Григорий Горин - Формула любви
– За что вы на него сердитесь? – с улыбкой спросила Мария. – Он наивный, но трогательный.
– Я плохо понимаю происхождение отдельных русских слов, – сухо сказал Калиостро. – «Трогательный» от глагола «трогать»? Я этого не люблю… – Он круто повернулся и пошел из беседки. На ступеньках остановился. – Думайте больше о папеньке, Мария! Пусть и дальше приходит ко мне живым и здоровым…
– Прошу простить за дерзость! – сказал Федяшев, протягивая цветы Марии.
– В чем же дерзость?
– Я насчет того, что помыслил придать идеалу черты ваши и публично о сем сказал…
– Теперь, стало быть, передумали?
– Ах, что вы! – вспыхнул Федяшев. – Был бы счастлив… Но мне казалось, я нарушил куртуазность поведения. Да и граф обиделся!
– Так вы цветы ему принесли?
– Почему? Что вы, Мария Ивановна… Ах, совсем я запутался! – Федяшев смутился, цветы посыпались из его рук.
– Странный вы, Алексей Алексеевич, – улыбнулась Мария. Так сложно изъясняетесь. И вроде живете на природе, среди простых нормальных людей. – Она склонилась к нему, помогая собрать ромашки. Их руки коснулись друг друга, лица оказались рядом. – А мыслите все о каких-то идеалах бестелесных! – Мария смотрела на Федяшева чуть насмешливо.
– Но так и великий Петрарка мечтал о своей Лауре… – в смущении пробормотал Федяшев.
– Неправда! – вдруг резко сказала Мария. – Петрарка любил земную женщину, да еще жившую по соседству. А уж потом чувством своим вознес ее до небес. А у вас все наоборот, сударь! Небеса на землю мечтаете притянуть! Хитростями да магнетизмом счастья любви не добьешься!
– Ну тогда скажите, сударыня, как достичь его?! – воскликнул Федяшев.
– Не знаю! – печально ответила Мария. – Знала бы, сама была бы счастлива…
Так, тихо разговаривая, они вышли из беседки пошли по дорожкам парка.
Наступал вечер, на небе показалась первая звезда. Калиостро наблюдал за прогуливавшимися Алексеем и Марией, стоя на балкончике второго этажа. Потом достал подзорную трубу: лица Марии и Алексея укрупнились… За спиной Калиостро неожиданно вырос Маргадон:
– Магистр! Извините, что отвлекаю от визуальных наблюдений…
– Что тебе? – сердито обернулся Калиостро.
– Лоренца приехала! – шепотом сообщил Маргадон…
Лоренца сидела в открытой бричке. Бричка стояла метрах в пятистах от усадьбы, прямо посреди поля. Светила луна.
Лоренца с улыбкой наблюдала, как через поле к ней быстро приближаются три мужских фигуры. Кто-то из бегущих споткнулся и упал на траву. Лоренца громко засмеялась.
– Тсс! – по-кошачьи зашипел первый из подбежавших. Это был Маргадон. – Я тебе сказал: ни звука!
Тут же из темноты возникло лицо Калиостро. Сзади, прихрамывая, появился Жакоб.
– Здорово, ребяты – весело крикнула Лоренца.
– Тсс! – снова зашипел Маргадон. – Ты ж обещала… Тихо!
– Зачем вы приехали, Лоренца? – строго спросил Калиостро. – Вас могли увидеть… Вы получили мою записку?!
– Получила… Ну и что? Какого черта?! – Лоренца попыталась глотнуть из горлышка, но Калиостро решительно вырвал из ее рук бутылку, зашвырнул в темноту.
– Какого черта? – снова хмельно закричала Лоренца. – Бросаете меня в Петербурге… Я одна мчусь через всю страну… Жру дорожную пыль и вытряхиваю кишки на ухабах. А когда приезжаю, то мне, оказывается, даже нельзя появляться никому на глаза?! Что за… елки-моталки?!
Калиостро улыбнулся:
– Я смотрю, вы хорошо освоили русский язык, Лоренца. Даже чересчур… Но все равно это не дает вам права орать! Вас действительно никто не должен видеть до… – он засмеялся, -…до той сложной мистерии, которую я намерен здесь учинить.
– Опять «материализация»? – скривилась Лоренца. – Опять краситься, мазаться белилами? Тьфу! Надоело!
Калиостро с гневом обернулся к Маргадону:
– Это вы уже разболтали?
– Что вы, магистр? – испугался тот. – Я был нем как рыба…
– Лжете! И быть вам за это рыбой… Мерзкой скользкой рыбой на самом дне моря, в вечной темноте!
– Он не виноват, – засмеялась Лоренца. – Я научилась считывать мысли. Мы все понемногу овладеваем вашим искусством, Джузеппе… Однако еще одна мысль терзает мозг нашего Маргадоши: а на кой черт нам это надо?! Когда материализуешься в столице для какого-нибудь князя или маркиза, это можно понять… Но здесь, в провинции? Ни денег, ни славы!… Неужели только для того, чтобы позабавить вашу русскую мадемуазель?
– Ты так думал?! – свирепо спросил Калиостро и схватил Маргадона за ворот. – Ты?!
– О нет! Магистр!… Быть мне рыбой!… – захрипел тот, но вдруг, вырвавшись и отбежав в сторону, крикнул: – Да! Чем бы это мне ни грозило: да! Это моя мысль!
– Так! – вздохнул Калиостро и обернулся к Жакобу. – И ваша тоже, Жакоб?
– Сэр, – невозмутимо ответил тот, – вы знаете: мои мысли всегда далеко-далеко… в будущем. Но, сказать откровенно, если в палате лордов мне зададут вопрос: зачем, принц, вы столько времени торчали под Смоленском? – я не буду знать, что ответить…
– Так! – снова повторил Калиостро, и в его голосе послышались металлические ноты. – Значит – бунт?! Меня предупреждали, что пребывание в России действует разлагающе на некрепкие умы, но я не полагал, что это касается близких мне людей… Ничтожества! Вы требуете отчета от меня, дарующего богатство и вечную жизнь? Жалкие комедианты! Я бы мог вас испепелить, превратить в прах! Тайным заклинанием я бы мог обратить вас в насекомых и поместить в прозрачную склянку, дабы видеть, как вы там прыгаете и бьетесь о стенки… Но я не стану тратить на вас магическую энергию! Вы сего недостойны! Я поступлю с вами проще: сдам в участок. Вас станут судить за кражу серебряных ложек и неоплаченные счета в трактире! А потом публично выпорют, как бродяг, и отправят в Сибирь убирать снег!
– Весь? – ужаснулся Маргадон.
– Весь! – ответил Калиостро. – Он повернулся к слугам спиной, давая понять, что разговор окончен.
Маргадон и Жакоб переглянулись и растворились в темноте.
Калиостро сел рядом с Лоренцей в бричку, тронул вожжи. Лошадка медленно пошла по дороге, освещенной белым светом луны. Лоренца глянула на магистра, ее взгляд потеплел, она склонила ему голову на плечо…
– Ты опять колдуешь любовь, Джузеппе? – тихо спросила Лоренца.
Калиостро молча кивнул.
– Ну и как?
– Поначалу все шло по плану. Мы виделись, она согласилась поехать со мной. А теперь…
– Что теперь? Неужели соперник?
– Соперник? – Калиостро засмеялся. – Желторотый птенец! Слюнявый мечтатель…
– Ого! Ты уже ревнуешь? Бедный Джузеппе, – засмеялась Лоренца.
Калиостро резко остановил бричку.
– Не смей меня жалеть! В этот раз все получится! Я уверен! Не может быть, чтоб человек, открывший философский камень, постигший тайну перехода энергий, не смог бы понять столь нехитрую механику. Сие несправедливо! Тогда нарушаются все законы материи!
– Не кричи, я рядом, – улыбнулась Лоренца.
– Я не для тебя кричу! – вновь крикнул Калиостро и поднял лицо к звездному небо. – И Тот, Кому я кричу сейчас, слышит меня! Несправедливо! Зачем было открывать тайны сложного, если неразрешимы загадки простого?!
– Бедный Джузеппе! – Лоренца погладила его по волосам. – Ты устал… Ты слишком долго живешь.
– Помоги мне, Лоренца! – страстно заговорил Калиостро. – Я на пороге величайшего открытия. Все лучшие умы мира вычерчивали формулу любви, и никому она не давалась. И только мне, кажется, суждено ее постичь… – Он достал бумагу, испещренную какими-то знаками и цифрами. – Смотри! Здесь все учтено… Знакомство… Тайное влечение… Ревность… Отчаяние… Все это подлежит моделированию. И если в конце вспыхнет огонь чувств, то значит, не Бог его зажег, а человек. И стало быть, мы равны…
– Вот ты с кем соревнуешься, – покачала головой Лоренца.
– Да! – торжественно произнес Калиостро. – Другие соперники мне неинтересны…
Лоренца взяла бумагу, с любопытством оглядела ее:
– А где же тут я?
– Ты X! Ты воздействуешь на соперника своими чарами, и тогда он отпадет… из числителя в знаменатель…
– Хорошо! Сделаю все что захочешь, – засмеялась Лоренца. – Воздействую, убью, лишь бы ты не страдал, Джузеппе. Однако хватит сверять расчеты… смотри, как здесь красиво! Луна, поле… Словно у нас в Сицилии, помнишь?…
– Да, – кивнул Калиостро. – Только не хватает моря…
– Верно, – согласилась Лоренца. – Море бы не помешало…
Они тихо заговорили по-итальянски, уже не ссорясь и не крича друг на друга, а покойно и мирно, как говорят родные люди на родном языке.
И тогда полилась музыка, и шум травы стал похож на шум морской волны.
А где-то в другом конце поля появилась телега. На телеге стояла многострадальная статуя, которую приказано было водрузить на место.
За телегой шли Степан и Фимка. Степан что-то негромко напевал, и эта русская песня сливалась с печальной итальянской мелодией…