ночное ходили. Костёр, звёзды и печёная картошка с зелёным луком. Вспоминаю, сердце щемит. Двадцать лет не был в родном селе. Всё выбраться не могу.
– Село под затопление не попало?
– Нет. Стоит. Мать со старыми подругами переписывается. Мне читать не даёт, говорит ни к чему тебе, мол, своих забот хватает.
– Вот стервоза,- шёпотом произнёс Сашка.- Тихо, Ефимович. Наш друг давешний пожаловал, хочет таки Евстефеевского тайменя тиснуть.
– Где?- тоже шёпотом спросил Гунько.
– Метрах в тридцати залёг,- Сашка указал направление.- Ух, ворюга матёрый.
– Что делать будем?
– Сейчас Левко его припарит.
Раздалось шипение, и что-то светящееся метнулось в сторону тени на берегу. Вспыхнуло бешеное пламя, и округа огласилась медвежьим рёвом, зашлёпали лапы по прибрежной гальке и затрещали кусты. Через несколько секунд погас огонь, и всё стихло.
– Не обгорел бы,- пожалел бандита Гунько.
– Пойдёт на пользу,- сказал Сашка.
– Отрастёт,- буркнул из спального мешка Левко,- к зимней спячке.
– Чем он его так?
– Спичкой,- Сашка вытащил из кармана футлярчик и протянул Гунько.- Технологии не стоят на месте. Зимой и в дождь незаменимая вещь, даже сырые дрова загораются. Состава не знаю, не интересовался, но жар даёт мощный.
– Возьму?- держа в руках, попросил Гунько.
– Берите. Это не наши. ЮСА делает. Для бойцов спецподразделений. Пожары и поджоги устраивать – отменное средство.
– Зажигать, как обычные спички?
– Да, хоть о штаны.
– Американцы, значит, делают.
– Не сомневайтесь. Они на такие пакости специалисты. Мои ребята из-под полы в одном магазинчике в Астории, штат Орегон, купили. У них тоже краденым армейским имуществом приторговывают. Это особый бизнес – военное барахло толкать.
Долго молчали. Над головами горели огромные звёзды.
– Вопрос нескромный можно?- подал первым голос Гунько.
– Спрашивайте.
– Левко не ваш сын?
– Нет. Своих у меня нет. Но эти мне больше, чем родные.
– Потому что одно дело вместе делаете, так полагаю.
– Именно. Но не за идею. У нас брат на брата, сын на отца или наоборот руки не поднимет. Ученик на учителя – тем более. Повода такого не может случиться.
– Хотите сказать, что и перебежчиков нет?
– Исключено. Мы все вольны и, в то же время, каждый за всех остальных в ответе. Бывает, из оперативной уходят в легал, жизнь ведь идёт; кто-то влюбился и надо семьёй обзавестись, кто-то почувствовал, что здоровье слабеет, одним словом, у нас не неволят. Но случаев, чтобы совсем кто-то ушёл или исчез, или продался – нет. В мире, куда ни кинься, везде кусаются. Одному прожить и дело делать – невозможно. Вот, помогая друг другу, и лезем. Все разным занимаются, а всё равно общее дело это. Вас держава всем своим ядерным потенциалом прикроет, за ним, как за каменной стеной, а мы вынуждены умом да умением хорошо стрелять карабкаться, ещё интуицией. Больше за нами ничего нет.
– Иерархия есть?
– Мы существуем много лет, и нас ещё не обнаружили потому, что нет главарей. Все равны, но каждый сам по себе. Мой родной клан, в котором я вырос, к моим делам, что сейчас я клепаю, отношения не имеет. Однако, многих беру в работу по найму или в долю. Мы ведь денег не копим. У меня за душой копейки нет. Мне малого достаточно. Вон, мой капитал дрыхнет без задних ног. Он – в его двенадцать – как я в двадцать пять. По уму, то есть. Телом только ещё не дозрел. Учим на совесть, без промывания мозгов и инструкций, без распорядка. У нас другая степень организации учебного процесса. На первом этапе очень дисциплина нужна. Это обязательно. У меня её в должной степени не было, и как результат – пробелы в знаниях, а от этого ошибки и промахи в работе. Иногда решения неверные принимаю. У него их не будет. Сергеев назвал меня Несси. Я его смерть в свои ошибки ввёл. Мой это промах. Поджимало мне сильно, как на грех, вы появились на горизонте. Ведь вам поручили ведение дела задолго до того, как его прекратили в КГБ разбирать и списали. Просто вы об этом не знали. Не сумел я хорошо всё просчитать. Ведь он, по сути, ничего не мог знать о том, что я представляю, и что за мной стоит. Он интуитивно увидел во мне, вторым каким-то зрением, огромный вес, при его опыте этого было достаточно вполне, чтобы не ошибиться в своём решении умереть. Только не думайте, что мне убивать просто. Я этим занимаюсь с детских лет, но психика человека перегрузки такие иногда не выдерживает. Стрессы отсутствуют только у манкуртов. Я в редких случаях прибегаю к убийству, но срываюсь порой, из-за жуткой аллергии на жадных и хамов. Спасу нет. Особенно, когда у нищего последнее отнимают.
