Юрий Арабов - Орлеан

Она побросала в сумку все свои вещи: косметичку, недопитую бутылку «коки», тапочки, прорванные на большом пальце, видавший виды кипятильник, распечатанный стаканчик вечно свежего йогурта, зачерствевший пирожок с капустой из местной столовой. Увидела на белой стене случайного паучка. Машинально хотела его раздавить, уже и палец поднесла, но неожиданно одумалась.

Вышла в пустой коридор. Ее никто не провожал и не встречал. Даже вахтер, сидевший внизу в суровой форме бойца спецназа, ничем не выдал своего восторга от ее независимой походки совершенно свободного человека, потому что спал с открытыми глазами, вяло подсчитывая в уме, что он сможет купить на обещанную прибавку к пенсии — несколько кусков мыла «72 процента», которые он высушивал до красноты в чулане садового домика, две пачки «Геркулеса», несколько коробок спичек, а еще дать дочери взаймы, которая всегда нуждалась в деньгах вне зависимости от того, были ли у нее деньги или нет…

Во дворе больницы стоял запыленный грузовик, в который двое рабочих забрасывали с земли черные целлофановые пакеты.

Они шмякались о днище с каким-то странным звуком, мягко, деликатно, будто их набили тяжелой ватой.

Лидка, как зачарованная, остановилась у грузовика, наблюдая за лихим полетом черных мешков. Ей показалась, что на одном из них она заметила пятна крови.

— Куда везете, мужички?.. — крикнула она сорванным голосом, который выдавал ее лихость и неуязвимость к перипетиям быстротекущей жизни.

— А ты кто такая? — спросили ее.

— Я — мама-жесть, — почему-то сказала парикмахерша.

— Куда, куда… Да на свалку везем, — ответил ей один из рабочих.

— Живое мясо — и на свалку? — ахнула Лидка.

— Какое ж оно живое? Мертвое мясо вроде говядины, — рассудительно ответил ей рабочий. — Но есть отличие. Человечина слегка сластит. Только тебе это не интересно. Потому что ты — мама-жесть.

— Да, — согласилась она. — Я злая. И спрашиваю: почему человечину вы не зароете?

— А собаки? Сколько у нас в городе бродячих собак, знаешь?

— Много, — ответила парикмахерша наобум.

— То-то и оно. Собаки должны что-то жрать?

Она поглядела в лицо рабочего. Это было лицо степняка — загорелое, широкоскулое, с коротким, чуть вздернутым носом.

Обида подкатила к горлу и начала душить внезапными слезами. Жесть покрылась дождем и стала напоминать обыкновенную мочалку.

— Ты моего мертвого ребеночка собакам?! А-а!

— Вот дура-то! Пошутили. Дура-то! — захохотали оба, а один даже стал бить себя по ляжкам от вспыхнувшего, словно бенгальский огонь, восторга.

— Дура, — ответила Лидка, сглотнув одинокую слезу. — А в мешках-то что?

— Всякий сор. Тебе показать?

— Не надо. Я просто… испугалась, — начала оправдываться она. — Вы не через город едете?

— Через город.

— Можете подбросить? До улицы Дружбы?

— Давай. Только садись в кузов. В кабине лишь два сиденья. И то одно сломано.

— Ладно, — согласилась парикмахерша. — Помоги давай.

Рабочий взял из ее рук сумку, закинул ее в кузов и туда же закинул Лидку, сложив ее в охапку и тем самым продемонстрировав недюжинную силу, которая таилась внутри подсушенного водкой короткого лихого тела.

Он увидал снизу ее красные трусики и осклабился.

Лидка погрозила ему кулаком, сдвинула покрепче колени и уселась в углу кузова, раздумывая, должна ли она обидеться. Ей пришло в голову, что не должна. И что если трусики — красного цвета, то это сделано именно для того, чтобы на них смотреть. Ей представился бык в далекой Испании, как раненный в бедро тореадор показывает животному красное женское белье, а бык лишь пускает слюни и скалится.

Стартер у грузовика начал заикаться, клацать зубами, трещать сухожилиями, стараясь раскрутить тяжелый на подъем мотор, исчерпавший свой ресурс множество лет назад. Выпустив в воздух облако черного угара, машина медленно тронулась вперед, перебирая лапами и боязливо оглядываясь по сторонам.

Лидку начало трясти, будто ее готовили в отряд космонавтов.

Она поглядела вверх: истертое жаркое небо тряслось, словно вытряхивали простыню.

Поглядела по сторонам улицы: чахлые тополя тряслись и раздваивались, оставляя в воздухе отпечатки пирамид.

Поглядела себе под ноги: черные мешки шевелились, хотели сойти с места, как бы внутри кто-то живой продирал их и тужился от тщетности своих попыток. Вот уже ближний зашевелил ножками и ручками, пытаясь изодрать целлофан, липкая лента, что заклеивала края, лопнула с треском, и лезет бледная плоть на свет, протискивается, кричит, хлопочет…

Лидка ударила кулаком в кабину грузовика:

— Остановите, гады!..

Машина встала посередине улицы, как оглушенный снарядом танк.

— Чего? — спросил ее рабочий, высовываясь из кабины.

— Чего, чего… Через плечо — не горячо. Сойти хочу. — Она скинула свою сумку на горячий асфальт и сама брякнулась об него с кузова, но не больно, только руки слегка ободрала.

Рабочий горестно и с досадой покачал головой, потому что видел перед собой сумасшедшую. А Лидка даже не удостоила его коротким взглядом, хотя бы потому, что стояла выше по социальной лестнице и не желала оправдывать свои поступки перед всяким подсобным сбродом.

Пошла назад, надув бедра, как паруса.

Она была на улице Дружбы. До «Ворожеи» было рукой подать.

Игорь, увидев ее, застыл от восхищения со своею щеткой наперевес, открыв пересохший рот и сделавшись истуканом из музея восковых фигур. Он не ожидал, что Лидка появится уже сегодня.

— Все, что ли? — равнодушно спросила ее одутловатая парикмахерша, которая, за неимением клиентов, сама сидела в кресле, раздвинув ноги и обмахиваясь от жары полотенцем.

— Аллес-моргалес, — согласилась Лидка и поставила сумку в свое кресло. — Чего обрадовался сдуру? — спросила она счастливого Игоря. — Столик готовь к работе, бестолочь! Нечего здесь слюни пускать.

И Игорек засуетился. Уронил на пол щетку, начал смахивать пыль с зеркала и со столика, за которым работала Лидка. Наступил на щетку, и та ударила его по лбу.

Лидка только пожала плечами. Все было как всегда, будто она никуда и не исчезала, — все тот же распад и энтропия повсюду. Только запах одеколона «Шипр», что остался здесь с еще советских времен и все не мог выветриться, настраивал на конструктивный лад.

Но перед тем как начать рабочий день, она решила немного освежиться.

Душевую в их парикмахерской так и не оборудовали, но зато в ней висел рукомойник с небыстрой тепловатой водой, под которым можно было смочить грудь и шею и почувствовать себя современным человеком в стиле хай-тек, пусть и занесенным циклоном в Кулундинскую степь.

Лидка вошла в узкую комнатку с обнаженными канализационными трубами, которые были покрыты паутиной и слизью. Задвинула дверь на щеколду, стянула с себя блузку. Набрала в ладонь горьковатую воду и оросила не слишком упругие выбритые подмышки, глядя на которые можно было задать себе вопрос о смысле жизни.

Внезапно в закрытую дверь постучали.

— Кто там? — спросила она, не очень испугавшись, потому что подобный стук льстил любой неодетой женщине.

Из-за двери послышалось мычание молодого осла.

Лидка отодвинула щеколду и увидала Игорька, переминавшегося с ноги на ногу, будто ему хотелось в уборную.

— Чего тебе, убогий? — спросила она по-простому, как могла бы спросить добродушная помещица купленного за бесценок крестьянина.

Игорек не ответил, а только жалко улыбнулся. Она стояла перед ним почти голая, в узком полупрозрачном бюстгальтере. В его улыбке ей показалось нечто подлое.

— Даже и не думай, — отрезала Лидка. — Знаешь, когда нашу улицу переименуют из улицы Дружбы в улицу Любви?

Игорь нечленораздельно замычал и мотнул своей большой непутевой головой.

— Когда тебя здесь не будет. Уматывай. — И захлопнула перед ним дверь.

Смоченным в воде полотенцем обтерла усталое лицо. Освежила подмышки. Подула на прядь волос, выбившуюся из прически.

Но вышла из подсобки, как ветер, молодая, красивая и готовая на все.

Увидала, что в кресле сидит диковатое существо лет шестнадцати, у которого все позади.

— Отдай ее мне, — попросила Лидка у своей напарницы, как опытная хищница.

Та с готовностью махнула рукой, потому что работать не хотела и родилась не для этого — ей всю жизнь казалось, что она должна была стать знаменитой актрисой и подписывать автографы с ледяным равнодушием ко всем прочим неудачникам.

— Зачем пришли, девушка? — спросила Лидка клиентку, уронив на пол гребешок и наскоро обтерев его о свой халат.

— Мне бы… видал сассун, — пропищала та, как пищит котенок, которому наступили на хвост.

Лидка с сомнением окинула ее с ног до головы. Клиентка была совсем зеленой в прямом и переносном смысле, с тонкими куриными ногами плетью и в юбочке, не закрывавшей до конца мечту престарелых мужчин. Пупок был проколот интимной булавкой, прыщи на лице были расцарапаны и закрашены наскоро французской косметикой, сделанной в провинции Сычуань.