Эдуард Лимонов - Укрощение тигра в Париже
Из Толечкиной спальни они переместились в освободившуюся опять холостяцкую квартиру редактора газеты. Писатель, уже увидевший в Толечкиной квартирке фотографию Наташи в черном платке, прижимающей к груди его книгу стихов, уже знающий, что она ссорилась из-за его книг с мужьями и друзьями, чувствовал себя неловко, представляя, что от него ожидается чрезвычайное поведение. То есть, возможно, она ожидает, что его сексуальный акт должен быть сексуальным актом ангела. Должны звучать сладкие небесные хоры, сыпаться лепестки роз, а на возлюбленных должны изливаться с небес квартиры редактора русской газеты мирра и жидкий мед. Или же, напротив, его сексуальный акт должен быть обставлен в стиле совокуплений дьявола со стихами. Электрические разряды должны сотрясать атмосферу. Змеи должны подымать головы над телами возлюбленных, черные коты шипеть и выгибать спины, а из гребешка писателя отчетливо должны выступить рожки.
Увы, даже простыни они привезли от Толечки, со всех полок на них глядели скучные эмигрантские книга в бесцветных обложках, из кухни и ванной доносился старческий шепот вод, и время от времени грудь писателя сотрясал очередной приступ кашля. Ласково, но подозрительно смотрели друг на друга мужчина и женщина, почему-то решившие остаться вдвоем в этом жилище.
Вечерами они выбирались «в люди». То их несколько раз выводил в ресторан с белыми скатертями маленький редактор, похожий на Ал Пачино в фильме «Скарфэйс», то они бывали приглашены на какое-нибудь парти. Однажды пришлось писателю заглянуть и туда, где она провела последний период своей жизни, где она чувствовала себя королевой и, очевидно, была (что, впрочем, не умаляет зверя и его значения в жизни писателя) легкодоступной пиздой. Случилось это следующим образом.
Энергичная профессорша Мария (это она организовала писателю лекторское турне) пригласила их от имени почитателей писателя — пары компьютерных инженеров на обед. Узнав адрес пары, Наташка помрачнела (писателю адрес ничего не говорил). Не очень охотно она уселась за руль «мерседеса», и они пустились в бег по полотнищам бесконечных лос-анджелесских хайвэев. Наташка в белом комбинезоне держала руку с сигаретой в окне, и по ее слишком быстро меняющимся сигаретам писатель понял, что его подружка злится. Все вместе асфальтовые ремни хайвэев гудели и жарко дышали тысячей литейных цехов. Компьютерная пара жила слишком далеко.
— Если бы я знал, что так далеко, мы бы не поехали, — оправдался писатель, вспомнив ее раздражение на пути в первый калифорнийский университет.
Они прибыли в темноте, запарковались, случайно встретили у ограды темного поля, пахнущего болотом, профессоршу Марию с подругой, вылезающих из большого и грубого автомобиля, и все вместе вошли в бетонные кишки новоотстроенного дома. В кишках, тут и там, были пробиты, по-южному, бреши в пахнущий болотом воздух. Из скучной двери на третьем этаже вышел к ним длинный нос и очки компьютерной женщины, а потом и сонная борода компьютерного мужчины.
Гостей встретили однообразнокорешковые научные книги, незаметная, нелюбимая никем мебель, Бог — серочехольный компьютер, занимающий центральное место у многостворчатого окна, и россыпь овощей на столе. Это не был первый скучнейший обед в жизни писателя. Он давно знал, что время от времени приходится проваливаться в такие вот ямы, наполненные скучностями. Что, как ни оберегайся, ошибки неизбежно случаются, что жизнь, увы, это не фильмы о Джеймсе Бонде с автоматической сменой одной красивой сцены на другую. Писатель взял за холодные бока галлоновую бутыль с белым вином и налил себе и подружке по большому бокалу. Она обрадованно выпила. Опустошив свой бокал, писатель тотчас наполнил бокалы опять. Вегетарианцы — компьютерная пара — мяса гостям не подали, мясо заменила селедка. Писатель-супермен спокойно выдержал бы и десяток таких вечеров — с редиской, огурцами и большим блюдом капусты на столе, однако вынужден был заволноваться, увидев, что его новая подружка, не умея скрыть своего неудовольствия неинтересностью происходящего и вегетарианским обедом, начала гримасничать.
Беседа, очевидно, была также незначительна. Писатель никогда не смог вспомнить, о чем же говорили пять человек в тот вечер. Шестая, Наташа, то насмешливо, то презрительно глядела на компанию со стороны и нескончаемо манипулировала то сигаретой, то бокалом. В конце концов она вышла в небольшую комнату, служащую компьютерной паре спальней, там же стояло пиано, и не вернулась. Тихие пиано-аккорды заполнили вдруг небольшое пространство сонной квартиры, и писатель было обрадовался, что его новая строптивая женщина нашла себе занятие. Он выпил еще вина и углубился в незначительную беседу, даже находя в незначительности поступающих сообщений известное душевное отдохновение. Однако, когда через небольшой промежуток времени он опять прислушался к сбивчивым аккордам, он различил сквозь них плач.
— Наверное, она плачет оттого, что мы не обращаем на нее внимания, — прошептала профессорша Мария — женщина-друг.
Писатель еще раз оглядел присутствующих. Самцов среди них не было. Писатель был писателем. Компьютерный мужчина мог бы быть самцом вне зависимости от существования жены, но таковым не был. У него была серая борода и серые брюки и никакого секса в выражении лица. Красивому, музицирующему плача, зверю, по всей вероятности, могло бы сделаться интересно, он тотчас бы оживился, и даже редиска и огурцы не помешали бы получить удовольствие, если бы открылась вдруг дверь и вошли несколько глазастых, яркогубых молодых людей в джинсах, взбугрившихся в паху. «Нет, не так вульгарно, — поправил себя мысленно писатель, но… — появились бы мужчина или мужчины, которые «увидели» бы красивую, крупную с большими чувственными губами Наташку. Компьютерный серый человек и писатель Лимонов ее не «видят», и она это чувствует, оттого и плачет».
— Попросим Наташу спеть, — предложила умная профессорша, улыбаясь.
Писатель встал и прошел в другую комнату.
— Что ты тут делаешь? — спросил он и, сев на музыкальную скамеечку рядом с подружкой, обнял ее.
— Мне плохо… — промычала Наташка, теплая как никогда раньше. Более теплая, чем бывала во время их странного секса на матрасе редактора русской газеты. Писатель погладил ее по спине и поцеловал в ухо и затем в губы. Поцелуи получились, помимо его воли, поощрительными, братскими, может, даже отеческими. Наверняка не таких поцелуев ждала молодая русская женщина, сидя в темноте. Она сама, может быть, и не знала, чего именно она ждет, но писатель знал, он понял. И все равно не смог поцеловать ее так, как поцеловал бы вошедший глазастый парень в джинсах, взбугрившихся в паху. Писатель вдруг понял, что ему предстоит вырастить в себе такое чувство к русской женщине (попка, груди и ляжки ее прятались в белом комбинезоне), какое вышеупомянутый выдуманный им парень испытал бы к Наташке сразу же. Просто так, биологически, как щелкнуть пальцами, включился бы.
— Давай уйдем отсюда, — прошептала женщина. И добавила громко, с агрессивностью: — Мне скучно! Они такие скучные!
Писатель знал, что они скучные. Но он уже был лишен той стихийной агрессивности, имея которую в себе, вдруг вскакивают, выкрикивают: «Мне с вами скучно! Какие вы нудные!» и убегают.
— Тс-сс! — попросил он. — Услышат. Ты хочешь спеть?
— Им? Не хочу им петь!
Ему казалось, что они слышат каждое слово, и ему было стыдно. В конце концов профессорша Мария, жившая тогда с черным любовником, не могла быть отнесена к категории «приличных» людей, заслуживающих эпатажа. И две серые мыши-компьютерщики пригласили писателя из благодарности за написанные им те же, любимые и ею, книги. «Нельзя быть такой экстремисткой!» — хотел он растолковать существу в белом комбинезоне, но забыл о своем намерении, так как от нее вдруг пахнуло на него совсем простыми пудрой и духами. Он заметался по коллекции запахов и вспомнил, что так пахла девушка-маляр из женского общежития, с которой он мальчишкой целовался в незапамятном году. Еще от Наташки пахнуло горячим молодым потом жизни, потом желания, потом тоски и страсти тела, тела, требующего куда больше ласки и внимания и измятия, чем он, существо, погруженное в процессы борьбы социально-иерархической и книжной, ему может дать. Миниатюрное отчаяние защемило вдруг дыхательные пути коротко остриженного супермена, ибо он внезапно «увидел» биопсихологический портрет своей новой подруги.
«Ох и намучаюсь я с ней!» — подумал он с ужасом, но без протеста. Ибо он был все же храбрый и непокоренный писатель, бывший вор. Редкие человеческие экземпляры его всегда восхищали, и он понимал, какой редкий экземпляр ему достался.
— Эй, спой им, пожалуйста… В конце концов они меня пригласили из хороших побуждений.
— Ни хуя! — выругалась она вдруг. — Им скучно с самими собой, вот они и пригласили тебя, как клоуна, их развлекать!
