Алексей Кирносов - Два апреля
- Георгий Сергеевич, вы еще туда не ездили? - спросил Овцын.
- Поедем... Мать выйдет из больницы, и поедем... А я вот жив. Войну прошел, плен, концентрационные лагеря... Что он видел в жизни? Только и видел одну пулеметную очередь. И хватило. Почему так? - обратился он к Лосеву.
- Это можно объяснить, - сказал офицер, но объяснять не стал.
- Все можно объяснить, - произнес Георгий Сергеевич и прижал лоб к стеклу. - Все можно объяснить, но ничего нельзя вернуть...
Овцын взял Лосева за плечо, отошел с ним к окну. Они молча смотрели на причудливый узор теней на грязновато-сиреневом льду Мойки, на ярко освещенные окна Дома культуры, на прохожих, идущих по старинному,
очень горбатому мосту.
Он ушел поздним вечером и поехал домой, но, проезжая по короткому и уютному Нарвскому проспекту, вдруг остановил машину, расплатился с удивленным шофером и поднялся к Соломону. Дружба их, он чувствовал это, прошла. Виновато было и то, что Соломону пришлось служить под его началом, и, наверное, Марина тоже была виновата. Такая мысль пришла в голову, когда он увидел на стене комнаты большой фотографический портрет, с которого Марина внимательно и оценивающе смотрела на входящего крупными, широко расставленными глазами.
- Бывает у тебя? - спросил Овцын, глядя на этот очень точный портрет Марины.
Можно было не спрашивать. Обновленная мебель, поразительная чистота в комнате, сверкающий паркет и войлочные тапочки на ногах Соломона, большое зеркало, не обязательное для мужского обихода, - все пело о том, что здесь постоянно ждут женщину.
- Не часто, - сказал Соломой.
- Понятно... А чем ты еще жив?
- Торгую мебелью, будь она анафема, туды ее в полировку! -выбранился Соломон. - Если ты не вернешься в контору, я засохну в этой лавке, начну спекулировать гарнитурами и брать взятки. Пока еще блюду себя, но если пропадет надежда - тогда к чему?
- Глаза лечишь?
- Лечу. Это мало помогает.
- Может, тебе съездить в Одессу?
- Филатов давно помер.
- А ученики и продолжатели?
- Они любят совсем слепых. Таких, как я, отсылают в районные поликлиники. Скажи, Иван, разве я плохо работал? Разве я не оправдывал свои деньги?
- Тебе было тяжело, Соломон, - сказал Овцын.
-А в лавке мне легко? - выкрикнул Соломон. - Я там задыхаюсь среди неучей, идиотов и жуликов! Если бы... если бы не Марина, я сошел бы с ума, или повесился, или кого-нибудь прирезал. И если бы не надежда, что вырвусь из этой дыры.
- И если бы не стихи, - улыбнулся Овцын.
- Да, и если бы не стихи, - произнес Соломон смягчившимся голосом. - Марина очень тонко чувствует стихи...
«Соответствует...» - подумал Овцын и сказал:
- Видишь, как много у тебя есть. У иных нет и этого.
- Лавка все перечеркивает, - горько сказал Соломон.
Следующим утром Овцын был уже в Мурманске. Ему понадобилось немного времени, чтобы разыскать трех-четырех приятелей, разведать обстановку и выбрать из всех возможных вариантов Кольскую базу морского лова. Неопределенно пообещав приятелям заглянуть вечерком, он отправился в управление базы и к концу дня определился на траулер «Березань», готовящийся к выходу в море. Полумесячный рейс старенькой, не выходящей за пределы Баренцева моря «Березани» устраивал его по времени, и хотя новые траулеры, совершающие далекие и долгие рейсы, много соблазнительнее для журналиста, но для моряка в старых паровиках есть своя, неповторимая прелесть: они остались стопроцентными судами, а не плавучими предприятиями, в какие превратились современные дизельные гиганты.
Попав на «Березань», он старался не выдать своего морского прошлого. Это оказалось не так уж трудно, потому что на паровиках он не плавал уже лет шесть, а на промысловых судах и вообще никогда не плавал. Его интерес к тому, о чем он знал по учебникам да понаслышке, ко всем этим тралам, лебедкам, консервным и мукомольным машинам, воспринимался людьми как естественное любопытство газетчика. А то, что он ничем не заинтересовался в бедно оборудованной ходовой рубке, капитан Кошастый обосновал таким речением:
- Гений и невежда сходны лишь в одном: оба они все на свете знают.
Речение звучало совсем неглупо, но капитан Кошастый принялся
развивать тезис - и испортил впечатление до такой степени, что Овцын обиделся на «невежду». Он ушел на палубу, и тралмейстер, тоже считавший, что корреспондент не представляет себе, что такое морская работа, посоветовал:
- Вы бы взяли у боцмана сапоги да куртку штормовую. В вашей форме одежды пропадете. Знаете, как нас обрызгивает...
- Откуда мне знать, - сказал Овцын.
19
В последний день декабря «Березань» промышляла на склоне Эмильевой банки и брала каждым тралом по тонне рыбы. На богатом месте собралось полтора десятка судов, во всех сторонах сверкали их огни, расцвечивая морозную и ясную тьму приполярного полдня. Овцын уже разобрался в технике траловых работ настолько, что - как он, усмехаясь, думал - смог бы работать на траулере вторым штурманом.
Прежде ему казалось, что работа эта проще, не требует от людей стольких усилий, ловкости, а порой и выдумки. Случались ситуации небывалые и неповторимые, не предусмотренные никакими пособиями.
В штормовые дни, когда волны прогуливались по палубе низкобортной «Березани», работа матросов, вымокающих до последней портянки, напоминала комплекс акробатических упражнений. И только благодаря этой акробатике никого не смыло за борт. Рыбу, с таким трудом выловленную, смывало за борт, и это было обидно.
Но в канун Нового года море успокоилось, оно тихо и ровно дышало, баюкая старенькую «Березань», а с неба ушли тучи, обнажив роскошные россыпи звезд. Овцын смотрел, писал и радовался, что материал о сегодняшнем дне Севера будет добротный и свежий, как сыплющаяся па палубу из трала треска.
В двадцать часов Федор Пахомович Кошастый приказал оставить поднятый трал на борту и выключить лебедку. Он протелеграфировал в машину «самые малые обороты» и положил пароход носом против ветра. Дождавшиеся этого момента матросы закрепили трал, с гиканьем бросились к рыбоделу, мгновенно расправились с последним уловом старого года и разбежались по каютам готовиться к празднику.
- Вам приходилось видеть, как в море встречают наступление Нового года? - важно спросил капитан Кошастый.
- Не приходилось, - покачал головой Овцын.
И подумал, что Первое мая встречал в море, день своего рождения встречал в море и вот Новый год встречает в море. Какой теперь следующий праздник? Опять Первое мая? И опять он скорее всего будет в тот день в море...
- Это красиво, - произнес капитан Кошастый и позволил себе улыбнуться. - Я всегда думал, что люди установили праздники для того, чтобы иметь возможность оставить скучные заботы о прокормлении и прочем тленном, вспомнить об окружающем их мире и с благодарностью украсить его. Это то же самое жертвоприношение богам, только называется теперь по-другому.
Капитан вовремя закончил речь и не испортил доброго впечатления от своих слов. Он ушел в каюту, предварительно острастив заступившего на вахту третьего штурмана. Не за что-либо, а для порядка, чтоб не забывался... Пришел второй штурман, достал из кармана полтинник, и они с третьим стали разыгрывать, кому встречать Новый год в салоне, а кому на мостике. Смена вахт третьего и второго ровно в полночь. Выиграв, третий штурман ушел бы с мостика на полчаса раньше, а проиграв, должен стоять полчаса лишних.
Второй положил монету на тщательно уже вычищенный к празднику ноготь большого пальца и щелчком подбросил ее кверху.
- Орел! - загадал третий.
Полтинник повращался в воздухе, со звоном брякнулся на штурманский стол, подпрыгнул и замер близ судового журнала.
- Решетка, мой юный друг! - провозгласил второй штурман. - Итак, до встречи через год. Счастливой вахты!
Он приподнял фуражку, забрал полтинник и ушел из рубки до будущего года. Овцын тоже пошел менять свитер на сорочку с галстуком, ватник на пиджак, портянки на носки и полуболотные сапоги на модельные туфли.
Собрались за полчаса перед полуночью в чисто выдраенном салоне за столами, накрытыми белыми скатертями. Широко раздвинули двери, отделяющие офицерское помещение от салона команды, и на всю катушку врубили трансляцию. Кок с помощником носили и носили из камбуза прихотливо разложенные на блюдах салаты. Серебряные головки шампанского высвечивали из крахмальных салфеток. В углу мерцала огоньками небольшая, но мохнатая, раскрепленная тросами нарядно украшенная елка. Пестрил красками новогодний номер стенгазеты «Вперед за план!». Овцын прошел к своему месту, сел, улыбаясь людям, и сразу попал в атмосферу праздничного братства, доброго и веселого единения раскрытых душ. Нарядно одетые люди были красивы, и речи их были красивы, и все, что они делали друг другу, было красиво, чисто и добросердечно. Люди вели себя так, как хотели, и это было хорошо. Даже лучше, нежели пресная благовоспитанность институтской публики, которая в свое время до того покорила Овцына, что он вздыхал по поводу отсутствия такого на судах отечественного флота. Всему свое место, всему свое время. Там, где природой указано расти соснам, нечего сажать бананы...
