Людмила Петрушевская - Не садись в машину, где двое (рассказы, 2011)
Заечка выпытывала, огорчалась, снова готовила (а поди успей все купить и доволочь после работы до дому).
И с деньгами у Заечки получалось вначале как-то неудобно: просить у Вовы? Дай на мясо, дай — иду на рынок, дай на стиральный порошок, нужны лампочки, у нас перегорело.
Вова давал не щедро, он все хранил в банке, он копил на машину, и, чтобы взять очередную сумму, ему надо было делать над собой усилия.
Заечка-то и сама работала, и ее денег бы хватило на хозяйство, однако она как-то горько задумывалась, почему я прислуга и любовница, да еще и оплачиваю все? И довольно быстро она сказала, что давай разведемся.
Вова, привыкший к своей идее о накоплении денег на машину, об экономном способе жизни, не был готов к такому повороту событий (ведь покойная мама ухитрялась кормить его из своей скудной пенсии, поскольку летом заготавливала из дешевого, закатывала банки, пахала на дачном участке).
И тут Вова призадумался. Ему определенно нравилась его новая семейная жизнь, жена научилась всему, готовила вкусно, он уже привык и полюбил ее еду, все блестело-хрустело, и сама она была приятная в быту и способная в постели, а тут такая новость!
Он был сбит с толку.
Заечка стояла на своем: надо разойтись.
— Что, чего, почему, ведь квартира, вот-вот мы купим машину!
— Купим-облупим, не надо,— отвечала задумчиво, глядя в бок, Заечка.
— Что, как, зачем? Что с тобой? Что не так?
Заечка молчала, глядя вбок. Впервые он увидел всегда покладистую, хорошенькую Заечку, куколку, немудреную игрушку, в таком суровом и неприступном виде. Он был растерян и стал похож на маленького мальчика.
Заечка, по-своему уже полюбившая своего незлобивого мужа, вдруг пожалела его и сказала (неожиданно для себя самой), что ей надо новую дубленку.
— Ну так бы и сказала,— облегченно воскликнул Вова.
Дубленка бы окупила с лихвой все Заечкины затраты.
— А где взять-то?— заботливо спросил Вова.
— В магазине,— ответила Заечка и назвала цену повыше.
Вова назавтра принес домой деньги.
И дальше Заечка уже манипулировала своим мужем как хотела.
А тут подвернулась хорошая квартира в центре — знакомые знакомых уезжали и срочно продавали.
Как-то сбыли с рук свое и оформили чужое, начался переезд в новое место, Заечка покупала мебель, обустраивала жилье по своему вкусу, все по ней, все уютно.
На новоселье явилось много народу, и тут Заечка увидела, что все любят и ценят ее мужа и даже говорят о том, что у него талант.
И она еще увидела его подругу с работы, восемнадцатилетнюю секретутку во цвете красоты, но не дешевую давалку, а студентку с будущим, к которой мужское сообщество относилось с благоговением и коленопреклоненно. Ее и звали-то все Алешка, запанибрата и покровительственно.
Алешка же изо всех отличала только Вову. Она о нем заботилась, с ним разговаривала своим тихим надтреснутым голосом, ему улыбалась. Все вокруг говорили о близкой свадьбе Алешки и что ей подарить, а она сидела возле Вовы и ему что-то негромко втолковывала, а он кивал.
Все сместилось в бедной башке Заечки. Все рухнуло, все кончилось. Ее жизнь, планы, ее рвение и преданность, все ее способности и прелести в постели — ничто не имело уже значения.
Тут у мужа была дружба, а против дружбы не попрешь, выйдет Алешка замуж или нет, вырастет в крупную фигуру или так и останется неизвестной личностью — ничто не имело тут никакого значения. Алешка и Вова всегда будут друг дружке преданы, и ни словечка нельзя пикнуть против Алешки, получишь сразу такой отпор, возникнет такая холодность и отчужденность, что лучше и не возникать.
И Заечке осталось терпеть.
Алешка звонила им домой не так часто, но звонила, и только по делу, всегда по делу, и Вова иногда после этих звонков срывался из дому, как рыцарь, спешащий на помощь.
Потом была Алешкина свадьба, на которой Заечка тоже была, потом девушку встречали из роддома, и Заечка тоже встречала ее, и иногда Алешка с сыном приходила и сидела на кухне у Заечки, сын на руках, сигарета в стороне, Алешка сидела как будто у нее на земле больше не было места, где покурить и помолчать.
Потом Вова приходил, все ужинали, потом он шел провожать свою Алешку.
Шли годы, Заечка перестала работать, Вова хорошо получал, у них была машина, дача и большая квартира.
Алешка же развелась с мужем и переехала в другое жилье, снова вышла замуж, тоже выбилась в люди, работала на телевидении и превращалась в звезду — но, когда ей было нужно, она приходила, курила с Вовой в его кабинете, они тихо разговаривали, потом шли ужинать на кухню к Заечке.
А сама Заечка усыхала, теряла всю свою энергию, вдруг начала падать на ровном месте, сломала руку, потом ключицу. Она хлопотала по хозяйству, однако уже очень вязко, как в болоте, медленно стряпала и убирала, стирала, ходила на рынок, гладила белье и мыла посуду.
И жаловалась, жаловалась Алешке, что не могут поставить диагноз, шлют от доктора к доктору, говорят, что у нее менопауза слишком рано началась, чувствую себя плохо, плохо.
Алешка, которая звонила Вове, довольно часто натыкалась на Заечку и участливо спрашивала ее о здоровье, а Заечка все более замедленно и вязко, замолкая в бессилии и шепча что-то неразборчивое, рассказывала ей о том, что не могут поставить диагноз.
Заечка понимала, что добрая Алешка жалеет Вову, у которого дома все так плохо, и вдруг в доме появлялись врачи, после чего Заечку клали в больницу, откуда она через несколько дней просила ее забрать, потому что спать невозможно и врачи не могут поставить диагноз.
Заечка уже знала, что диагноз-то есть, психиатрия, но в психушку Вова ее не клал, как-то не решался.
Наступил день, когда все скрылось в черном пространстве — Вова как раз уехал в командировку, на хозяйстве осталась приходящая работница.
Заечка была как бы без сознания, но все слышала, все разговоры вокруг себя, и что Вова наконец приехал и испуганно спрашивает, что делать, а чей-то знакомый голос говорит, что не надо в психушку, а давай вызовем «скорую помощь» и скажем, что инсульт. Алешка, Алешка опять. Потом Вова по телефону вызывал «скорую помощь» и сказал, что да, рот искривлен. А потом какая-то женщина грубо кричала, что из-за вашей тысячи меня посадят, мы не можем в ту больницу, ну ладно, а потом несли и везли в машине на жестком ложе, а потом после полной тьмы Заечка открыла глаза.
Ей как раз кто-то надевал памперсы, бумажные трусы, было страшно неудобно и неловко. Заечка была испугана и открыла глаза.
Этот кто-то выпрямился, нагнулся над лицом Заечки, убрал с ее лба мокрые волосы, погладил по голове.
Заечка хотела сказать вежливое «спасибо тебе, Алешка», но не могла, только отчаянно, выкатив глаза, смотрела.
Такой она и осталась в памяти мужа, огромные глаза, испуганные и в то же время грозные.
Людмила Петрушевская
Тамила
Кто они были — девушки с плохой биографией, порченые души, второсортный товар, больные. То есть как прямо и ответил ей муж по межгороду: да, нам надо расстаться, у тебя и дети будут больные, маму врач уже предупредила. Не палатный врач, нет. Серьезный врач, мамина родственница. Кто — тетя Галя. Тетя Галя? Так ведь она сама меня сюда устроила, сама мне поставила диагноз, и он не подтвердился ведь! У меня нет рассеянного склероза! Тетю Галю твою вообще уволили отсюда! Мне сказали!
Разговор шел по телефону из ординаторской. Возражать Соне муж не стал, хотя по его тону заметно было, что девушка наступила на хрупкую семейную гордость: тетя Галя вообще кто? По сравнению? Святыня и легенда! Соня вскоре это поняла по модуляциям телефонного голоса: человек недоволен.
Самое интересное, что девушка Соня не заплакала в тот же момент, кто же плачет в минуту казни! Пересыхает горло, схватывает гортань как клещами, безумно бьется сердце, дрожат конечности. Пот выступает. Тело становится легким, нездешним. Вот как бывает перед концом.
Что она сказала:
— Все равно у меня будет сын.
— Ну пока,— ответил межгород и забибикал.
Пока — то есть на всю жизнь.
Перед тем в больнице произошло маленькое происшествие: Соне погадали по линиям руки. Ее сопалатная подружка, женщина из города Челябинска, давно уже была известна в отделении как ворожея, ее бабушка оказалась сербиянка (то есть как бы цыганка), она предсказывала вроде по кофейной гуще, но (Тамила сказала), это она делала просто так. Бабушка сразу видела будущее. Для солидности и продления она раскидывала и карты. Но уже когда человечишка к ней входил, все становилось понятно.
Тамила, по несчастью, унаследовала все дела от бабки.
Черные глазища, действительно черные, черные кудри, даже в больничном халате она выглядела как королева чардаша, какая-нибудь звезда оперетты. Ну и это знание будущего. Оно прорывалось у нее как адское пламя. Молчала, молчала. Ничего не говорила.
