Лиза Си - Девушки из Шанхая

Наши ответы не помогают расследованию. Мы рассказываем, что во время войны собирали оловянную фольгу и распространяли облигации военного займа. Мы рассказываем, что я пожимала руку мадам Чан Кайши.

— У вас есть фотография, которая могла бы это доказать? — спрашивает Биллингс, но именно этот момент мы не запечатлели на пленку.

В начале августа Биллингс меняет тактику:

— Если ваш так называемый отец родился здесь, почему он посылал деньги в Китай, когда это уже было запрещено?

Не дожидаясь ответа Сэма, я отвечаю сама:

— Он отправлял деньги в деревню, где живет уже пятнадцатое поколение его семьи.

— Поэтому ваш муж продолжал отправлять деньги за границу?

— Мы, как могли, помогали родственникам, которые оказались в ловушке, — перевожу я слова Сэма.

Биллингс подходит к нам, хватает Сэма за грудки и кричит ему в лицо:

— Признавайся! Ты отправлял деньги, потому что ты коммунист!

Мне нет нужды переводить эту фразу, Сэм и так понимает, о чем идет речь, но я все же перевожу — тем же спокойным, твердым голосом, который должен продемонстрировать: что бы ни сказал Биллингс, нас это не собьет. Но внезапно Сэм, который сам не свой с того момента, как Джой высмеяла его готовку и дурное знание английского, и плохо спит с того дня, как агент Сандерс впервые вошел в «Кафе Перл», вскакивает, тычет пальцем в лицо Биллингсу и называет его коммунистом. Они кричат, обвиняя друг друга в приверженности коммунизму: нет, ты коммунист! нет, это ты коммунист! — а я сижу и, подобно эху, повторяю их обвинения на двух языках. Биллингс все больше и больше злится, но Сэм держится спокойно и твердо. Наконец Биллингс умолкает, падает в кресло и сверлит нас взглядом. У него нет доказательств против Сэма, как и у Сэма нет доказательств против агента службы иммиграции.

— Если не хотите признаваться, — говорит он, — и не желаете говорить о тех, кто продает фальшивые документы в Чайна-тауне, может, расскажете немного о своих соседях?

В ответ Сэм невозмутимо цитирует афоризм, а я перевожу:

— Мети снег перед своим домом и не заботься об инее на крыше соседа.

Мы, казалось бы, одерживаем верх, но в серьезной борьбе тонким рукам не одолеть толстых ног. ФБР и служба иммиграции допрашивают дядю Уилберта и дядю Чарли, которые отказываются признаваться, что-либо говорить о нас или выдавать отца Лу, который продал им фальшивые документы. Благороден тот, кто не пинает тонущую собаку.

Когда дядя Фред приходит со своим семейством на воскресный обед, мы просим Джой поиграть с его дочерьми во дворе, чтобы он мог рассказать нам о визите агента Биллингса к ним домой в Силвер-Лейк. Благодаря службе в армии, учебе в колледже и длительной стоматологической практике Фред почти избавился от акцента. У него круглое, полное лицо, а над поясом нависает небольшое брюшко.

— Я сказал ему, что я ветеран, что служил в армии и сражался за Америку, — перечисляет дядя Фред. — Он глядит на меня и говорит: и получил, мол, за это гражданство. Конечно получил! Правительство же обещало. Тогда он вытаскивает какую-то папку и предлагает взглянуть. Это оказалось мое иммиграционное дело с острова Ангела! Помните всю эту чушь из инструкций? Все сохранилось в этом деле. Там содержится информация о старике и Иен-иен. Там перечислены даты наших рождений и основные факты наших биографий. Потом он меня спросил, почему я не рассказал о своих так называемых братьях, когда вербовался. Я ничего ему не ответил.

Он берет Марико за руку. Она побелела от страха, который владеет всеми нами.

— Мне плевать, что они пристают к нам. Но когда они преследуют моих детей, которые здесь родились… — Он с отвращением трясет головой. — На прошлой неделе Бесс вернулась домой в слезах. Учитель пятого класса показал фильм об угрозе коммунизма. Там были русские в меховых шапках и китайцы, которые, естественно, выглядели как мы. В конце фильма диктор предлагает всем школьникам звонить в ФБР или ЦРУ, если они увидят кого-нибудь подозрительного. Кто выглядит подозрительнее всех в классе? Моя Бесс. Теперь с ней никто не играет. Мне приходится волноваться и за Элеонор с маленькой Мэми. Я говорю девочкам, что их назвали в честь первых леди и им нечего бояться.

Им, разумеется, есть чего бояться, как и всем нам.

Под водой думаешь только о воздухе. Помню, каким казался мне Шанхай в те дни, когда жизнь наша делала крутой поворот: ранее восхитительные улицы воняли испражнениями, красивые женщины казались просто-напросто девушками с тремя дырками, деньги и роскошь делали все безнадежным, вульгарным и тщетным. В эти сложные и пугающие дни Лос-Анджелес и Чайна-таун стали для меня другими. Пальмы, фрукты и овощи в моем саду, горшки с геранью перед магазинами и на ступенях даже в летней жаре кажутся словно бы воплощением самой жизни. Глядя на улицы, я вижу надежду. Вместо смога, коррупции и уродства передо мной предстают великолепие, свобода и открытость. Мне отвратительна сама мысль о том, что правительство преследует нас своими ужасными и — прости, Господи, — правдивыми обвинениями, но еще хуже мысль о том, что мы можем навеки потерять это место. Да, это всего лишь Чайна-таун, но это мой дом, наш дом.

В такие моменты я сожалею обо всех этих годах, когда я тосковала по Шанхаю, превратившемуся для меня в золоченые воспоминания о людях, местах и блюдах, которые, как мне не раз писала Бетси, больше не существуют и никогда не вернутся. Я браню себя: как могла я не видеть того, что было прямо передо мной все эти годы? Как могла я не наслаждаться этой сладостью, вместо того чтобы цепляться за воспоминания, обратившиеся в прах и пыль?

В отчаянии я звоню в Вашингтон, чтобы спросить у Бетси, не может ли ее отец нам чем-нибудь помочь. Хотя он сам страдает от преследований, Бетси обещает, что он ознакомится с делом Сэма.

— Мой отец родился Сан-Франциске, — говорит Сэм по-английски с ужасным акцентом.

С нашего ужина с Фредом прошло четыре дня, и сегодня Сандерс и Биллингс без предупреждения заявились к нам домой. Сэм сидит на краю кресла отца Лу. Остальные мужчины сидят на кушетке. Я присела на стул с жесткой спинкой, молясь, чтобы Сэм позволил мне говорить вместо него. Меня охватывает то же чувство, что в тот день, когда головорез из Зеленой банды объявил нам с Мэй свой ультиматум в нашей гостиной: вот оно.

— Тогда докажите это. Покажите нам его свидетельство о рождении, — требует агент Биллингс.

— Мой отец родился Сан-Франциске, — упорно повторяет Сэм.

— Сан-Франциске, — насмешливо повторяет Биллингс. — Разумеется, в Сан-Франциско, ведь именно там произошло землетрясение и пожар. Мы не дураки, мистер Лу. Говорят, что до 1906 года в США родилось столько китайцев, что каждой китаянке приходилось рожать по пятьсот сыновей. Даже если бы это и могло произойти, почему рождались только мальчики, а не девочки? Вы их убивали?

— Я тогда еще не родился, — отвечает Сэм на сэйяпе. — Я здесь не жил…

— У меня есть ваше дело с острова Ангела. Взгляните на эти фотографии.

Биллингс выкладывает на кофейный столик две фотографии. Одну из них, изображающую маленького мальчика, председатель Пламб показывал мне много лет назад. На другой — Сэм на острове Ангела в 1937 году. Глядя на обе фотографии, можно с уверенностью сказать, что это разные люди.

— Признайтесь и расскажите нам о своих фальшивых братьях. Не стоит подвергать страданиям свою жену и дочь из верности людям, которые не помогут вам.

Сэм разглядывает фотографии, откидывается в кресле и говорит дрожащим голосом:

— Я настоящий сын своего отца. Брат Верн вам скажет.

Его стальной веер словно бы складывается у меня на глазах, но я не понимаю почему. Я встаю, подхожу к нему сзади и кладу руки на спинку кресла, чтобы он знал, что я рядом. В этот момент я понимаю, в чем причина. В проеме кухонной двери, прямо напротив Сэма, стоит Джой. Он боится за нее и стыдится самого себя.

— Папа! — кричит Джой, вбегая в комнату. — Послушайся их. Скажи правду. Тебе нечего скрывать.

Наша дочь не имеет ни малейшего представления о правде, но она невинна и, я должна сказать, глупа, как ее тетушка.

— Если ты скажешь правду, произойдут хорошие вещи, — говорит она. — Ты ведь сам мне это говорил.

— Видите, даже ваша дочь просит вас сказать правду, — поддакивает Биллингс.

Но Сэм непреклонен:

— Мой отец родился Сан-Франциске.

Джой плачет и умоляет его. Верн хныкает в соседней комнате. Я стою, беспомощно опустив руки. А моя сестра где-то на съемочной площадке или покупает себе новое платье или что-нибудь еще.

Биллингс открывает свой портфель, достает лист бумаги и протягивает его Сэму, который не читает по-английски.

— Если вы подпишете эту бумагу, признавая, что прибыли сюда нелегально, — говорит он, — мы лишим вас гражданства, которое и так недействительно. Когда вы подпишете бумагу и признаетесь, вы получите неприкосновенность, новое, настоящее гражданство — при условии, что расскажете нам обо всех знакомых, родственниках и соседях, которые прибыли сюда незаконно. Особенно нас интересуют те бумажные сыновья, которых сюда ввез ваш так называемый отец.