Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

Я поинтересовался у них, не найдется ли в селе еще один дом, где бы я мог снять комнату. Они отвели меня к сеньоре Кларе — старушке, которая разводила кур прямо в столовой своего маленького домика. Сеньора Клара согласилась сдать мне буквально за бесценок комнатушку со скошенным потолком, куда мне поставили диван. Я спросил, где можно умыться, и мне принесли таз, кувшин с водой и квадратное зеркало. Взглянув на себя, я увидел, что щеки мои ввалились, небритый подбородок заострился, а под глазами залегли синяки. Меня стало знобить, поднялась высокая температура, и я лег в постель. Обливаясь потом, я проспал весь день и всю ночь. Сеньора Клара дала мне куриного бульона, свежих яиц, сухарей и вина. Во сне меня мучили кошмары. Проснулся я здоровым, но омраченным тяжкими видениями, которые терзали меня во сне и предсказывали мне насильственную смерть.

Дорожные происшествия и последовавший за ними упадок духа мешали мне составить дальнейший план действий и даже представить себе нашу будущую встречу. Но поскольку я не хотел пускать дело на самотек, то все утро строил самые безрассудные планы, прекрасно понимая, — хотя и не желал себе в том признаться, — что все они нелепы и в действительности я не представляю, как буду вести себя и что говорить. Однако вскоре после полудня к нам в дом явился парень в лохмотьях и спросил меня. Его впустили. Он передал, что сеньора иностранка хочет видеть меня. И тут я повял, что страшусь не столько встречи с Максом, сколько с Марией Кораль. Я оделся, проверил, на месте ли мой револьвер и есть ли пули в обойме. Удостоверившись в том, что еще не разучился им пользоваться, я направился вслед за парнем к дому дядюшки Виролета, провожаемый взглядами любопытных, которые к тому времени, наверное, уже были в курсе дела и ждали кровавой, драматической развязки.

Дом дядюшки Виролета примостился на узенькой, тенистой улочке, ответвлявшейся от площади, куда вклинились церковь, консистория и небольшая казарма гражданской гвардии. Зеваки остались на площади, а я свернул на пустынную улочку и быстро зашагал по ней, прижимаясь к стенам и пригибаясь всякий раз, когда проходил мимо окон. Я спокойно дошел до нужного мне дома. Ничто не нарушало сельской безмятежности. Я еще раз оглянулся назад, словно искал поддержки или намеревался бежать. Но помощи ждать ни от кого не приходилось и пути к отступлению не было: никто, кроме меня, не мог разрешить этого дела, а потому действовать предстояло мне самому и по своему усмотрению. К тому же зеваки, по всей видимости, не собирались вмешиваться: они удобно расположились под сенью колоннады на площади, не спеша скручивали сигары и время от времени направляли себе в рот струю вина из длинного носика стеклянного кувшина.

Двери дома дядюшки Виролета были приоткрыты. Я толкнул их и увидел длинный полутемный коридор. Отпрянув в сторону, я ждал несколько секунд, затаив дыхание. Ничего не произошло. Я снова заглянул в дверь: коридор по-прежнему пустовал. В глубине его виднелась узкая полоска света. Я вошел в дом и, прижимаясь к стене, стал осторожно преодолевать то расстояние, которое отделяло меня от полоски света. Приблизившись, я увидел еще одну приоткрытую дверь, толкнул ее и прижался к стене. Ничто не нарушало тишины. Я заглянул внутрь, и передо мной открылось помещение, где, казалось, не было ни души.

— Кто-нибудь здесь есть? — спросил я.

— Хавиер, это ты?

Я узнал голос Марии Кораль.

— Да, это я. Макс с тобой?

— Нет, он вышел и вернется не скоро. Входи, не бойся.

Я вошел и сразу же почувствовал прикосновение к виску дула пистолета. Чья-то рука мгновенно обезоружила меня. Мария Кораль плакала в углу, уткнувшись головой в колени.

— Бедный Хавиер… Ах, бедный Хавиер, — всхлипывала она.

Мария Кораль оставила меня наедине с Максом. Макс сел за стол и предложил мне тоже сесть. Я подчинился. Наемный убийца сунул свой пистолет за пояс, а мой положил на стол так, чтобы я не мог до него дотянуться. Затем снял с головы котелок, расслабил на шее галстук и попросил у меня разрешения снять пиджак. «Il fait chaud, n’est-ce pas?»[34] Я кивнул. Действительно, было очень жарко. Пока он снимал пиджак, я внимательно разглядывал его: хорошо выбритое лицо с розовой кожей не носило никаких следов усталости, чего никак нельзя было сказать обо мне. Он выглядел таким чистеньким и свеженьким, словно только что принял ванну. Макс поймал мой взгляд и улыбнулся.

— Etes-vous fatigué, monsieur Miranda?[35]

Я признался, что устал, а он опять улыбнулся и показал мне на горы, которые виднелись за окном.

— Qu’il fait du bien, le plein air![36]

Наступила напряженная пауза. Наконец он прервал молчание.

— Прошу прощения, что мне пришлось прибегнуть к столь не спортивному методу, но я не имел другого выхода. Сейчас я объясню вам почему. Прежде всего вы не должны упрекать Марию Кораль за то, что она заманила вас сюда столь постыдным образом. Не согласись она на это, ее ждали бы еще большие неприятности. Как вы понимаете, я мог бы и не прибегать к столь… tricherie honteuse[37]. При желании мне ничего не стоило бы убить вас в упор или из-за угла à tout bout de champ[38]. Как только мне сообщили в Сервере, что вы пустились за нами comme on dit? poursuite[39]. То есть стали преследовать нас. Почему я этого не сделал? Сейчас узнаете. Во-первых, я совсем не тот, за кого вы меня принимаете. Как видите, я безупречно владею испанским языком, хотя до сих пор тщательно скрывал это. Я не классический tueur à gages[40]. Действуя по чужой указке, я тем не менее не лишен здравого смысла и считаю себя добрым au fond[41]. Обстоятельства помимо моей воли вынудили меня к выбору столь печальной профессии, о чем я очень сожалею, хотя должен признаться, что не так уж плохо справлялся со своей работой. Однако роль наемного убийцы никогда не была мне по душе, что же касается лично вас, то я не только не питал к вам неприязни, но, напротив, относился к вам с симпатией. Это все, что касается меня. Что же касается Марии Кораль, то поверьте, она всего-навсего невинная жертва обстоятельств и вы не вправе осуждать ее. Простите, что вмешиваюсь в ваши affaires du cœur[42], я редко позволяю себе это и обещаю впредь не касаться больше в нашем разговоре столь щекотливого вопроса. Но, возвращаясь к фактам, скажу en l’espèce[43], что причина нашего бегства носит не эмоциональный характер, как вы, вероятно, полагаете, а чисто рассудочный и вполне объяснимый.

Он смолк, пригладил растопыренными пальцами свои белокурые, прямые волосы и закрыл глаза, словно пытался поймать нить своих мыслей.

— Начнем с того, что Леппринсе утаил от вас правду. Вернее, не сказал всей правды. И сейчас я вам открою то, что он скрыл. Леппринсе признан… en faillite[44]. Как это по-испански? Банкрот? Вот именно, банкрот. Нет, пока еще не официально, хотя в финансовых кругах это известно. Завод не выпускает продукции, товар ржавеет, кредиторы преследуют его, а банки отвернулись от фирмы. Но рано или поздно все станет известным, и тогда Леппринсе погиб. Без денег, без связей, а уж если говорить до конца, то и без меня, его дни сочтены. Кто ненавидел его en silence[45] на протяжении многих лет, воспользуются этим, чтобы наброситься на него и уничтожить. А таких, доложу я вам, совсем немало. Не могу сказать, чтобы я одобрял их, но понять их можно. Леппринсе любил издеваться над слабыми и причинил много ела. И то, что ему приходится теперь расплачиваться за это, только справедливо. Но не будем уклоняться от главной темы.

Он снова смолк. На площади зазвонили церковные колокола. Вдали залаяла собака. Небо побагровело, горы приняли грозные очертания.

— Вполне естественно, месье, что при сложившихся обстоятельствах Мария Кораль и я пытаемся спастись, поскольку мы оба наиболее etroitement[46] связаны с Леппринсе. Наши поступки можно было бы считать deloyales[47], если бы не существовало главного фактора в наших отношениях, c’est à dire[48] денег. Потерпев полный крах, Леппринсе, разумеется, станет думать о себе, а не обо мне, и позаботится о l’epanouissement[49] своей супруги, а не Марии Кораль, которая, не сочтите мои слова за дерзость, — это всего-навсего констатация фактов, — не может опереться на вас. Без Леппринсе и проданного с молотка предприятия вы вылетите в трубу. Вот почему мы решили бежать. И если бы не эта внезапно decouverte de la groussesse[50] Марии Кораль, мы давно бы уже были за пределами границы и стали бы для вас недосягаемы. Теперь ситуация изменилась, она не может ехать верхом на лошади. Вот почему мы заманили вас сюда. А совсем не для того, чтобы ссориться и напрасно проливать кровь. Мы можем договориться мирно, тем более, что сопротивление ваше теперь n’a pas de sens[51].