Юрий Арабов - Орлеан
— В одной камере? — поинтересовался едко Мартов.
Ленин пожал плечами и не нашелся в ответе.
— А знаешь, почему меня не арестовали? — спросил Юлий Осипович. — Я тебе расскажу одну притчу. Лиса забралась в курятник и нашла там десять цыплят. Сосчитала их и начала тихонько есть, приговаривая: «Я съела первого, я съела второго, я съела третьего…» Но ошиблась. Дело в том, что она никак не пометила первого цыпленка, а второго назвала первым. Понимаешь?
— Второго назвала первым… Чепуха какая-то, — тяжело вздохнул Ленин. — Еврейская софистика и каббалистический бред… Я устал от него еще в эмиграции.
— А ты дослушай. В общем, сожрала она девять цыплят, но по ее данным выходило, что съедено было все десять. А один цыпленок остался живым и радовался. «А ты чего здесь бегаешь? — спросила его сытая лиса. — Почему ты еще жив?» «А жив я, — ответил ей цыпленок, — потому что не дал себя сосчитать. У меня нет номера. И мне ничто не угрожает».
— Гм… Нет. Номера. Ну да. Я же и сказал — еврейская софистика, — согласился сам с собой Ильич, прощупывая глазами спальню в поисках предмета, которым можно было бы огреть незваного гостя. — Это ты про себя. Ты — человек без номера, так я понял?
— Именно. И потому абсолютно свободен.
— Что ж. Начинай свою экзекуцию, — согласился Владимир Ильич. — Тем более что я давно пронумерован.
— Ты не понял. Экзекуция уже началась и сейчас продолжится. — Юлий Осипович присел на край кровати. — Какой же ты подлец, Ульянов! Грязный безнравственный человек!
— Доказательства! Я слушаю. — И Ленин сел рядом.
— Почему ты присвоил себе авторство в названии нашего безымянного кружка, из которого выросла потом вся партия? Ведь это я придумал на допросе в полиции «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Вольная импровизация. Мгновенное озарение. Ничего не значащие слова…
— Забирай их себе, — рубанул ладонью Ильич. — Дальше.
— А когда нас отправляли в ссылку, разве не ты запасся различными медицинскими справками и попросился в Енисейскую губернию, где так прибавил в весе и здоровье, что твоя собственная мать тебя не узнала? «Эко, как вас разнесло!» — воскликнула она. Ничего себе ссылка! Да там курорт открывать надо, а не эсдеков гнобить!
— Во всем виновато парное молоко, — сознался Владимир Ильич. — И прогулки на свежем воздухе. Ты бы сам представил им какую-нибудь справку и поехал бы со мной в Енисейск, а не гнил бы в Туруханском крае, теряя здоровье. Ходили бы вместе на охоту, крыли бы тамошних девок… И, глядишь, ничего бы не случилось.
— Ничего. Ничего бы не случилось… — повторил Юлий Осипович, как будто под гипнозом. — Россия бы осталась прежней.
— Прежней, — простонал Ленин с величайшей мукой. — Мы оба упустили свой шанс.
Он схватился за голову, смешно растянул ладонями глаза и стал похож на детскую игрушку. Мартов внезапно обнял его.
— Да как могло остаться по-прежнему, если ты окружил себя грязными ублюдками? — прошептал он горячо в ухо. — Разве ты заступился за меня перед партией в восемнадцатом, когда я разоблачил в своей статье бандита Иосифа Джугашвили?
— Какого еще Джугашвили? — переспросил Ильич на всякий случай.
Но внутри пронеслось: вот откуда взялся «Таинственный незнакомец»! Вот откуда Дзержинский поймал предательство Сталина! Из старой, никому не нужной и позабытой всеми брошюрки!
— «Таинственный незнакомец»! Так она называлась, — подтвердил Мартов прозрение Ильича. — А все потому, что партии нужны были бандитские деньги. Ты можешь рисковать своей жизнью и своей репутацией, Ульянов! Но жизнью всей страны ты рисковать не имеешь права!
— Стране до меня нет дела, — ответил Ленин тяжко. — Мне бы свое дожить и умереть тихой смертью.
— Тихой смертью тебе умереть не удастся. Ты слишком далеко зашел. — И Юлик порывисто отсел от него. — Зачем ты расстрелял бесполезных Романовых? Тебе что, лавры Робеспьера не дают спокойно жить?
— Это сделал покойный Яшка, — слукавил Ильич, имея в виду Свердлова. — Не я.
Бывший Председатель ВЦИК поставил своей телеграммой, разрешавшей внесудебную расправу над царской семьей, жирную точку в монархической традиции России. И Ленин, конечно же, об этой телеграмме знал.
— А что за дичь ты сейчас придумал, что это за капитализм ты навесил на выю несчастной, погубленной тобой родины?
— А вот этого я не понимаю. И понять не могу, — воскликнул Ильич, вскакивая с кровати. — Ты мечтал всю жизнь о мелкобуржуазной стихии, в которой окрепнет демократия и вырастет культурный образованный пролетариат. Этого не было при царе, и это мы делаем сейчас. Так чем же ты недоволен? Это же твоя заветная мечта! Все меньшевики, начиная с Плеханова и кончая тобой, твердили мне: рано, рано, рано! Страна не готова для коммунизма, нельзя перепрыгивать через целые исторические этапы. И я сделал! Сделал НЭП и вернул Россию в русло последовательного эволюционного развития!
— Да ты что, в самом деле безумен? — вскричал Мартов и легонько ударил Ленина по ногам своей палкой.
Тот ойкнул и заслонил лицо локтями, предполагая, что второй удар будет более принципиальным.
— Какой капитализм при диктатуре? При диктатуре одной партии? Это ли развитие демократии? Да это загон страны в полный исторический тупик.
— Другую дееспособную партию я создать не позволю, — глухо сказал Ленин. — В этом ты прав.
— Значит, капитализм с диктатурой? И с однопартийной системой? Так у тебя получается? — потребовал уточнения Юлий Осипович.
Ленин молчал. Не дождавшись ответа, Мартов огрел его палкой по плечам. Но огрел слабовато, скорее обидно, нежели больно.
— Прекрати экзекуцию! Побойся Бога! — пробормотал Ильич, отступая к окну.
— Какой Бог? Мы оба в него не верим!
— Это ты не веришь! А я верю. Для меня Бог — внутрипартийная демократия. Я увеличу численный состав ЦК, Политбюро… Я введу туда рабочую молодежь, заставлю работать Рабоче-крестьянскую инспекцию! При таком контроле вторая партия окажется немыслимой и ненужной.
— Все мимо! — пробормотал Мартов. — Как только в страну возвратятся деньги и собственность, все они окажутся в руках партийных чиновников и чекистов. При диктатуре, которую ты придумал, иного и быть не может. Из военного коммунизма Россия пойдет не вперед, а назад, обратно в феодализм. Что ты наделал, Ульянов? Что ты наделал?! — прохрипел он и тяжело закашлялся.
— Но, может быть, не все еще потеряно… Я вывернусь! Дайте мне жизни еще лет пять или десять… Ты не узнаешь страну, Мартов! А лихоимцев мы будем стрелять! Посадим на баржу, как проституток, и утопим в Финском заливе!
— Убьют сначала тебя, а не их. — И Юлий Осипович, вынув носовой платок из сюртука, сплюнул в него густую красноватую мокроту. — Ты хотя бы страдаешь? — спросил он с тоской. — Страдаешь от того, что ты сделал, Ульянов? Ведь все оказалось напрасным: жертвы, разруха, голод и война… Напрасное, пустое и дорогостоящее мероприятие!
— Конечно, страдаю, — успокоил его Ильич. — Иначе бы ты здесь не сидел.
— Тогда страдай громче. Вот так! — Мартов, собравшись с силами, ударил его палкой по голове. — Ну как, хорошо? — прохрипел он. — Хорошо тебе сейчас?!
Ленин вскрикнул. Ухватившись за шторы, он упал на пол. И ткань сверху тяжело рухнула на него, укрыв коренастое тело как саваном.
Мартов склонился над ним, наблюдая, жив ли он или нет.
Промокнул платком свое лицо, протер сначала очки, а потом бороду. Услышал, как тикают ходики на стене.
…Столовая была пуста. На белоснежной скатерти тускло поблескивали чистые тарелки.
Обогнув стол, Юлий Осипович отворил дверь в коридор и тихонько пошел по нему, опираясь на палку.
Его никто не задерживал и никто не провожал.
