Наджва бен Ладен - Семья Усамы бен Ладена
Те пришли, заметно нервничая.
Абу-Зубайр задал им очень мудрый вопрос. Зная, что они очень суеверны, он спросил:
— Вы вчера совершили грех?
Солдат по имени Абу-Валид тут же не выдержал и признался, что они вдвоем пробрались в загон, где стояла корова Абу-Зубайра, и подоили ее. Доказательство своего преступления они выпили, так что никто, кроме голодного теленка, не узнал бы о содеянном, если б не сон Абу-Зубайра.
Конечно, Абу-Зубайр пришел в ярость от их поступка и сурово наказал солдат. Им пришлось бегать вверх-вниз по склону горы, пока они не поклялись, что на всю жизнь усвоили этот урок. Конечно, тут же распространился слух, что стоит кому-то согрешить, и Господь, благоволивший делу отца, предупреждает об этом во сне его и ближайших соратников.
Случались и другие забавные вещи. Помню, как-то я сопровождал отца и нескольких командиров в автомобильной поездке по окрестностям. Они изучали местность, чтобы определить все детали предстоящего сражения и проверить, чему обучились новобранцы, недавно прибывшие в учебные лагеря. Отец сидел в одной из головных машин, а я ехал где-то в хвосте. Как обычно, путешествие было утомительным из-за дрянных дорог и отсутствия элементарных удобств на всем протяжении нашего пути. Проезжая мимо небольших деревушек, мы останавливались, чтобы пополнить запасы воды из местного источника, слегка перекусить и, естественно, облегчиться.
Поскольку нигде не было общественных туалетов, да и частных тоже, бойцам приходилось уединяться в укромных уголках где-нибудь на природе. Облегчившись, солдаты возвращались к автоколонне и ждали в тени деревьев, пока не соберутся остальные. Никто из нас не жаловался на ожидание и задержки в пути, потому что никто не жаждал вновь отправиться в путь по тряским дорогам Афганистана. Нам нравилось посидеть в тени и обменяться сплетнями.
Помню одного солдата. Он терпел до последней минуты, а потом дунул в кусты и надолго пропал, так что мы даже начали волноваться, не случилось ли чего. Мы ждали его под деревом, наслаждаясь свежим ветерком и беседой, когда вдруг увидели, что он торопится к нам по полю, рассекая высокую траву, и при этом ухмыляется во весь рот.
Увидев своих товарищей, он расхохотался. Поскольку нас интересовало все хоть мало-мальски забавное, мы стали расспрашивать, в чем причина столь бурного веселья. Но он так смеялся, что не мог говорить. Наконец он смог выдавить:
— Сижу я там, занятый важным делом, и вдруг слышу шаги. Я подал сигнал незнакомцу, чтоб не приближался — намекая, что мне нужно уединение. Представьте мое удивление, когда нарушитель моего спокойствия прибавил шагу и устремился прямо в мою сторону. Я продолжал подавать сигнал: «Кхе, хм, кхе-кхе», — покашливал я, но его это не остановило. Я пришел в ярость. Я ведь вовсе не хотел, чтобы меня застали в таком виде!
К этому моменту все уже хохотали.
— И вдруг прямо передо мной появился высоченный мужчина! Он положил мне руку на плечо и, глядя на мою скорчившуюся фигуру, спросил: «У вас все в порядке, друг мой? Я услышал такие странные звуки и забеспокоился, что кому-то стало плохо».
Солдат покатился со смеху:
— Я только промычал в ответ! Что мне оставалось делать? Я сидел со спущенными штанами, скорчившись в смешной позе, и при этом беседовал с незнакомцем!
К тому времени вокруг него собралась уже целая толпа бойцов, и почему-то этот рассказ вызвал у всех неистовое веселье. От смеха никто слова не мог сказать. Слезы градом катились по суровым лицам бойцов.
Моя жизнь была во многом унылой и безрадостной, но я старался утешать себя мыслью, что она лучше, чем у многих других. По крайней мере, я не был ребенком-калекой в стране, охваченной гражданской войной. В Афганистане очень дурно обращались с физически или умственно неполноценными детьми. Некоторые солдаты встречали слабоумных, которых держали на привязи, словно собак, приковав тяжелой цепью к дереву или столбу.
Помню одного такого мальчика — я мысленно отождествлял себя с ним, потому что мы были ровесниками. Он жил в деревушке возле нашей базы в Кандагаре, и его всегда держали на цепи. С годами он научился сбегать. Избавившись от своих пут, он иногда забирался на территорию нашей базы. Как-то раз часовой заметил приближающуюся к нему мужскую фигуру и крикнул:
— Стой! Назови себя!
Не понимая, что от него хотят, бедняга продолжал шагать на звук человеческого голоса. Убежденный, что перед ним смертник с бомбой, солдат сделал предупредительный выстрел над головой парня. Тот продолжал двигаться вперед, не испугавшись звука выстрелов.
К счастью, у часового было хорошее зрение, и он вскоре разглядел, что это слабоумный бедняга из деревни. Другие солдаты, прибежавшие на звук выстрела, поспешили поймать парня и отвели назад в деревню, к его цепи.
Шло время, и я стал замечать, что у отца случаются приступы грусти, хотя он по-прежнему не делился со мной своими сокровенными мыслями. Но его печаль трогала струны сыновнего сердца, и я стал искать причины, оправдывающие его поведение. Мне так хотелось, чтобы отец отказался от войны и насилия. Конечно, это было прежде, чем он перешел черту, из-за которой вернуться к нормальной жизни уже невозможно.
В то самое время, как я стал с большей добротой относиться к отцу, произошел ряд жестоких случаев, которые окончательно отвратили меня от «Аль-Каиды» и дела жизни моего отца.
Мы с братьями со времен Хартума имели щенков в качестве домашних питомцев. После того как мулла Нуралла подарил мне первого щенка в Афганистане, моего Бобби, семейство наших псов здорово разрослось. В стране, где мы жили, не знают, что такое принудительный контроль над размножением. Во всем мусульманском мире считается жестоким кастрировать и стерилизовать собак, лишая самцов радости спаривания, а самок радости материнства. Мусульмане убеждены, что творения Господа должны оставаться такими, какими Он их создал. Поэтому щенки расплодились по всей округе.
Вскоре после переезда в Кандагар я узнал, что в учебных лагерях отца появилось еще больше достижений современной науки и техники, в том числе химическое и биологическое оружие — и бойцы проводили его испытания.
Как-то раз я пошел к одной из своих собак — она недавно родила щенков. Несколько бойцов попросили меня отдать им этих щенков. Мне не понравилась эта идея, но, решив, что они просто хотели завести себе питомцев, отдал им щенков — они были уже достаточно взрослые и могли обойтись без молока матери.
Подобные просьбы вскоре стали повторяться, и мне стало любопытно, зачем нужно столько щенков. К тому времени я прожил в Афганистане уже несколько лет и редко встречал людей, любивших собак. Большинство афганцев считают их вредителями, вроде грызунов. Вместо того, чтобы погладить милого щенка, они его лучше пристрелят. В моем мире не знают той огромной любви к собакам, которая, как я слышал, существует на Западе.
Вскоре один друг признался мне, что щенков, которых мы с братьями так лелеяли, приносили в жертву во имя джихада. Солдаты отца использовали щенков в качестве подопытных в своих жестоких экспериментах: пускали газ и смотрели, как долго те будут умирать.
Все мое тело охватила нервная дрожь. Я плакал, но даже это не могло смягчить отца и его людей. Мне сказали, что подопытные для экспериментов необходимы, а щенки идеально подходили для этой цели. И отца ничуть не волновало, что я умолял сохранить жизнь этим щенкам, так как был глубоко к ним привязан. Некоторые юные солдаты, родившиеся с черствым сердцем, даже с упоением описывали предсмертные мучения этих милых созданий. Они рассказывали мне, как те дрожали от ужаса в своих клетках, мучаясь от медленно убивавшего их газа. Газ действовал совсем не так быстро, как воображают многие.
С тех пор я не позволял себе привязываться к новорожденным щенкам, потому что все эти славные малыши были обречены. Опыты с газом продолжались и после моего отъезда из Афганистана.
Узнав о судьбе щенков, я еще сильнее отдалился от отца, осознав, что путь, на который он встал, ведет только к боли, разочарованию и смерти. Мысль о страданиях несчастных животных причиняла мне такие мучения, что я запрятал ее в самый дальний уголок своего сознания. И сегодня впервые вспоминаю и говорю об этом.
Мои чувства беспорядочно путались и кружились в каком-то яростном вихре. Я решил, что мой единственный шанс стать счастливым — обрести независимость и найти себе подходящую невесту, чтобы создать собственную семью. В марте 1998 года мне исполнилось семнадцать, и это стало поворотным моментом в моей жизни. Я всегда полагал, что именно в этом возрасте женюсь. Наверное, эта мысль засела у меня в мозгу, потому что отец, а также мой старший брат Абдулла женились в семнадцать лет. Абдул-Рахман и Саад тоже хотели жениться.
