Вильям Козлов - Волосы Вероники
— Почему у тебя так мало книг современных поэтов? — спросила из кухни Варя.
— Есенин, Тютчев, Маяковский, Ахматова, Пушкин… — стал перечислять я стоявшие на полках тома.
— Какие же это современные? — прервала она. — Это классики.
Что я мог ответить дочери? Не привлекала меня современная поэзия. Раскроешь журнал, там десятки новых имен, а станешь читать — будто все стихи написал один человек. Да и стихи ли это? Иногда набор пустых рифмованных фраз, а другой раз и рифмы нет. Я не говорю об известных поэтах, как Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, но и они мне не интересны. Что я могу поделать с собой, если мне нравятся Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, Есенин? Читаю их стихи и вижу картины русской природы, сильные человеческие страсти, глубокую философию жизни, а современные поэты больше трубят в фанфары, грохают в медные тарелки, стараются быть оригинальными, а в общем-то все одинаково невыразительны. Это я так чувствовал, но Варе не стал ничего говорить.
Я сказал, мол, в моем возрасте больше тянет на классику. Взял с полки томик, полистал и нашел, что мне было нужно. У меня из головы не шел разговор с Остряковым…
Я громко, чтобы Варя услышала, прочел:
И скучно и грустно, и некому руку податьВ минуту душевной невзгоды…Желанья… что пользы напрасно и вечно желать?..А годы проходят — все лучшие годы!
Любить… но кого же?.. на время — не стоит труда,А вечно любить невозможно.В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:И радость, и муки, и все так ничтожно…
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недугИсчезнет при слове рассудка;И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —Такая пустая и глупая шутка…
Варя долго молчала, я слышал лишь шорох щетки о раковину. Я не видел ее, но знал, что темноволосая голова дочери опущена, острые локти двигаются, лоб нахмурен.
— Я не знаю, чьи это стихи, — наконец проговорила она.
— Лермонтова, «И скучно и грустно…» На эти слова даже романс написан… Вот только не помню кем.
— Философские стихи, — помолчав, сказала Варя.
Зазвонил телефон, я думал, Варя возьмет трубку, но она тщательно протирала полотенцем чашки, блюдца. Обычно она стремглав бежала к аппарату. Неужели так на нее стихи подействовали?..
Мужской голос попросил Варю. Она подошла, взяла трубку и, глядя прямо перед собой, негромко произнесла:
— Ты больше мне не звони, это бесполезно. До свиданья. — И положила трубку.
— Поссорились? — полюбопытствовал я.
По безмолвному уговору мы с дочерью больше не вмешивались в личную жизнь друг друга.
— Ты был прав, — сказала она. — Он…
— Подонок, — прервал я.
— Я бы не решилась это утверждать, — нахмурившись, сказала она.
— Что он тебе сделал?
— Ровным счетом ничего.
— Тогда я ничего не понимаю, — признался я.
— Не утруждай себя, — оборвала она.
— И все-таки…
— Не надо, па. Лучше почитай еще стихи!
Но мне уже было не до поэзии. Мне, болвану, следовало бы заметить, что Варя вот уже неделю вечерами сидит дома, смотрит телевизор, а когда кончаются передачи, ложится на свой диван и читает, пока я не усну. Мог бы почувствовать, что у девчонки какие-то неприятности, но я был слишком занят своими личными делами. Конечно, хорошо, что она раскусила этого типа, я никогда не верил, что он может измениться. Да и зачем ему изменяться? Он доволен собой, своей жизнью. Зная Варю, я не сомневался, что она с ним рано или поздно порвет. Только хватит ли у нее сил быть твердой?..
Варя включила телевизор, поудобнее устроилась на диване и уставилась на мерцающий экран. По-моему, она не видела и не слышала передачу, иначе переключила бы программу, потому что передавали урок алгебры. По доске, испещренной буквами и цифрами, ползла длинная указка, унылый голос монотонно произносил математические термины. Обладателя унылого голоса почему-то не показывали.
Снова зазвонил телефон, на этот раз Варя взяла трубку и с каменным выражением на лице спокойно произнесла:
— Чего ты добиваешься? Чтобы я отключила телефон?
Он что-то бубнил в трубку, наверное объяснял, чего он добивается.
— Я же тебе по-русски объяснила, что мы больше не будем встречаться, — говорила Варя. Лицо у нее побледнело. — Могу и по-английски, только вряд ли ты знаешь этот язык… Не звони больше, пожалуйста.
Повесив трубку, сказала:
— Он никак не может понять, что все кончено… Па, почему мужчины такие тупые?
— Я должен отвечать на этот вопрос? — усмехнулся я и переключил программу.
Шел какой-то многосерийный телевизионный фильм про чекистов.
— Ты можешь мне не рассказывать, что произошло, — начал было я, но она перебила:
— Я и не собираюсь.
— Если он будет звонить, я могу сам с ним поговорить, — сказал я.
— Он не будет больше звонить, — глядя на экран, проговорила она.
— Не принимай все это близко к сердцу…
— Не надо, па, — сказала она. — Утешитель из тебя никудышный, ты и сам это знаешь.
Это верно, утешать я не умел. Даже самого себя. Но видеть, как молча страдает дочь, тоже было тяжело. Сейчас лучше не трогать ее, потом сама все расскажет. Помнится, Варя говорила, что она не будет дожидаться, когда ее бросят, — сама первой уйдет. Так, наверное, она и поступила, иначе он не звонил бы.
Я поставил томик Лермонтова на полку, раскрыл папку с рукописью, однако работа не пошла: мысли о Варе не покидали меня. Глаза у нее сухие, а страдает, лучше бы поплакала. Слезы, они, как весенний дождь, смывающий с листьев дорожную пыль, растворяют печаль, облегчают горе… Что же все-таки произошло у них?..
— Па, где у тебя Лермонтов и Тютчев? — подала голос Варя.
В голосе нет обычной звонкости. Грустный голос. Я отнес обе книги дочери.
— Поймали его? — кивнул я на экран телевизора.
— Кого? — посмотрела она на меня несчастными глазами. — Ах да, разведчика… Он все еще под каким-то колпаком.
— Он такой, — сказал я. — Выскочит.
— Из-под колпака?
— Ну да, — сказал я. — Пару серий еще помается под колпаком и выскочит.
— Выскочит… — эхом отозвалась она.
Я не удержался и взлохматил ее недлинные каштановые волосы. Она на миг прижалась к моей руке горячей щекой, потерлась, как в детстве, носом и вдруг всхлипнула. Осунулась моя Варюха; побледнела. Вот и довелось ей испытать первое серьезное разочарование в жизни. А сколько их еще впереди, этих разочарований!.. Наверное, и на философский задумала перейти по этой самой причине. Сейчас ей трудно, потом будет легче. Но бывает и так: первый же суровый житейский урок ожесточает человека, делает его недобрым, такой человек начинает ненавидеть весь мир. Другого опыт превращает в циника, третьего — в равнодушного, четвертого — в злодея.
Слава богу, у Вари еще не слишком далеко зашло с Боровиковым… А может, и далеко, откуда я знаю? Из моей Вари слова не вытянешь. Свои беды-горести не любит сваливать на чужие плечи.
— Ты у меня, па, тонкий, умный, все-все понимаешь, — сказала она, не отпуская мою руку. — Мне хорошо с тобой. И нам никто-никто больше не нужен, правда?
Я молча смотрел на нее. Врать я не умел, а сказать правду было бы сейчас неуместно. Но моя умница Варюха и сама все поняла.
— Я забыла про нее… — сказала она. — Извини. — Она полистала томик Тютчева: — Где-то я прочла: боги обращаются с людьми словно с мячиками… — она долго смотрела в книгу, потом негромко прочла:
Природа — сфинкс. И тем она вернейСвоим искусом губит человека,Что, может статься, никакой от векаЗагадки нет и не было у ней.
Телефонный звонок заставил нас одновременно вздрогнуть. Варя не пошевелилась, тогда я подошел к телефону. Неожиданно вспыхнувшая злость заставила меня сжать зубы: что за хамство после одиннадцати звонить в чужую квартиру — ведь он знает, что Варя не одна, — и тупо выяснять отношения? Может, он пьяный? Звонит из ресторана?
— Я слушаю! — резко сказал я. — Какого черта… — и осекся. Самый дорогой для меня голос удивленно произнес:
— Кто тебя разозлил, милый?
— Извини… — бросив виноватый взгляд на уткнувшуюся в книгу Варю, я потянул за собой длинный шнур в свой кабинет. — Тут один нахал замучил нас звонками…
— Я… я хочу тебя видеть, Георгий! — В голосе ее было нечто такое, что заставило меня сильно встревожиться.
— Я одеваюсь и еду к тебе, — сказал я.
— Он приехал, — после продолжительной паузы потерянно произнесла она. — Я его никогда таким… странным не видела. Я не могу оставаться с ним в квартире.
— Где ты? — почти крикнул я в трубку.
— Я? Рядом с твоим домом, дорогой.
— Я сейчас! — кричал я в трубку. — Стой у телефонной будки и жди меня! Слышишь, Вероника, я сейчас!..
