Наджва бен Ладен - Семья Усамы бен Ладена
Линия фронта вокруг Кабула граничила с деревней. Скромные хижины усеивали склоны горы. Многие из этих домиков пустовали, ведь рядом шли бои, и солдаты отца предпочитали проводить ночь в этих хижинах, а не на каменистой земле. На время сна солдаты расставляли дозоры вдоль горных троп. Настала ночь, когда был мой черед стоять в дозоре, потому что отец велел обращаться со мной точно так же, как с другими солдатами. «Не лучше и не хуже» — таков был его приказ.
Стоило мне найти удобную позицию для наблюдения за окрестностями, как пуля просвистела у меня возле правого уха. Через секунду другая разрезала воздух, чуть не задев левое ухо. И вскоре уже пули посыпались градом. Вражеские солдаты обнаружили мое местонахождение. Поскольку пули летели со всех сторон, я не знал куда бежать.
До сих пор не понимаю, как меня не подстрелили. Вероятно, безлунная ночь помешала стрелкам четко разглядеть меня, а возможно, моя фигура была настолько неподвижной, что они решили, будто это каменная глыба. Мои товарищи услышали грохот выстрелов и, выбравшись из домиков, присоединились ко мне, когда обстрел уже практически завершился. На рассвете, осмотрев место ночного происшествия, мы поразились количеству гильз, найденных вокруг моей позиции. В ту ночь сам Господь охранял меня.
На шестой день начался бой, и я тут же проникся огромным уважением к солдатам. Меня послали на линию артиллерии, где стоял такой грохот, что лопались барабанные перепонки. Конечно, со временем я привык к шуму, но так и не привык к кровавому зрелищу. Ужасно видеть вокруг жестокую бойню и бесцельно загубленные жизни. Столько раненых и умирающих лежало на поле боя, и многие из них не старше меня!
Мне было жаль беспрестанно разочаровывать отца, но я вернулся с передовой, убежденный сильнее, чем прежде, что война — самое бесполезное в мире занятие. И, сидя на вершине горы возле линии фронта, поклялся посвятить остаток жизни борьбе против того, что так дорого моему отцу.
Единственное, что отец любил больше войны, — это ислам. И хотя мусульманину разрешено молиться везде: на улице, дома, в офисе, в пустыне и даже в аэропорту, — лучше всего, если у мусульманина есть возможность помолиться в мечети. Но было время, когда нам с братьями надоело ходить в мечеть. Это не из-за недостатка набожности — мы были глубоко верующими, — просто мечеть использовалась для самых разных целей, и мы с братьями зачастую проводили там больше времени, чем дома. В мечети устраивалось множество скучных собраний и лекций, длившихся часами. Порой самые занудные из исламских учителей что-то вещали нам до тех пор, пока наши веки не наливались тяжестью и головы уже не держались на шее. Но отец не проявлял ни малейшей жалости к нашему положению, считая, что его юные сыновья должны сидеть смирно и с энтузиазмом слушать бесконечные вариации на одну и ту же тему.
Со временем пронеслась весть, что каждый, кто чувствует в себе необходимость выступить с лекцией, может это сделать. И многочисленные энтузиасты-ораторы часами держали в плену несчастных слушателей. Почти каждый из взрослых посчитал своим долгом выступить перед аудиторией и убедить других в том, что он прекрасно разбирается в вопросах ислама. Большинство из них были просто невежественными людьми, которым захотелось приподняться в собственных глазах, выступив с речью перед публикой.
Мы с братьями и так проводили в мечети больше времени, чем другие: зубрили строки Корана, изучали историю ислама, причины джихада, факты, свидетельствующие о подлости и коварстве немусульманского мира, а также планы отца по уничтожению стран Запада. Именно в мечети нам рассказали, что Соединенные Штаты боятся ислама, потому что он может затмить собой христианскую религию. Нам объясняли, что благословенный план Господа состоит в том, чтобы все остальные религии, включая христианство, иудаизм и индийские верования, подчинились исламу, который займет главенствующее положение в мире. Все люди в мире объединятся под властью Исламского халифата.
После двух лет мучений, причиняемых пространными и горячими обращениями необразованных зануд, я решился написать анонимное послание, старательно изменив почерк.
Вот что я помню сегодня из того письма:
Никому не до́лжно выступать в мечети без разрешения шейха бен Ладена. Несправедливо, что верующим приходится выслушивать беспрестанный поток сумбурных лекций. У мужчин в жизни много более достойных дел, чем часами сидеть в мечети, внимая необразованным ораторам. Мечеть не следует использовать таким неразумным образом. Эти скучные лекции, выражающие лишь мнение самих выступающих, бесполезны для целей ислама. Ораторы, говорящие о вопросах веры, должны вдохновлять слушателей, но большинство болтунов, наводнивших нашу мечеть, порождают разногласия и недовольство. Верующих нельзя доводить до изнеможения и крайней скуки, потому что это отвратит их от других, куда более достойных мероприятий, проводимых в мечети.
Не желая, чтобы меня раскрыли — мне вовсе не хотелось испытывать на себе силу отцовского гнева, — я проскользнул в мечеть, когда там было пусто, и прикрепил свое послание на стене.
Когда пришло время следующей молитвы, я был в мечети вместе с отцом. Один из старейшин подошел к нам. Он сказал:
— Мужчины обсуждают послание. Все говорят, что только сын принца мог иметь достаточно храбрости написать подобное письмо. Мы обдумали это и перебрали всех сыновей шейха Усамы. Все согласились, что это послание могла написать лишь одна рука — рука его сына Омара.
Я не сказал ни слова.
Отец тоже молчал.
Наконец старик прямо спросил меня:
— Омар, это ты написал письмо?
Мы встретились взглядами, но я не признал свою вину. Не сказал ни «да», ни «нет».
Отец продолжал безмолвно сидеть. Он не смотрел ни на старика, ни на меня. Кажется, он разглядывал свои руки.
Старик снова задал вопрос:
— Почему ты написал это, Омар?
Зная, что он не уйдет, пока не отвечу, я сказал:
— Даже если я и не писал этого письма, то полностью с ним согласен. Молодежь сыта по горло этими выступлениями.
Не дождавшись реакции отца на эти слова, старик кивнул и молча ушел.
Отец не двигался. Я в страхе ждал, что он сделает — никогда раньше не лгал отцу. Я чувствовал, что сердце подсказывает ему: именно его сын Омар виновен в содеянном, — но как ни странно, отец не стал поднимать этот вопрос. На какое-то время количество речей уменьшилось, но некоторым людям слишком нравится звук собственного голоса, так что довольно скоро они возобновили свои потуги рассказать всем вокруг о собственном видении ислама.
Через неделю я обнаружил, что у отца есть куда более серьезные проблемы, чем скучные выступления в мечети. В первый раз в своей жизни он оказался совсем без денег.
Хотя мы обеднели еще в 1994 году, когда саудовское правительство заморозило счета отца, но до недавнего времени мы не испытывали таких серьезных проблем. С тех пор как отец потерял доступ к личным средствам, его огромная организация существовала на благотворительные отчисления. Сочувствующие члены королевской семьи, рядовые саудовские граждане и даже ближайшие родственники отца щедро жертвовали деньги на священное дело джихада. И прежде не существовало никаких ограничений в отношении таких пожертвований. Но с недавнего времени саудовское правительство запретило благотворительным организациям страны перечислять деньги на дело отца. Правительство внимательно следило, чтобы никто не переводил ему никаких средств.
Впервые мы оказались в таком отчаянном положении: у нас не было денег даже на еду для собственной семьи, не говоря уже об огромной армии голодных людей, собравшейся вокруг моего отца.
У меня сохранились отчетливые воспоминания о тех днях, потому что я страдал от голода, как и все мужчины. Я лично раздал последние крошки еды — яйца и картошку — женщинам и детям. Муки голода стали терзать наши желудки.
Отец обсуждал проблему с Абу-Хафсом и еще несколькими людьми, которым доверял. Я сел рядом с ними и слушал. Отец говорил грустным, разочарованным голосом:
— Будь у меня только пять миллионов долларов, я уже сегодня выиграл бы эту войну.
Мы все знали, что он имел в виду пожиравшую эту страну гражданскую войну, которая продолжала терзать каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка в Афганистане. Этот конфликт отдалял отца от выполнения его главной миссии — вооруженной борьбы против Запада.
Я почувствовал, как меня захлестывает волна гнева. У отца не было за душой ни одного саудовского риала и даже ни одного афгани. Если мы в ближайшее время не получим никаких средств, мы все умрем с голоду. А мой отец жалуется, что у него нет денег, чтобы воевать. Но я держал рот на замке — это был не самый подходящий момент, чтобы ссориться с отцом. Его окружали люди, боготворившие до такой степени, что любой из них мог бы всадить мне кинжал в сердце, посмей я критиковать отца.
