Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария
Я сохла на глазах.
Когда мама обнаружила причину, она очень обрадовалась:
– Любовь! Так ведь это же здорово!
– Чего же тут хорошего, если он на меня не реагирует?
– Так ведь он не в курсе. Надо дать ему понять.
– Как это?
– Очень просто. В любви надо признаваться. Если ты кого-то любишь, надо сказать ему об этом. В этом нет ничего плохого. Не думаю, что ему каждый день признаются в любви. Ты для него сразу станешь особенной.
– А если я ему не нужна?
– Давай справляться с трудностями по мере их возникновения. Пока напиши ему записку.
– В стихах?
– Конечно, в стихах. Признаваться всё-таки лучше высоким стилем.
– А если он…
– Пиши! Потом разберёмся! – подытожила мама.
Этой своей любимой фразой «потом разберёмся» мама беспечно справлялась с любыми жизненными сложностями. Через пару лет, когда я, уже учась на журфаке МГУ, сказала, что выхожу замуж, она сначала очень удивилась: «Кто же выходит замуж за своё первое интервью? У тебя этих интервью знаешь ещё сколько будет? Выше крыши!» А потом подумала и добавила: «Ладно, выходи, потом разберёмся».
Короче, я написала длиннющее стихотворение. Помню из него только две строфы:
…Но когда тоскую, разве тоже,Даже если очень далеки,Разве ты не чувствуешь похожейВ это время боли и тоски?Разве ты не чувствуешь печалиСреди повседневной суеты,Будто бы тебя сейчас позвали,А откуда – не расслышал ты?..Мама была потрясена и даже, кажется, слегка заревновала, потому что не ожидала такой глубины чувства.
Понятно, что такое чересчур страстное послание я уже своим именем подписать не могла.
– Ладно, – сказала мама. – Давай пошлём без подписи: пусть сам догадается, от кого.
– Это ты хорошо, конечно, придумала, но все знают, что в школе стихи сочиняю только я.
– Об этом не волнуйся. На тебя никто не подумает. Во‑первых, ты слишком скромная, чтобы писать мальчикам такие откровенные письма, а во‑вторых… все решат, что это какая-то не очень известная классика, – успокоила мама. Это была грубая лесть, но она подействовала.
– А почерк? Он почерк сличит – и всё!
– Не сличит! Я своей рукой перепишу.
Сказано – сделано.
Как подкинуть записку – проблемы не стояло. Хоть в этом мне повезло. В Серёжкином классе училась моя лучшая подруга из соседнего подъезда Ленка Горбей, с которой мы выросли и которая тоже была в курсе всего. Тоже Ленка, между прочим. Мне кажется, в моём поколении только Ленками всех и называли. Девчонок – Ленками, мальчишек – Серёжками. Почему?.. К ней я и обратилась.
– А если мама об этом узнает? – тревожно и строго спросила меня подруга.
– Так она сама и переписала, – пожала я плечами.
– Твоя мама – прикольщица!
На другой день подружка как раз дежурила и, когда все вывалили на перемену, подошла к его парте, где на углу лежали приготовленные к уроку дневник и учебник, и всунула листик между страничками дневника, логично рассудив, что в учебник он может не заглянуть ещё неделю, а уж в дневник-то обязательно посмотрит.
На уроке она испытала несколько упоительных минут, наблюдая за реакцией объекта, когда он обнаружил в дневнике незнакомую бумажку, развернул, прочитал и… совсем новыми удивлёнными глазами обвёл класс и сидящих вокруг девочек. Никто на его взгляд не откликнулся.
…Через неделю у меня появилась соперница. Это была наша общепризнанная школьная красотка из параллельного класса. Видимо, мои стихи спровоцировали их объяснение, и Юлька с готовностью подтвердила своё мнимое авторство, подписавшись под моим выстраданным текстом.
Они стали ходить по школе за руку, что было страшным вызовом всему миру и апогеем интимности.
Это тяжёлое горе днём я переживала мужественно, а по ночам рыдала. Мама не спала вместе со мной, говорила:
– Если он выбрал другую, значит, это не наш человек и не стоит он наших слез.
И ещё она говорила:
– Вот что делает сила слова! – и своим подругам по телефону цитировала мои стихи.
Единственное, что меня спасло в этой истории от полной трагедии и всенародного позора, – это графическое исполнение записки, поскольку Юльке было ужасно интересно узнать истинного автора. И через какое-то время она подошла ко мне с просьбой переписать ей текст песни «Бригантина», который я знала полностью, а она – совсем нет.
– Темнота необразованная! – удивлялась мама.
Я честно написала Юльке текст своим корявым почерком, понимая, что она будет его сличать с маминым – красивым, круглым, ровненьким. После этой проверки Юлька утратила ко мне всяческий интерес, мысленно вычеркнув меня из претенденток на авторство стихов.
И потом мы выступали с нашей композицией, посвящённой погибшим поэтам. И я – одна – в полной тишине актового зала, набитого битком учителями и старшеклассниками, читала «Снег идёт». А вслед за мной Серёжка и Юлька красивыми голосами подхватывали вместе ту самую «Бригантину» Павла Когана:
…Так прощаемся мы с серебристою,Самою заветною мечтой,Флибустьеры и авантюристы,По крови, упругой и густой!…Мне исполнилось шестнадцать лет. День рождения я обычно справляла дважды: один раз с одноклассниками, второй – с родственниками.
– Мам! Мне вчера первый раз признались в любви!
– Кто?! Где?! Когда?!
– Ну, вчера, на моём дне рождения.
– Так ведь одни родственники были.
– А Сашка!
– Ему же семь лет!
– Мужчина в любом возрасте – мужчина!
– И как же это случилось? «Страсть как люблю откровения от своих подруг».
– Когда я его играть увела в другую комнату, чтоб он вам – взрослым – дал спокойно отметить МОЙ день рождения. Мы с ним во всё там переиграли – и в войну, и в дочки-матери. Потом я уже уморилась, села просто ему книжку читать. А он обнял моего коричневого медведя и сидит слушает. А потом вдруг прерывает меня на самом интересном месте и говорит неожиданно: «Знаешь, что мне этот медведь сейчас на ухо шепнул?.. Что он в тебя влюблён!»
– Ну вот! А ты волновалась!.. – Мама тут же стала передразнивать: – «Пятнадцать лет проходят, а я никому не нужна!» Первое объяснение у нас уже в копилке, дальше будет больше! Ещё не будем знать, куда от этих объяснений деться! Будем их солить и в банки закручивать!
Я не удержалась и заплакала. Но тут же раскаялась в этом, потому что у мамы на лице отразилась такая беспомощность, что мне стало её ужасно жалко. Жальче, чем себя.
– Ты чего? – Мама сама была готова разрыдаться.
– Уже шестнадцать лет!
– Что ужасного-то?
– Ты же сама говорила, что женщины стареют раньше мужчин.
– Ну… теоретически.
– Серёже сейчас семнадцать. Представляешь, каким он будет через двадцать лет?
– Ну? Каким?
– Таким же высоким и сильным… Только лицо мужественнее и одухотворённее – со следами прожитой жизни. И волосы… Его каштановые волосы… С проседью. И глаза… глубже и трагичнее. Его же судьба к тому времени, наверное, не один раз ударит. И на лице будет написана ирония – в складках губ… И жизненный опыт.
– Ты накрутила: и одухотворённость, и ирония, и всё сразу!
– И ещё он уедет в Чикаго и станет там бизнесменом!
– Почему в Чикаго?
– Потому что он в учебнике фотографию увидел и ему город понравился. А он всегда добивается чего хочет! Он же будет просто неотразимый!.. А я?
– А ты?
– Я уже стану дряхловатой некрасивой женщиной… растолстею… И вообще…
– Ну спасибо! Мне тогда удавиться прямо сейчас?
– Ты – другое дело. То есть… я хотела сказать…
– Так. Слушай меня внимательно и запоминай. Через двадцать лет ты будешь молодой, красивой, элегантной, обаятельной женщиной, уверенной в себе, а не комплексующей размазнёй, как сейчас. Потому что ты в итоге все эти комплексы поборешь! Я тебе обещаю! Или я не мать! И мужики будут считать за счастье пригласить тебя на кофе или подвезти домой. А он станет полноватым, обрюзгшим, лысеющим козлом – в Москве или в Чикаго – разница не большая! И будет жалко заискивать перед такими самодостаточными женщинами, как ты!.. А замуж ты выйдешь первая из всего класса!
