Александр Шелудяков - ЮГАНА
– Федор Романович, помните, прошлой осенью вы мне как-то начали рассказывать о Беркуле, но тут ребята подошли и перебили разговор…
– Какую тут хворобу сказывать, соколики вы мои крутогривые! Я ведь всю жизнь свою был парусным цыганом. А это вам не сухопутный таборник-гряземеситель, – гордо объявил цыган и, крякнув, поправил коротко стриженные усы. – Значит, так, у купца Кухтерина в Медвежьем Мысе была торговая заимка, перевальный склад. Тут его приказчики в весеннюю ярмарку у остяков и тунгусов скупали пушнину, отоваривание-покруту делали. А я-то на галере шкиперовал. И на этой посудине подрядились мы ходить с кухтеринским товаром по малым таежным рекам: Вас-Югану и его притокам – Чижапке, Нюрольке. Хаживали на шестах, на гребях и верстовой якорь кидали. Завезешь его, бывало, батюшку, якорь многопудовый, и, благословясь, пустишь на глыбь стрежную, а потом воротом выхаживаешь, карабкаешься супротив стрежи, на водобойных местах. Бечевой по «пескам» приходилось таскать галеру… – Старый цыган неожиданно смолк, посмотрел в глаза Григорию и спросил:
– Про то ли я тебе сказываю, соколик?
– Да-да, Федор Романович, именно это нам и нужно, – сказал Григорий, заметив, как ему несколько раз кивнул головой Леонид Викторович.
– Мы, парусные цыгане, сыздавна любим золото. И у наших красавиц оно всегда было в почете великом.
Сейчас уж нет того золота, что бывало в старину, а так, одна медная, бронзовая мишура осталась, да алюминия разная, подмазанная золотистой краской. А золотые могилы древних людей, что жили по Иртышу, Таре и другим таежным рекам, были поделены меж собой у бугровщиков. И не дай бог, ежели томские бугровщики зайдут на иртышскую сторону. Убьют без спросу и позволения. Ведь целые войны бывали в тайге из-за древних могил кволи-газаров, в которых таилось золотишко с человеческими костями. Помню, в году пятнадцатом это случилось: чижапский бугровщик Миша Беркуль, из раскольников-староверов, набрал пять молодцев из своего скита, и пошли они наперехват иртышской дружине бугровщиков. Подкараулили тех и честь честью убаюкали в болото на вечное поселение.
Старик вытащил из кармана шаровар старенькую, прокуренную трубку, подержал в зубах, будто покурил, и снова упрятал в бездонный карман шаровар.
– Выходит, что раскольник Миша Беркуль знал о том, что иртышские бугровщики зацепили приличную добычу? – спросил Григорий и, посмотрев на старого цыгана, вынул сигарету из лежащей пачки на столе, прикурил от спички, потом задал еще вопрос: – И как же они добрались обратно, в свой скит на Чижапку?
– Никто не добрался обратно… Где лежит то золото, одному богу теперь известно.
– Но ведь, Федор Романович, ты же уверенно сказал о том, что Миша Беркуль пошел за золотом и взял его боем у иртышских бугровщиков?
– То золото, можно сказать, было в моих руках, соколики. Но я его выпустил, по своей дурости, как песок меж пальцев, – тихо начал говорить Федор Романович, с сожалением в голосе и обидой на себя. – Если Федор Решетников давал слово, то всегда держал его. Так было и тогда: галера моя до спада воды заползла в верховье Чижапки и остановилась у Юрт-Арча. Приказчик опокручивал остяков. И вот ночью, когда я сидел у костра с молодой остячкой и маленько шарил ее… пришел старик и на ухо нашептал мне: «Мало-мало руска человека сильно ой-ой – болет». Старик пояснил, что какой-то русский человек просит, чтоб я пришел к нему по очень важному делу. Что делать, отправился. Пришел в чум, к тайше, остяцкому шаману. Лежит, бледный, у пылающего юрточного костра Миша Беркуль.
А он нашим парусным цыганам вроде сродни – жену брал у нас, на плавучем караване. Мог Миша Беркуль неплохо говорить по-цыгански. Поведал он о своем походе на прииртышских бугровщиков. Ты, говорит, Федя, передай вот этот крестик костяной моему старшему сыну Адэру. Взял я тот крестик самодельный из лосиного рога. А позже и передал его Адэру. Тогда раскольники жили скитом на Экильчакском Юрте…
– Федор Романович, вспомни разговор в юрте… Если ты не видел золота, то почему так уверенно говоришь о нем, что оно было или где-то есть? – спросил следователь, отметив на карте расположение бывшего раскольнического скита – Экильчакский Юрт.
– Вот она – капля из того большого золота! – Старый цыган тронул указательным пальцем большую серьгу-полумесяц, висевшую в мочке правого уха, а потом, вытянув руку, потряс ею, как бы взвешивая в ладони какую-то драгоценность. – И на пальце, вот этом, – широкое колечко – оттуда – из какого-то иртышского бугра. От отца мне перешло все это. А отец-то мой хаживал копать бугры…
– Ого-го! – удивленно произнес Леонид Викторович и кинул взгляд на следователя. Тот улыбался счастливой улыбкой: мол, вот тебе сюрприз!
– Федор Романович, что это был за крестик костяной? Может быть, были обозначены на нем какие-то знаки, рисунки?
– Как же, соколик, не быть метам… Красовались там знаки-тамги, – ответил старый цыган. – На верхнем конце креста писан был кружок с усами во все стороны – солнышко. А посередине процарапана была щучья голова, вокруг нее какие-то узоры-руны, вроде змей и лука со стрелами. Потом уж, когда отдал я этот крестик Адэру, сыну Миши Беркуля, то понял, что там был написан план и указано место, где спрятано золото, отобранное у иртышских бугровщиков.
– А что случилось с товарищами Миши Беркуля? Ведь он же ходил на промысел, перехват золота, не один? – тихо спросил Леонид Викторович, хотя уже догадывался, какая могла разыграться трагедия при дележке богатой добычи.
– Ха, ты, соколик, не знавал Миши Беркуля… Представляешь, как он взял невесту из нашего плавучего парусного каравана? Нет. Тогда послушай. Пришел он к старшине Еркаю Чарусу, высыпал на стол из кожаного мешка золотые серьги, кольца и много другого звонца разного, добытого из древних бугров. Сказал Миша Беркуль: «Нужна мне девочка в жены из вашего рода, из парусных цыган». И выбрал лучшую из лучших, красавицу из красавиц, увел на свой коч речной. А наутро привел обратно, на нашу ладью, к Еркаю Чарусу, вытащил на этот раз из карманов вместо золота два револьвера с курками на взводе и сказал: «Я просил у вас девочку, а не телку, огулянную быком цыганским». Во второй раз выбрал Миша Беркуль себе в жены четырнадцатилетнюю девочку и ушел на своем коче в таежный скит приречный.
Старик умолк, нашарил в кармане трубку, вытащил, пососал, потом крякнул с сожалением, что дым табачный уже душа не принимает, а курить привычка осталась.
– Выходит, что Миша Беркуль всегда был вооружен и в решительные минуты мог пустить в ход револьверы?.. -поинтересовался следователь, давая наводящий вопрос старику.
– Лихая была головушка у Миши Беркуля! При дележе, как рассказал он мне тогда, в юрте, скандал получился у них. Ранил Мишу Беркуля ножом в руку Логутай, жадный мужик, и взбешенный Миша Беркуль ухлопал сгоряча своих дружков из револьверов. А золото, выходит, схоронил в землицу, в приметном местечке. Рана была пустяковая, но начала сильно гноиться, разболелась. Подобрали Мишу Беркуля остяки, которые шли на весеннюю покруту в Юрт-Арча. Умер Миша Беркуль при мне. Похоронили мы его у берега, под корявой сосной.
Следователь вынул из стола золотую вазочку и поставил на край, поближе к старому цыгану. Тот долго искал в кармане шаровар футляр с очками.
– Это, соколики вы сизокрылые мои, божья дымокурница… – уверенно ответил цыган, задумался, а глаза его словно утонули под мохнатыми седыми бровями. У старика был такой вид, будто он задремал.
– Дедушка, тебе приходилось держать в руках подобное? – нетерпеливо спросил Леонид Викторович и вместе со стулом осторожно придвинулся ближе к столу.
– Не только держать, но и скоблить с такой же вазы напильником опилки на еду… – чуть улыбнувшись одними глазами, сказал цыган и, уловив на лицах любопытство, замолчал, погрузившись в воспоминания: было время, когда золото можно было скоблить напильником и, как обыкновенные крошки, жевать, проглатывать.
– Федор Романович, расскажи подробнее, когда и как ты точил опилки с золотой вазы? – еле сдерживая волнение, спросил следователь. На одном из лепестков золотой вазы была незначительная выемка, сделанная крупнозернистым предметом, наждаком или напильником.
– Было принято у остяков, тунгусов да русских: если кости сломанной руки или ноги не срастаются, то скоблили опилки с медного десятника или пятака сибирского чекана, сибирской меди, а в той-то меди была большая примесь золота. Помогала золотая медь – кость срасталась. Вот и Миша Беркуль попросил у остяцкого тайши наскоблить золотой пудры и дать ему выпить с нутреным медвежьим салом. Считалось, если золота поешь, то кровь должна освежиться, очиститься от болезни.
– А чья была золотая ваза?
– Чаша была тайши остяцкого. В ней сжигалась богородская трава в день, когда приносилась жертва ихней идолице – Зарни-Ань, Золотой Бабе. А еще, бывало, в эту чашку ставился идол, точенный из мамонтовой кости, бивня, на него шаман лил воду; потом эта вода считалась шибко целебной и ее пили остяки как лекарство.
