Алексей Слаповский - Закодированный
…
Лысоголовый встает в четыре утра, чтобы встать на мое место у окна, это место почетнее, труднее, там дует из окна, холоднее и шершавее половицы, мне приходится помещаться на более удобном месте у своей кровати, тогда я встал в три часа, на следующую ночь он встал в два, на следующую ночь я встал в час, на следующую ночь он встал в двенадцать, тогда я решил вообще не ложиться, молился с вечера, всю ночь, под утро уснул, упав, а проснулся возле кровати – лысоголовый меня, спящего, перетащил, а сам у окна нагло отбивал, сука, поклоны.
В обед дали кусок курицы. Несмотря на постный день, я из чувства протеста съел его.
…
Вошел в сговор с толстым человеком. Сидя напротив лысоголового, отбивающего поклоны, мы смеялись и глумились (оба мы оказались завзятыми атеистами). Ночью, улучив момент, когда лысоголовый изнемог и свалился, я подкрался и черным карандашом нарисовал на иконе популярное матерное слово. В нетерпении ждал пробуждения лысоголового. Тот проснулся, поднял руку, чтобы перекреститься, увидел слово, зарыдал, упал, забился в корчах. Толстый ржал, как сивый мерин, а я рассердился и на толстого, и на лысоголового, потребовал навести порядок.
…
Почему по утрам, едва продрав глаза, спешу встать? И сижу на постели, тупо шмыгая глазами по окружающему? От чего зависит это поспешное вставание? Результат ли это родительского воспитания? Привычки? Идеологии? Или это заклятье старухино: будешь обречен, едва проснувшись, вскакивать, как ошпаренный! Сегодня совершил поэтому акт неповиновения: лежал целый час в постели, усмехаясь.
…
Наш повседневный ритуал приема пищи вызывает во мне все больше недоумения. Нет, действительно, кто объяснит, почему мы сначала хлебаем суп, затем едим нечто, называемое «второе», и запиваем это чаем или компотом? Это бессмысленно, потому что в желудке все тут же перемешивается, кусок сладкого пирожного вполне может соседствовать с куском соленого огурца (это я теоретически, пирожные нам дают столь же редко, сколь и соленые огурцы, а именно – никогда). Положим, вы будете спорить, ссылаясь на вкусовые ощущения. Но согласитесь: тончайшие вкусовые ощущения составляются (как и обонятельные) не из вкуса отдельного продукта, а как раз из сочетания, поэтому чем больше ингредиентов, тем тоньше ощущения. Я выпросил себе большую миску и теперь смешиваю в ней и первое, и второе, и компот, и чай, крошу туда же хлеб, крошу туда же два кусочка печенья или вафлю, которые изредка дают к чаю, посыпаю слегка солью, перцем, сдабриваю горчицей – и наслаждаюсь. Многие последовали моему примеру. Так во всех областях человеческой деятельности. Что-то кажется невозможным, диким, но вот приходит некто смелый, открывает, и люди во множестве идут вслед ему, и это становится нормой, я уверен, что скоро все начнут питаться по моему способу.
…
Сегодня собрался, как обычно, заняться утренним туалетом, вошел в кабину, стал расстегивать брюки (мне позволили ходить в брюках, но отняли ремень), брюки у меня на пуговицах, на трех пуговицах и на крючке сверху, я стал расстегивать пуговицы, и тут мои пальцы замерли. Почему, подумал я, я начинаю с нижней пуговицы, а не с крючка? Ведь с крючка, сверху – более естественно. И вообще это делается автоматически: само собой, на уровне инстинкта, как бывает, например, нравственный инстинкт. Или умственный. Или вот инстинкт дыхания. Кстати, правильно ли я дышу? Я причувствовался к себе, и мне показалось, что у меня слишком короткий вдох, выдох же слишком долгий и слишком велика пауза между вдохом и выдохом. Я испугался: ведь так и задохнуться недолго, стал регулировать дыхание – вдох поглубже, всей грудью, выдох мощный, резкий, чтобы выдуть разом из легких углекислый газ, чтобы он не скапливался там, но, странное дело, вдруг стала кружиться голова, я почувствовал удушье, схватился за горло и тихо, из последних сил побрел к постели, лег и постарался поймать ритм дыхания, широко разевая рот. Я испугался, что просто-напросто разучился дышать, вот сейчас дыхание совсем собьется, вместо вдоха я выдыхну остатки кислорода – и конец! Позвать кого-нибудь на помощь я не имел сил. Я захрипел, руки зашарили по телу в поисках неизвестно чего, скрюченные судорогой пальцы наткнулись на пуговицы штанов – и мне вдруг стало легче, поскольку я вспомнил о проблеме расстегивания, меня это отвлекло от удушья, я нарочно стал думать, думать, думать о пуговицах. Забегая вперед, скажу, что это меня выручает и по сию пору: стоит почувствовать затрудненность дыхания или, например, слишком быстрое сердцебиение, я тут же начинаю мыслить о чем-то конкретном, и все проходит.
Итак, пуговицы. Почему я раньше расстегивал их, не думая о порядке расстегивания? Почему теперь задумался об этом порядке? Два дня я размышлял об этом не вставая, не пил, не ел – и пришло. Я – понял. Мне припомнилась брошюрка общества «Знание», рассказывающая о переселении душ и доказывающая, что этого переселения на самом деле быть не может.
Врите больше!
Допустим, кто-то не хочет умирать. Он старый человек, но не хочет. И вот он выбирает кого-нибудь молодого, например, меня и, желая остаться в жизни после смерти, проникает в меня. Он проникает и заменяет во мне одно на другое и занимает все больше места. И когда он умрет, его душа полностью переселится в мою, я стану им, его цель достигнута!
Надо выяснить, кто это может быть. Стариков, близких к смерти, у нас трое. Все с кличками. Водяной (у него водянка) лежит без движения и не открывает глаз, даже когда я приближаюсь к нему, но под веками глаза так и ходят, так и ворочаются! Второй – Кащей, высокий костлявый старик, который отказывается от еды, потому что считает, что у него рак, он не хочет кормить рака. Иногда все-таки ест, но говорит при этом, глядя на живот: «Не тебе! Не тебе!» А то достанет какую-нибудь гадость – картофельную шелуху, кусок мыла – и жует с приговором: «На! Чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох!» Третий – Кузнец, он машет все время рукой, будто кует, стучит молотом по наковальне, но вдруг останавливается и внимательно смотрит вокруг (выбирает?). Он тоже очень плох, ему много лет, организм совсем испортился, он уже завещал похоронить его у Кремлевской стены, а прах развеять над Куликовым полем.
Мне всех их жаль. Но кто-то из них хочет в меня перейти. Значит, во-первых, стараться, чтобы они не умерли. Регулярно помогаю медсестрам ухаживать за ними, настоятельно слежу, правильно ли выписывают лекарства.
И, во-вторых, надо четко контролировать себя. Надо вспомнить, что я делаю сам, без подсказки одного из этих стариков, – того, кто, я уже чувствую, зацепился во мне, готовит почву, постепенно подменяет мои привычки, действия и мысли своими.
Например, как я расстегиваю те же штаны – сверху или снизу?
Не помню…
Не помню, господи, не помню!…
Тогда вычислим логически. Как человек рациональный, я должен делать это сверху, сверху. Потому что снизу – глупо. Но я ведь человек, в то же время сопротивляющийся своему рационализму. Я – человек оригинальный. Значит – снизу.
Снизу. Снизу и только снизу. Запомнить. Только снизу, никогда сверху.
…
Возникают новые проблемы. Стремящийся в меня почуял мое сопротивление – и стал агрессивным. Он, ехидствуя внутри меня, задает мне все новые заковыки, заставляя сомневаться во всем.
Например: как я подношу ложку ко рту – боком или передом? То есть не совсем передом, а примерно под углом 45°. Насколько я знаю, правила хорошего тона диктуют подносить ложку именно передом, но я ведь знаю и себя, я знаю, что, увы, не всегда соблюдаю бонтон. Пожалуй, боком. Боком. Правда, и на этот счет возникают сомнения: да, я подношу ложку боком, я это вспомнил и утвердил назло стремящемуся в меня. Но, если призадуматься, зачем вообще нужна ложка, если совершенно спокойно можно приподнять тарелку и потихоньку с края схлебывать пищу? Это и проще, и удобнее: пока несешь ложку ко рту, с нее каплет на одежду, а если низко нагибаться над тарелкой, это выглядит жадно, неприлично. Обходясь же без ложки, спокойно, не сгибая спины, берешь тарелку двумя руками, опираешься локтями о стол и кушаешь. Я бы так и сделал, но подумал, что это вызовет в других людях осознание моей исключительности, начнутся подражания, заискивания передо мной, набивание в друзья, я этого не хочу, я сознательно хочу быть одним из многих, пусть только я сам знаю о своей исключительности. Душа человека в обрамлении его личной жизни – как алмаз в оправе, это – брильянт и драгоценность. Душа, вынутая из личной жизни и отданная всеобщему обозрению – не более чем товар.
…
Вот оно что! Это не Водяной, не Кощей и не Кузнец хотели в меня! Они-то живехоньки-здоровехоньки, а вот старуха со 2-го этажа утром отдала богу душу. То есть – мне!? Я все понял! Вот почему одно из первых сомнений у меня возникло при расстегивании штанов, ведь старуха, будучи женщиной, никогда не расстегивала штанов!
Но во многом я еще чувствую себя самим собой! Значит, она не успела в меня перейти, недаром, говорят, она сильно кричала перед кончиной! Но то, что она умерла, еще ничего не значит. Она теперь с тем большей яростью захочет вернуться. Не поддамся!
