Александр Потёмкин - Кабала
— Добрый день, господин Илиадис, — пожав руку гостю, начал Петр Петрович. — Мы рады приветствовать вас в нашем офисе, в нашей стране.
Грек был тучноват, пивной живот тяжело висел на брючном ремне. Оплывшее широкое лицо перетекало в залысину, так что голова казалась гигантской. Неказистая фигура, тонкие короткие ноги могли вызвать смешок. Но особенности его внешности ничуть не занимали Петра Петровича. Это был клиент фирмы, и Парфенчиков обязан был в лепешку расшибиться, чтобы подписать с ним контракт.
— В молодости я был таким же симпатягой, как вы, господин Парфенчиков! — заметил грек. — Впрочем, — он сохранял надменность, — вы и сейчас отлично выглядите, — поспешил заверить Петр Петрович. — Хотя внешность для мужчины совершенно незначащая вещь. Главное — ум, состояние и добрый нрав!
— Я бы предпочел доброму нраву холодную расчетливость. Кстати, я просил о скидках. Вы пошли мне навстречу? Если речь о пустяке, тогда после чашки кофе я отправлюсь к вашим конкурентам. Или вы все обдумали и предложите существенный перерасчет? Я ставил вопрос о десяти процентах. Тогда ваши корабли станут известны на всем Средиземноморье.
— Уважаемый господин Илиадис! — начал Петр Петрович. — Нынешняя наша встреча уже четвертая. На каждой вы ставите вопрос о десяти процентах. Первый раз мы пошли вам навстречу и снизили цену на шесть процентов. Второй раз опустили цену еще на два с половиной процента. Третий раз — на полпроцента. И вроде вы были согласны и даже подписали совместный протокол. Мой гонорар от сделки составляет один процент. Максимум, на что я могу пойти, это сократить свою премию на пятьдесят процентов и опуститься еще на полпроцента. Других резервов нет.
— Нет, подождите. Вы молоды, у вас все впереди. Разве это прилично — зарабатывать деньги на старом больном человеке? В моем возрасте девять тысяч долларов — огромный капитал. Медицина нынче страшно дорогая. А вам и одной тысячи долларов будет вполне достаточно. Оставляйте себе не один, а ноль один процент! В вашем возрасте я был рад заработку и в сто долларов. А вы на мне хотите заработать целых десять тысяч. Позвольте, что, одной тысячи вам недостаточно? Итак, по этому вопросу мы достигли компромисса. Теперь хочу сказать вам по секрету важную вещь. Я уже привык к вам и могу позволить себе говорить с вами откровенно. Если вы снизите цену еще на десять процентов, то три процента — а это тридцать тысяч долларов — я вам вручу наличными. Это в три раза больше, чем ваша премия.
— Я не позволяю себе идти на сговор с клиентами. Прошу прощения, давайте не будем обсуждать эту тему. У меня интерес исключительно корпоративный. Я готов снизить цену сделки на мой гонорар, но никогда не пойду на тайную комиссию. Вашу щедрость и великодушие я ценю и считаю их предвестниками контракта. Перед нашей встречей у меня оставался самый скудный резерв — один процент от моих комиссионных. Я готов отдать его полностью. О нашем приватном разговоре никто не узнает: у нас не принято обсуждать деликатные предложения клиентуры. Если вы готовы подписать сделку, то договор перед вами.
Я вытащил из папки контракт, шариковой ручкой исправил цену, снизив ее на один процент, и обратился к греку:
— Отдать секретарю для перепечатки, а потом представить вам на подпись?
— Поли кала![1]
Илиадис дулся и потел. Странный тип. В конце концов он изумленно поднял брови и, мрачно взглянув на меня, фыркнул что-то свое. Потом добавил:
— Неси, неси свою бумагу…
Высоко подняв голову, Парфенчиков вернулся в свой кабинет. До конца рабочего дня он хотел обдумать дела на завтра, а кроме того, отправить несколько предложений в Румынию и Албанию. В этих странах он видел немалый покупательский потенциал. После работы Петр Петрович пошел на концерт симфонической музыки. В программе были обожаемые им композиторы: Чайковский, Шостакович, Бородин. Но по дороге домой он размечтался о карьере и чрезвычайно возбудил себя этими мыслями. Едва он вошел в свою квартирку, как сразу сел за стол. Надо было обдумать текст письма владельцам фирмы, в котором он хотел рассказать о своих служебных заслугах и планах по развитию предприятия. Но вдруг Петр Петрович остановил себя, решив вначале подготовить анонимное письмо с жалобой на начальника торгового отдела и директора коммерческого управления фирмы. Несколько дней назад он узнал некоторые их грехи и недочеты. Тут же блеснувшая интуиция реализовалась в желание ознакомить владельцев компании с пикантными подробностями в надежде навсегда скомпрометировать упомянутых персон. И Парфенчиков вдохновенно принялся строчить.
К величайшему собственному изумлению он никак не мог остановиться. Казалось, что Петр Петрович даже забыл об изначальной цели, вынудившей его обратиться к эпистолярному жанру. Уже шел девятый час утра, о работе он не вспомнил, и без малейших признаков усталости продолжал писать кляузное сочинение…
…Очнувшись, Парфенчиков увидел перед собой прежнего очкарика. Профессор пристально разглядывал его с довольно грустной физиономией, а когда их взгляды встретились, слегка поморщился и произнес:
— Ну, как вам опыт перевоплощения?
— Я ничего не помню, — ответил Петр Петрович. — А что было-то?
— Ну слава богу. А я успел понаблюдать за действием возбуждающего механизма моего фармакологического детища. Не скажу, что чудо свершилось, но оно, кажется, уже совсем близко. Теперь хочется активизировать вашу мутационную систему не энергией маковой головки, не пьяными фантазиями алкоголя, не медитациями в стиле йогов, а очередной инъекцией. Как договаривались, я добавлю в ваш генный купаж десять процентов еврейской крови! Согласны?
— Подождите, подождите. Дайте съесть три ложки моего замечательного порошка. На меня кумар надвигается…
— Вижу, вы пришли в себя. Начинаем? Сделаем еще один шаг к успеху научного эксперимента? Хочу потешить себя картинами желаемого.
— Готовьте шприц!
— Закройте глаза…
Будильник оглушил сонного Петра Петровича. Он очнулся, посмотрел на часы. Встал и направился в ванную. Душ в рабочие дни он принимал в офисе. Парфенчиков строго следил за коммунальными расходами. Чтобы почистить зубы, он никогда не открывал кран, а набирал в стакан воду, мочил в ней щетку и тер зубы. Потом споласкивал рот водой из стакана, но использовал ее лишь частично. Умывался он тоже несколько необычно. Под слабенькой струйкой воды смачивал полотенце, протирал им лицо, шею и грудь. Мочился Петр Петрович исключительно в раковину, чтобы не спускать девятилитровый бак унитаза. Урину смывал водицей, оставшейся в стакане. Но он не просто выливал воду в раковину, а аккуратно, даже как-то тщательно смывал следы мочи, присматриваясь к каждой капле с желтизной. Завтракал Парфенчиков только в офисе. Не только потому, что кофе и сахарок фирма предлагала сотрудникам бесплатно, а бутерброды он приносил с собой, а потому, что после завтрака, по обыкновению, он садился на унитаз, а значит, должен был расходовать воду. Этого он себе не позволял, пристально следя за коммунальными платежами.
Одевался он опрятно, в костюм офис-менеджера, своей машины не имел, на работу добирался на общественном транспорте. «У меня сегодня важные клиенты. Две дамочки из Норвегии. Надо сказать, довольно богатенькие. В их планах покупка трех судов для местных маршрутов между фьордами. Во второй половине дня у меня встреча с греком. Этот хочет купить яхту класса люкс. Так, что Парфенчикова сегодня ожидает день большого бизнеса. Надо думать о фирме и о себе. Если бы я о себе не заботился, разве смог бы за пять с половиной лет собрать капитал в четыреста тридцать тысяч долларов? Нет, не простой я человек, Петр Парфенчиков. И деньги мои лежат в трех самых авторитетных банках — ВТБ, Альфа-Банке и Сбербанке. И разместил я их тоже с умом: двадцать процентов от суммарного капитала в рублях, а по сорок — в долларах и евро. Насколько евро поднимается, ровно настолько доллар опускается, и наоборот. Это как сообщающиеся сосуды! Тут потерь быть не может. А рубли лежат с января до первого августа под восемнадцать процентов. После чего я их сконвертирую и разложу по двум счетам — зеленому и фиолетовому. Так надежнее будет. Деньги любят тишину и время. Без этих составляющих они становятся обычной разменной монетой, их мощь оборачивается товарной трухой. Пуританство в потреблении, скромность в быту — мои незыблемые принципы. Если удается экономить на самом себе, я искренне радуюсь, а когда на чужих, подбадриваю себя простыми аргументами: “Вот еще! Каждый платит за себя. Иначе и быть не может!” — Многие путают экономность с жадностью, между тем это совершенно разные понятия. Жадность — это когда очень хочешь иметь нечто материальное, но не желаешь тратиться. А экономность — философия жизни: довольствуешься малым не потому, что не можешь позволить себе большего, а потому что считаешь это большее неважным, незначительным и совершенно не нужным.
