Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Брих взглянул на молчаливую Иржину. Она сидела подле Алека, сложив руки на коленях, и не отрывала глаз от старинных часов с маятником. Восемь! Брих подбодрил ее улыбкой: не бойся, девочка, я не забыл! Сделаю, что смогу…
Мысли его витали далеко отсюда. Знал он тот источник, из которого выбивается фонтанчик дядюшкиной аргументации. Несмотря на возвышенные фразы, этот эгоист думает только о себе, о собственной выгоде, карьере, и, хотя кое в чем он прав, его правда жалка и неблаговидна.
Чепуха! — вскричал Алек. — Вечный порядок — бессмыслица! Был такой порядок — капитализм, и теперь ему конец. Оказалось, человечеству в нем тесно, как в старом пиджаке. Теперь он пригоден лишь немногим людям.
— Это ты вычитал в грошовых брошюрках, сынок!
— Держу пари, ты и их-то не читал, — отрезал Алек. — Тебе, конечно, достаточно собственного разуменья. Потому и размахиваешь обветшалыми аргументами, опровергнутыми еще сто лет назад. А что-нибудь поновее…
Слишком уж личные выпады стали сигналом к дальнейшему спору. Дядя погрозил пальцем:
— Легко тебе фантазировать, малец, когда тебя папа кормит! Верю! Только жизнь-то, она уж остудит ваши воспаленные куриные мозги. Жизнь — драка и всегда будет дракой! Ты только посмотри на людишек: они и нынче лезут через головы друг дружки! Драка, — со вкусом повторил он, как бы найдя точное определение. — То-то и оно! Драка за все! За, кусок хлеба, за теплую постель, за лучшее местечко под солнцем. Воображаете, будто постигли всю премудрость, да опыта вам не хватает, сопляки! Этого уж никто не изменит, это вроде естественного закона: более способный пожирает менее способного…
— Нет! — покачал головой Алек. — Такими людей сделала эксплуатация. Вечный страх за хлеб… И вас она таким сделала. Но это изменится!
— Поживем — увидим! — хихикнул с насмешкой дядя. — От этой детской болезни я давно избавился. Юнец вылупился из скорлупы, папенька его кормит-поит — о, тогда хорошо фантазировать! Но жизнь обобьет твою поэтическую пылающую башку. Надо мыслить практически. Как взрослый!
Алек встал, с отвращением махнул рукой. Брих не узнавал обычно тихого, мечтательного юношу. Тот дрожал от возбуждения; подойдя к роялю и не садясь, взял несколько аккордов и задумался надолго. А дядя все развивал свою философию до ненужных подробностей. Наконец Алек повернулся к нему:
— Что это, по-твоему, «быть взрослым», дядя? Видеть мир как зверинец, где сильный пожирает слабого, где человек подстерегает человека? Хорошо. В таком случае ничего не остается, как отбросить прочь эту вашу взрослость. Плевать нам на нее! Лучше до смерти оставаться детьми, чем жить со взрослыми волками!
Он проговорил это тихо, с лукавой улыбкой, зная, что заденет дядю.
— Поэтическая болтовня, мальчик! Давай-ка еще какие-нибудь газетные стишки, в стишках-то оно выразительнее. И — ура — поехали в добровольные бригады, да здравствуют лопата с киркой, инструмент цивилизации!
Брих, не принимая участия в разговоре, слушал разгорячившегося дядю, курил да поглядывал на часы. Он не испытывал ни малейшего желания подливать масла в огонь, но чувствовал, что симпатии его на стороне Алека. Он и сам не раз спорил с восторженным юношей, им были известны взгляды друг друга. Следовало признать: Алек был весьма начитан и умен, и все же дискуссии эти обычно ничем не кончались — они никогда не сходились в главных вопросах. Брих не понимал, как может столь развитый молодой человек соглашаться с тем, что происходит в стране. Они спорили обо всем: о демократии, о свободе в искусстве, об «уравниловке» в культуре. Обезличка! Алек отвечал с раздраженным возмущением, тем самым обнажая перед Брихом свою слабость: его аргументам не хватало четкости. Но он был честен и с некоторым смущением сознавался: «Надо выбирать — то или другое! Это единственное решение, и потому я принимаю все, что происходит. Все! Это логично и человечно, и мне неясно, как можно не понимать этого!»
Стрелка часов медленно подползала к девяти. Брих не удержался, ввязался в спор язвительным замечанием. Он рассчитал правильно и угодил точно в цель:
— Одно мне интересно знать, дядюшка: почему вы, с вашими воззрениями, которые вы отстаиваете сейчас, вступили в компартию?
Мизина взглянул на него неприязненно, нахмурился. Поймав удивленный взгляд Алека, быстро проговорил:
— А это ты сюда не припутывай! Это тут ни при чем! Жизненная необходимость! — Он разволновался, закурил сигарету и смешно заскользил по льду замешательства. — Не представляйся глупее, чем ты есть! Ты это испытал на собственной шкуре. Надо было вступить… впрочем…
Тут он поймал изумленный и как бы испуганный взгляд дочери. Что это с ней? Неужто так глупа и отстала, что не понимает: он был вынужден это сделать! Мизина тщательно следил, чтобы при Иржине не упоминали о его партийности. Другим тоже бросилось в глаза удивление девушки. Мизина хотел было сказать ей какую-нибудь резкость, но предпочел не обратить внимания и поспешно закончил:
— Впрочем, я не говорю, что в принципе против идеи социализма. Если только все будет развиваться разумно и обдуманно.
Видно было, что он совсем запутался и только пытается как-то поддержать рушащийся отцовский авторитет. Однако настроение у него испортилось вконец, и он досадливо махнул рукой.
— Вот как! — засмеялся Алек. — В принципе ты не против социализма! Только, господа, не вдруг… Забавно.
— Будь я твоим отцом, — побледнев, перебил его Мизина, — я бы с тобой не так поговорил, парень! Сдается, у твоего бедного папы рука слабовата. Вообще теперь подрастают целые поколения детей, которых отцам не удержать! Высокомерные, дерзкие — идеалисты, видишь ли! Наглотались премудростей и ждут теперь, ковыряя в носу, когда наступит рай. В одной руке брошюрка, в другой…
— Кирка, — насмешливо подхватил Алек. — Меж тем как папеньки весь остаток дней своих наладились скулить: «Никому не верьте, мир гибнет!» А молодежи на это начхать. У нее впереди вся жизнь, не поддается она на ваше нытье. Она хочет жить и верить в мир, верить, что есть будущее. Любой ценой, понятно?!
Снова вмешался Брих:
— Это, конечно, весьма отчетливая политическая программа, Алек. Прямо-таки обдуманное мировоззрение. Мол, отстаньте от нас, мы хотим жить и радоваться. Особенно подходяще это было во времена протектората. Свобода растоптана, люди в концлагерях, повсюду стреляют! «Ах, отстаньте, мы хотим жить! Любой ценой!»
— Пустая демагогия! — взорвался Алек. — Я говорю о настоящей молодежи, а эта была на нужном месте!
— Как просто, — язвительно усмехнулся Брих. — Лично я не вижу никакого будущего при любой несвободе. В том числе и при теперешней. У меня, по крайней мере, хватает смелости признаться в этом и не играть в жмурки, говоря, что теперь у нас свобода. Я, видишь ли, кое-что испытал и могу…
— Испытал, да ничего не понял, — спокойно возразил Алек.
Не успев ответить, Брих поймал умоляющий взгляд Иржины и посмотрел на часы. Девять! Индра, наверное, уже бродит вокруг дома, а бедняжка Иржина разрывается от нетерпения. Из соображений такта Брих замолчал, поджидая удобный момент, чтоб, не вызывая подозрений дяди, предложить ей прогуляться. Время стремительно неслось вперед, разговор увязал, однако не заканчивался. Тетушка отложила вышивание и позвала Иржину помочь принести из кухни чашки с чаем. Пришлось идти. От двери измученными глазами протелеграфировала Бриху свою тревогу, он ободряюще кивнул: не бойся! Потягивали горячий чай, похрустывали солеными палочками — изделием тетки; гордая повариха расхваливала новую электрическую печку, а стрелка часов прыжком перескочила на четверть десятого.
Иржина украдкой сжала руку Бриху. Тот повернулся к ней, не отставляя хрупкую чайную чашечку, беспомощно пожал плечами: осторожно, у дяди — великолепный нюх! После чая! Тут ему послышался свист с улицы, почти неразличимый за звоном чашечек. Брих поставил свою чашку на блюдце, но не успел и рта раскрыть, как Иржина, потеряв терпенье, — она так и ерзала на стуле, будто на иголках, — сделала отчаянную, безрассудную попытку сбежать: она совсем не умела притворяться!
— Можно мне немножко пройтись с Франтой, папочка? — замирающим шепотом выговорила она и тут же потупилась. — Что-то голова разболелась…
Мизина замер, не донеся чашки до губ, и недоверчиво посмотрел на дочь.
— Это что такое?! Нет, хватит с меня твоих ночных прогулок, барышня! Пока я тебя кормлю…
— Но мы совсем ненадолго, правда, Франта? Понимаешь, папа…
— Довольно! Болит голова — прими аспирин и марш в постель!
Иржина смолкла, перевела на Бриха отчаянный взгляд. Что делать? — ломал он себе голову. Придется как-то дать знак Алеку, с ним дядя скорее посчитается. Только скорее! И он наклонился к юноше, но его опередил долгий звонок в передней. Все разом подняли головы, словно за дверью стояла сама неотвратимая судьба.
