Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра
Двадцать пять раз приходила осень, и двадцать пять раз слышала Мэри этот гогот, и все же старое волнение всколыхнулось в ней. На сей раз возвращение казарок значило для нее много больше, чем когда-либо прежде. Быть может, среди них и тот, о котором писал Рори, хотя Рори и говорил, что едва ли он вернется на Барру, К тому же она видит прилет казарок в последний раз. Когда будущей осенью эти большие птицы вернутся сюда опять, Мэри на Барре не будет, и она не задрожит, заслышав их дикие и вольные ночные крики. Но где бы ни привелось ей быть, каждый год с наступлением первых морозных октябрьских ночей они всегда будут звучать в ее памяти. Все прочие подробности жизни на Барре она надеялась забыть, но никогда не забудет звонких криков белощеких казарок, потому что они составляли не только часть ее воспоминаний, они были частью ее собственного сердца!
Целый час простояла она, прижимаясь к стене дома, лицом к морю. По большей части крики гусей, долетавшие издалека, звучали глухо, но несколько стай пролетели совсем близко, и ветер ясно и внятно донес их гогот, хотя самих птиц и нельзя было различить в черной пропасти неба. Наконец Мэри вновь вошла в дом и перечитала написанное еще летом письмо от Рори, чтобы освежить в памяти описание желтых лент на шее у птиц и того, как они выглядят издали на летящей или плывущей птице. Потом пошла спать. Завтра вечером, в сумерки, она пойдет к проливу Гусиного острова и начнет наблюдения.
К концу дня ветер утих, но на берег все еще накатывались громадные зеленые волны. Взобравшись на последний утес, за которым лежал пролив Гусиного острова, она услышала с моря негромкие окрики белощеких казарок. Она осторожно выглянула из-за гребня утеса, но было еще рано, и гуси не вернулись кормиться на поросшие морской травой отмели. Она опустилась в густую вику и клевер, наполовину скрывшие ее, и принялась ждать.
Через несколько минут показались стаи казарок. Первые птицы вылетали из-за Гусиного острова и шумно опускались на воды пролива в тот самый миг, когда солнце огромным, расплавленным диском, пылая, погружалось в море. За ними быстрой чередой подоспели другие стаи и тут же принялись кормиться, целиком погружая в воду голову и шею и нацелив хвосты прямо в алеющее небо. Пока слетелось всего несколько сотен — авангард тех многих тысяч, которые потом будут кормиться тут каждую ночь.
Мэри продолжала наблюдения в сгущающихся сумерках. Она находилась в полумиле от стай, а чтобы обследовать их получше, нужно подобраться поближе. Например, как когда-то Рори, спрятаться на берегу под одеялом, или же можно купить бинокль. В Каслбэе бинокли найдутся, но стоят они дорого, и она тотчас отказалась от этой идеи.
Она уползла прочь и в сумерках отправилась домой. Через неделю она вернется сюда опять, чтобы проверить гусиные стаи, и тогда захватит с собой одеяло и постарается подобраться поближе.
Неделю спустя она вновь была у залива. Она пришла заблаговременно, положила на края одеяла камни, чтобы его не сдул ветер, и забросала сверху травой и клевером. Теперь она лежала под одеялом, выглядывая в щелку, которую оставила перед собой, подперев палочкой край одеяла.
Гуси появились, когда солнце начало опускаться в море.
На воду снижалась стая за стаей, и на этот раз их было гораздо больше, чем неделю назад. Теперь собралось все зимнее гусиное население острова, и Мэри могла приступать к поискам того гуся, о котором писал Рори.
Она внимательно осматривала одну птицу за другой, стараясь отыскать желтую ленту на шее, о которой говорил Рори, но вскоре поняла, что ее укрытие почти над самой водой никак не сможет обеспечить ей достаточного обзора. Одеяло заслоняло ей вид с боков, и она могла разглядеть только небольшое число гусей, в основном тех, которые сновали у нее прямо перед глазами. В следующий раз придется расположиться для наблюдений на утесе повыше, откуда можно охватить глазом всю бухту. Стало ясно, что без бинокля не обойтись. Невооруженным глазом она ни в коем случае не сможет с уверенностью установить, нет ли гуся Рори где-нибудь на дальних флангах стаи.
Несколько месяцев подряд Мэри откладывала часть выручки от твида на возвращение в Глазго; она спрятала их в горшке, а горшок заткнула в одну из крысиных нор в стене своей комнаты. Сэмми суеверно боялся крыс, уверенный, что, если будет докучать им, они нападут на него во сне, и Мэри знала, что деньги там в безопасности.
На следующее утро Большой Сэмми ушел из дому сразу же после завтрака, и, как только он удалился, Мэри извлекла свои сбережения и отправилась в Каслбэй. Бинокль, который она купила, стоил двадцать фунтов, поглотив больше половины ее сбережений. Она неохотно рассталась с деньгами, утешившись мыслью, что, если возникнет необходимость, она сможет продать бинокль в комиссионный магазин в Глазго и вернуть часть истраченных денег.
Она возвратилась домой лишь под вечер; Большой Сэмми лежал на постели, дожидаясь ее. Когда она вошла, он поднялся. Он был по-прежнему красив и статен, и в его белокурых волосах еще не пробивалась седина. Сэмми тотчас углядел бинокль.
— Чего это ты там тащишь?
— Бинокль, — ответила Мэри.
— Ничего такого не знаю, — сказал он. — Шпионские стекла — вона что.
— Вот именно, — сказала Мэри. — Шпионские стекла.
— Зачем купила? За соседями подглядывать,что ли?
Мэри прошла мимо него к себе, он двинулся за ней и стал в дверях.
— Я купила его, чтоб наблюдать за гусями, -сказала Мэри, присев на край топчана. Она долго шла и очень устала. Она тихонько вздохнула. — Я еще никогда не рассказывала тебе, Сэмми, про Рориного гуся, - начала она, — но теперь хочу рассказать.
И Мэри рассказала мужу о гусе с залива Джемса и о тех наблюдениях, которые собиралась проводить зимой.
- Говорил я тебе тогда! - воскликнул Сэмми. - В ту ночь, как народился Рори, я так тебе и сказал. Говорил, что гуси завсегда будут охранять парнишку, раз уж он народился в ту ночь, как они возвернулись на Барру. И гляди-ка, один аж в Канаду полетел, чтоб беречь нашего парня. Говорил я тебе, говорил.
И хотя все это происходило двадцать пять лет назад, Мэри Макдональд живо вспомнила странное пророчество своего суеверного мужа.
— Да, отлично помню, — сказала она.
— Только ты не смей за ими шпионить, — торопливо продолжал Сэмми. — Хужей ничего не бывает. Не то как пить дать возненавидят мальчишку. Несчастье ему принесут, беду, друзей обернут во врагов. Эх, да ты спятила. Такие деньги ухлопать. Завтра ж схожу в Каслбэй и возверну шпионские стекла в лавку.
— Никуда ты не пойдешь, — спокойно сказала Мэри. — Шпионские стекла мои, мне и решать, что с ними делать.
Сэмми отошел от двери.
- Только я не дам тебе за ими шпионить, - сказал он, - не то накличешь беду на всех нас.
Дощатая дверь с треском захлопнулась, и Большой Сэмми удалился из дому.
Шел ноябрь. Спозаранку махэйр нередко покрывался инеем, порой падал мокрый снег, тонким слоем покрывавший землю, и, простояв день, таял. Два-три раза в неделю Мэри спускалась вечером к проливу, забиралась перед прилетом гусей под одеяло и около часа наблюдала за стаями. Бинокль очень облегчал дело, но гуси держались осторожно, не позволяли подобраться ближе чем на полмили, так что приходилось по-прежнему пользоваться одеялом.
Сэмми часто ворчал, но больше не предпринимал попыток отнять у нее бинокль. Мэри знала, что может легко управиться с Сэмми, хотя в день покупки он так рассердился. Легкое и беззаботное существование Сэмми зависело от выручки Мэри, и он был достаточно сообразителен, чтобы, по крайней мере, не делать ничего такого, что могло бы пошатнуть эту жизнь.
Ноябрь был почти на исходе, а она все еще не обнаружила гуся с желтой лентой на шее. Мэри старалась выбирать для наблюдений вечера потеплее, но все равно это была для нее мучительная пытка - она промерзала до самых костей. Чтобы ускользнуть незаметно, приходилось прятаться под одеялом до наступления полной темноты. Однако ж она не прекращала поисков; Рори подчеркивал, что стаи зимующих птиц будут постоянно перемещаться по берегу, смешиваясь между собой и изменяясь по составу. Может, и стая с Гусиного острова каждый вечер только кажется однаковой, а на самом деле все время меняется — поиск оставлять нельзя.
И все это время она получала письма от Джона Уатта, обычно раз в неделю. День или два она носила письмо с собой, спрятав на груди, пока не напишет ответа, затем против воли сжигала в печке. Она заметила, что каждую неделю с нетерпением и стыдом одновременно ждет этих писем. Пятидесятилетняя женщина, размышляла она, не должна испытывать таких чувств.
