Эдуард Лимонов - Укрощение тигра в Париже
«Ох и намучаюсь я с ней!» — подумал он с ужасом, но без протеста. Ибо он был все же храбрый и непокоренный писатель, бывший вор. Редкие человеческие экземпляры его всегда восхищали, и он понимал, какой редкий экземпляр ему достался.
— Эй, спой им, пожалуйста… В конце концов они меня пригласили из хороших побуждений.
— Ни хуя! — выругалась она вдруг. — Им скучно с самими собой, вот они и пригласили тебя, как клоуна, их развлекать!
— Такая точка зрения тоже возможна, — согласился он. — Но спой, пожалуйста. Для меня, не для них. Пусть одну песню.
Она стерла слезу и широко запела «Окрасился месяц багрянцем». Героиня песни, завлекшая бывшего любовника в открытое море перед бурей, была, и это всем стало понятно, Наташкой в белом комбинезоне.
— Поедем к моим друзьям, — предложила она.
Ей не хотелось возвращаться в квартиру с текущими кранами, ложиться на матрас и предаваться сексу, который не проникнет даже сквозь кожу, не согреет тела, но останется на поверхности тел.
И ему хотелось оттянуть момент этого секса или, может быть, найти какое-то средство углубить несложную операцию взаимодействия двух половых органов — Наташкиного, подобного большой волосатой запятой, и его — восклицательный знак, основание которого упрятано в волосы.
— Да, поедем!
Она позвонила друзьям. Говоря с друзьями, она сразу же сделалась живой, очень объемной, голос ее зазвучал страстью, задразнился, получил завлекающую глубину. Может быть, у нее даже повысилась температура тела. Писатель, прислушиваясь к голосу от стола, куда он вернулся, дабы поддержать восторги компании по поводу певицы Наташи, вдруг понял, что там, на другом конце провода, есть парни в бугрящихся в паху джинсах или седые мужчины с тонкими руками и глазами факиров. Голос ее дразнился долго. Наконец она закончила разговор и вышла к столу.
— Нам придется остаться у них ночевать. Доехать до них отсюда я еще смогу, но к моменту отъезда я уже буду наверняка слишком пьяная, чтобы вести машину. Ты же не можешь водить, — закончила она снисходительно.
Вот так началась эта игра. «Ты же не можешь». Сладко было ей, наверное, упрекнуть кумира, автора чудесных измышлений в словах, которые звучат так интересно, в том, что он чего-то не может. Впоследствии изыскание дефектов в писателе станет любимейшим занятием Наташки. Уже в Париже, гордая, пьяная и гневная, с размазавшейся помадой на больших губах, она будет кричать ему:
— Как мужчина ты никто! Ты ноль как мужчина! Поэт ты стопроцентный, а как мужчина ты ноль!
И он будет насмешливо думать, наблюдая ее, гологрудую, в одних только красных трусиках, въехавших в попку: «А какая разница — правду она говорит, или нет. Основное, что она злится, и живет с ним, и сердится, и трясет грудью, и пылает ненавистью. Это и есть жизнь. И пока твоя загадка мужчины, который не воспринимает ее всерьез, не разгадана ею, она будет с тобой».
Пройдя меж пальм во дворе и мимо бассейна, они поднялись туда, откуда пел Высоцкий. Их встретили хозяева дома: она — вульгарная полная блондинка, он — ее ебарь — человек, сбежавший с киносъемок советского фильма в Мексике. Здоровый, надутый, как клоп, водкой и жратвой, полупьяный, с каменными бицепсами, накачанными ежедневной строительной работой, с усами полицейского и бесформенным носом русского мужика. Стол: полная противоположность только что оставленному вегетарианскому — с активным преобладанием мяса. Даже их рыба, горой наваленная большими кусками на великанского размера блюде, оказалась похожей на мясо по вкусу и мышечной активности, сообщаемой телу после съедания куска такой рыбы. Гости: именно мужчины моложе писателя, именно того типа, который предсказывал себе писатель, прислушиваясь к дразнящемуся голосу Наташки. Один: темный, высокий, красивый, с черными и острыми усиками. Другой: мастер медленной ебли, блондин. Лысеющий, но еще имеющий чем прикрыть череп. Черты лица, подпухшие под влиянием чередования алкогольного огня с огнем сексуальным. («Кто из них был с ней?» — попытался определить писатель. И решил, что все. В таких компаниях, где много пьют, нравы вольные…) Женщины: Несколько. Вульгарные, разных форм, но с обязательным наличием пухлой размятости, распаренности, несдержанности тела.
Писателя знают все русские. Его осторожно оглядели и посадили рядом с шутоватым мужичком-хозяином. Справа от него колыхались две дамы подряд. Со всеми поцеловавшаяся и вдруг отделившаяся от писателя Наташа села против него, через стол и сразу же выпила полный стакан вина. И, издевательски улыбаясь, поглядела на писателя, которому в этот момент налили стакан водки. Ее взгляд как бы вызывал его на поединок:
«Ну посмотрим, кто кого… Ты, конечно, знаменит, и я решила тебя полюбить, но эта история может кончиться очень плохо для тебя этой же ночью, ты не думаешь?»
— Не поддавайся на провокации! — сказал себе писатель и спокойно выпил стакан водки. Лица присутствующих потеплели.
— Рыбки, рыбки, Эдуард! — посоветовал хозяин.
Все же русские остаются русскими, и мужчина, спокойно принимающий в желудок водку, заслуживает уважения. Первый тест был сдан.
«Ага, видишь», — послал он Наташке уверенный взгляд. И подставил стакан хозяину для новой порции.
Все звали хозяина «Дикий», но никто не объяснил писателю, фамилия это или кличка. Дикий смотрел на писателя добрее других самцов. Посему и писатель наградил Дикого добрым взглядом, он выбрал Дикого в союзники на этот вечер.
— Я слышала, что вы из Харькова? — попыталась завязать светскую беседу ближняя дама с зализанными назад короткими волосами. Черты лица ебального типа. Вполне привлекательная.
— Да.
— А вы не знали такого Виталия Лысенко?
— Нет. Насколько я помню, такого не знал. Харьков я, впрочем, покинул, когда мне было двадцать три года.
— Отстань от человека, Надежда, дай ему поесть рыбки. Девочка, дай классику вилку. У него же нет вилки! — вмешался Дикий хозяин.
«Девочка», как называл Дикий хозяйку, подняла обширный зад и отправилась в кухню за вилкой.
Высоцкий все пел. Наташка выпила один за другим несколько бокалов вина и сказала, обращаясь к черноусому — остроусому:
— Я хочу тебе кое-что сказать наедине, Жорж.
Жорж встал. Чуть покачиваясь, встала и она. Жорж был выше Наташки, и у него обнаружилась в стоячем положении хорошая фигура, упакованная в дизайнерские джинсы и шелковую синюю рубашку. Шерсть торчала из распахнутого ворота рубашки. Чем-то озабоченный Жорж. Наташка обняла его за талию, и они ушли в направлении другой комнаты и ванной. В какую из двух они вошли, писателю не было видно, но дверь хлопнула. Все испытующе посмотрели на писателя. Натренированный в нью-йоркском сабвее на неморгание глазом, даже если на глазах у него кастрируют лучшего друга, писатель не изменился в лице. И не совершил бы ошибки, вдруг заговорив с кем-нибудь или предложив тост. Он продолжал делать то, что делал, — продолжал есть рыбу. Про себя он подумал, что не верит в то, что подружка пошла ебаться в другую комнату с остроусым. Если Наташка еще и не любит писателя, хотя и решила полюбить, однако он ей нужен, и она поостережется безответственно разрушить только что начавшиеся отношения. Другого выхода в новый мир у Наташки, очевидно, нет. Впрочем, это была только догадка, писатель не был уверен, что она понимает, зачем он ей нужен. В свое время писателю нужна была Анна Рубинштейн, куда более развитая, чем он — рабочий парень. Теперь ему казалось, что он нужен Наташке, для того чтобы выйти от них, вот этих за столом, и войти в другой мир. Конечно, она блефует и провоцирует его, но все же она уже больше с ним, чем с ними. Пусть она на мгновение и переметнулась на их сторону. Весьма вероятно, что он был не прав, приписывая Наташке его собственное иерархически-кастовое видение мира, но в наличии у нее гигантского, даже гипертрофированного, самолюбия у него не было сомнений.
Она пришла с остроусым из глубин квартиры только для того, чтобы тотчас же усесться на колени порнографического блондина. Писатель поймал себя на том, что вся компания кажется ему порнографичной. (Впоследствии оказалось, что, хотя бы в отношении Дикого, писатель был прав. Дикий таки снялся через год в порнофильме. А через три был арестован по обвинению в убийстве «Девочки».) Глядя писателю в глаза, Наташа обняла порнографического за розовую шею и стала целовать его в ухо.
«Может быть, она мстит мне сейчас за вегетарианский обед и такую же вегетариански-бессексуальную компанию?» — предположил писатель.
За что-то она ему непременно мстила. Или демонстрировала ему свою силу. Блондин вынул одну грудь Наташки из расстегнутого до талии комбинезона и поцеловал эту грудь. Она, блуждающе улыбаясь, издала нечистый стон. Надежда, женщина с зализанной прической, спрашивавшая писателя о Харькове, встала, обошла стол и, спустив с плеч Наташки комбинезон, стала целовать ее в шею, а рукой затеребила Наташкин сосок.
