Вячеслав Щепоткин - Крик совы перед концом сезона
— Рабочий день президента — 14 часов. Он несёт ответственность за многие вопросы. Если всё «замкнуть» на него, даже 24 часов не хватит. С моей точки зрения, многое президент вообще не должен брать на себя.
Потом депутат из Украины потребовал чёткого ответа:
— Вы выходите с предложениями от Кабинета Министров? Или это согласовано с президентом? Ответьте, пожалуйста, с максимальной откровенностью.
Павлов взял стоящий на трибуне стакан с водой. Сделал глоток. Сказать, что согласовано, нельзя. Через несколько минут узнают. Вон сидит в первом ряду Яковлев. Теперь он не член Политбюро — демонстративно вышел. Не член Президентского совета. Но всё равно, рядом с Горбачёвым. Его старший советник. Сейчас поднимется и захромает за сцену, в комнату президиума. Позвонит Президенту. Потом, как депутат, попросит слова.
Горбачёв и без того едва сдерживает неприязнь. Премьер видел, как тот недавно обжёг его чёрно-угольными глазами на заседании Совета Федерации, когда Павлов объявил, что золотой запас страны упал с 85-го года в 10 раз, а внешний долг, наоборот, в пять раз вырос. Все поняли, кто виновник. Горбачёв вышел и до конца заседания не вернулся.
Поэтому нельзя говорить, что требования согласованы. Депутаты вряд ли поверят. Наверняка обратили внимание, что за всё время почти часового выступления премьер ни разу не сказал «Михаил Сергеевич». Слова «Президент Горбачёв» произнёс только однажды и то по поводу предстоящей встречи того с главами семи государств. «Деньги будет клянчить, — с неприязнью подумал Павлов. — И не понимает, што не дадут. Под што давать? И кому? Растерявшему страну побирушке? Ездит по миру… Тарахтит… Строит из себя целку после семи абортов».
— Я не считаю нужным кривить душой в таких вопросах и на такой трибуне, — сказал Павлов. — В этот раз вопрос не обсуждался. Хотя вы можете обратить внимание, что этот вопрос я ставлю не первый раз.
Зал то успокаивался, то начинал шуметь. Гвалт поднимали не члены Верховного Совета, лишённые возможности, в отличие от своих коллег, нажать кнопку и попросить слова. Председатель Лукьянов с каменным лицом сфинкса глубоким, утробным голосом регулировал очерёдность записавшихся с места и сдерживал буйство вышедших без приглашения к микрофону. Наученные опытом первых съездов, когда микрофоны работали всё время, и говорить — кричать мог каждый, кому удавалось прорваться к ним, теперь микрофоны включали по команде.
— Депутат Коган! Ваш вопрос.
Из середины рядов медленно, аккуратно ставя костыли, чтобы не наступить кому-нибудь на ногу, вышел огромного роста молодой бородатый мужчина. Савельев невольно улыбнулся. У него всегда поднималось настроение при виде этого бородатого великана. Он хорошо знал его. Делал с ним интервью. Готовил большую статью депутата. К 37-ми годам Евгений Коган стал легендарной личностью. Когда в Эстонии начали создавать Народный фронт, Коган, в противовес националистам, организовал Интердвижение. Это было естественно для него. Родился и рос в интернациональном Владивостоке, в семье морского офицера и бухгалтерши. Там поступил в такой же разноплемённый институт, хотел стать кораблестроителем. Доучивался в Таллине, куда переехала семья. Простым судомехаником ходил на рыболовецких судах в море с людьми разных национальностей. Хотел перемен в стране. Но не её разрушения. Когда этот огромный молодой мужик появлялся на митингах, после его страстных выступлений ряды готовых примкнуть к националистам редели. Люди переходили в Интердвижение. Зато оставшиеся ещё сильнее ненавидели его.
Перед выборами народных депутатов СССР произошла беда. На междугородней трассе большой автобус лоб в лоб ударил в «Жигулёнка», на котором Евгений за рулём ехал на очередной митинг. Его собирали по кусочкам. С началом избирательной кампании легенды о Когане разнеслись по всей Прибалтике. Почти неподвижного мужчину на носилках приносили из больницы на митинги и встречи с избирателями. Проходили минуты, и люди забывали, что перед ними инвалид. Могучая убеждённость в необходимом сохранении страны сделала Интердвижение и её лидера единственной помехой наглеющим сепаратистам. Полулёжа в кресле, он участвовал в телевизионных спорах. Эрудированный, волевой человек, скрывающий собственную боль, Евгений болел за будущее своей страны, громя ораторским мастерством националистов.
Русские избиратели Таллина избрали Когана народным депутатом СССР.
С того времени Савельев узнал этого человека лично. Почти ровесники — Виктор был не намного старше Когана, они и политически трансформировались одинаково. После выборов Евгений вступил в Межрегиональную депутатскую группу, к зарождению которой приложил руку Савельев. Однако прозрение наступало быстро. «Не могу я слышать про эту шайку разрушителей, — сказал как-то Коган, выискивая взглядом в фойе кресло, где он собирался сесть, чтобы отдохнуть от костылей. — Если у них и раньше были такие цели, то я дурак, Виктор Сергеич, што не разобрался сразу». «А какой я дурак, ты себе, Евгений Владимирыч, и представить не можешь».
После этого Коган стал одним из создателей депутатской группы «Союз», выступавшей за сохранение СССР. А ещё раньше — открытым критиком Горбачёва. Савельев сам видел, как съёживался и мрачнел Горбачёв, когда к трибуне шёл на костылях бородатый рослый мужчина, способный сказать ему в лицо, и через телекамеры всей стране, что он думает о деятельности близорукого перестройщика.
Теперь он шёл к микрофону, чтобы спросить о чём-то премьера.
— Валентин Сергеевич! Вы сказали, што от антиалкогольной кампании страна получила 200 миллиардов рублей убытков. Это громадные потери для финансовой системы государства. Кто несёт за это ответственность? Правительство? Президент?
— Могу просто рассказать историю — я говорил это и журналистам. Один человек не подписал документ… самый главный… антиалкогольный… Раз не подписал, второй, третий. А на четвёртый раз приехал домой ночью мрачный и сказал, што подписал, потому што ему заявили: или партбилет положишь и уйдёшь с работы, или…
Закончить премьеру не дали. Зал загудел. Но было и так ясно: Павлов разве что фамилию Горбачёва не назвал.
Тем не менее, и по вопросам, и по выступлениям Савельев чувствовал: сторонников дать правительству дополнительные полномочия — не большинство. Что останавливало остальных людей? Боязнь показаться консерваторами, которые своим решением прервут развитие демократических процессов? Или откровенная радость по поводу ускоряющегося распада, за которым наступит какая-то новая жизнь? Какой она будет в реальности, никто не представлял. Знали ту, что есть сейчас, и лишь миражные видения о другой, западной. Не догадываясь, в силу разных причин — умственных возможностей, малой осведомлённости, что мираж он и становится сладостно-волнующим только для ослабленного организма.
Виктору стали надоедать эти волны слов. Тем более, не всегда имеющие отношения к тому, что происходило за стенами зала. Там стояли шахты, с перебоями работала промышленность, на селе, судя по заметкам в его же газете, которую он утром взял в редакции по пути в Кремль, был тоже хаос. Он выключил диктофон, стал просматривать газету и, углубившись в неё, не сразу понял, что кто-то предложил сделать заседание закрытым.
— Эт про какое заседание говорят? — повернувшись к соседу-журналисту из главной профсоюзной газеты, спросил Савельев. — Про следующее што ль?
— Да нет. Хотят это заседание продолжить в закрытом режиме. Будут выступать председатель КГБ и два министра — обороны и внутренних дел. Они попросили закрыть.
Вслед за этим объявили перерыв.
С одной стороны, Савельева такой поворот обрадовал. Он с удовольствием пошёл в курилку. С другой — заинтриговало: какую неизвестную информацию сообщат «силовики»?
Вместе с тем, Виктор скептически отнёсся к самой идее закрытости. Сохранить тайну при таком политическом раздрае депутатского корпуса — всё равно, что удержать пикантный секрет про одну из женщин, сообщив его нескольким её конкуренткам.
Но, поразмыслив, решил, что в виду чрезвычайной обстановки могут быть выложены убийственные сведения. «Тогда зачем их прятать от прессы, а значит, от страны?»
Как бы то ни было, а послушать надо, подумал Виктор и двинулся к стенографисткам.
Служба записи и расшифровки заседаний занимала несколько комнат. Звук и видеоизображение из зала поступали в небольшую комнатку, где с принимающей аппаратурой работали трое молодых мужчин. Всех их Виктор знал и они его тоже. Перед каждым праздником он приносил бутылку водки, какую-то закуску и, когда наступало затишье, в комнатке начинался лёгкий пир. Как правило, принесённого не хватало. Ребята доставали свою бутылку, на что Савельев всякий раз реагировал репликой: «Верно говорят: бери две, штоб не бежать за третьей». Несмотря на частокол «расписок» и «подписок» о «неразглашении», ребята были раскованные, а постоянная жизнь внутри политического винегрета наполняла их то тревогой, то скептицизмом. При этом и политические пристрастия здесь тоже были разные, из-за чего вскоре после начала тихой выпивки децибелы спора выходили за рамки подпольной допустимости.
