Ирина Велембовская - Дела семейные (сборник)
9
Был самый конец июня. Даже ранним утром в квартире у Ореста Ивановича было страшно душно, хотя окна были открыты настежь. Духота эта пахла известкой: прошло почти два месяца с того времени, как он делал ремонт, а малярные запахи еще не улетучились. Орест Иванович проснулся с таким чувством, что эти запахи проникли ему даже внутрь, в горло и в грудь. Он поднялся и достал из холодильника бутылку «Боржоми».
Но тут задребезжал телефон.
– Здравствуйте, Орест Иванович! Это я, Аллочка. Знаете, у нас сегодня родилось двое маленьких детей.
Орест Иванович чуть не выронил бутылку.
– Как двое?
– Так, двое. Ведь это бывает. Бабушка и Игорь пошли туда, потому что из автомата ничего толком нельзя добиться.
Орест Иванович вытер мокрый лоб. Это что же такое: почему никто вчера не удосужился позвонить ему, что невестку уже препроводили в родильный дом?
Но сейчас обижаться было не время.
– Аллочка, ты меня слышишь? Я сейчас к вам приеду, никуда не уходи.
Орест Иванович положил трубку и стал лихорадочно одеваться.
– «Двое маленьких детей»!.. – вслух повторил он.
Слово «близнецы» еще не пришло ему в голову. Не спросил он у Аллочки и кто эти «двое»: мальчики, девочки?
Солнце резко светило над Крымским мостом. Вода в Москве-реке была серая и, наверное, очень теплая. Асфальт, наоборот, казался синим. Орест Иванович торопился и думал о том, как плохо было в эту душную ночь его невестке, рожавшей двойню.
На метро ему предстояли две пересадки. Очки у Ореста Ивановича запотели. Его сердило, что он не может одолеть собственное волнение и то, что никто в вагоне не догадался уступить ему место. В конце концов, ему за шестьдесят… Если бы знали все эти разомлевшие от жары, равнодушные люди, что он дважды в одно утро стал дедом, все бы, наверное, повскакали с мест, чтобы его усадить. На этом испытание не кончилось: у метро «Ждановская» предстояло еще сесть на автобус. Но это уже было слишком!.. Орест Иванович отошел за автоматную будку и стащил с себя галстук. Немного отдышался и пошел пешком непривычным для себя торопливым, с перебежкой, шагом.
Район этот был перспективный, но пока еще малоблагоустроенный. Тут только что прошла поливочная машина, и вся проезжая часть улицы залеплена была рыжей, размокшей, сальной глиной, да и на тротуарах ее хватало. Орест Иванович тащил на своих ботинках столько этой тяжкой глины, сколько не перебывало у него на ногах за все послевоенные двадцать пять лет. Невольно он вспомнил тихий выметенный Померанцев переулок, куда ему с Фрунзенской набережной было рукой подать.
Шлепал он пешком более получаса. Были у него опасения, что не найдет дома: бывал он тут всего два раза, да и то зимой. Но, увидев перед собой двухэтажный белый детский садик, который зимой только строился, а сейчас ожил, наполнился, как птичник, голосами, Орест Иванович понял, что вроде бы идет правильно.
Аллочка увидела его еще с балкона. Когда он поднялся на четвертый этаж, она уже ждала его у двери и кинулась к нему. В первый раз в жизни Оресту Ивановичу показалось, что он может зарыдать. Он еле-еле сдерживался и стал гладить девочку по голове, пряча от нее свое лицо.
– А ты разве не в школе?
– Что вы! Летом ходят только отстающие.
Должно быть, Аллочка решила, что Орест Иванович страшно волнуется, поэтому все и перепутал.
– Садитесь, пожалуйста. Они скоро придут, и мы все узнаем.
Он еще погладил ее по голове, на которой сегодня не было банта. Но ему не сиделось, он встал и прошелся по комнате.
– Скажи, Аллочка, мама вчера… заболела?
– Да. А дети родились сегодня рано утром.
Потом Аллочка сообщила, что дети – это два мальчика общим весом в четыре килограмма шестьсот граммов.
– Как вы считаете, это не очень мало?
– Да нет, – растерянно сказал Орест Иванович, сам не знавший, много это или мало. – Наверное, хорошие ребята…
– Я тоже так думаю, – сказала девочка.
Она тоже волновалась, это было очевидно. Надо было бы приласкать ее, развлечь. Но Орест Иванович сейчас уже думал только о собственных внуках: какие они, что для них нужно, как они будут здесь расти? Он рассеянно перелистывал ноты, разбросанные по крышке рояля, и думал о том, что и его внуков, пожалуй, чуть подрастут, засадят за эту штуку.
– По-моему, вы не рады, – грустно заметила Аллочка.
– Нет, что ты!.. Я рад. – Орест Иванович вытер с лица теплый, какой-то тяжелый пот. – Скажи, Аллочка, как вы все тут живете? Игорь… он вам не мешает?
– Что вы! Я даже не представляю, как мы раньше были без него. Если я прошу бабушку спеть, то она говорит, что у нее болит голова, а вот если Игорь попросит, то она никогда не отказывается.
– Что же она поет?..
– Разное. Чаще всего «Что так жадно глядишь на дорогу?». Вы знаете эту песню?
…Стеклянные подвески на люстре, вывезенной еще из Померанцева переулка, жалобно дребезжали: этажом выше топали чьи-то большие ноги, как будто нарочно хотели вызвать этот нервный, непереносимый сейчас дребезг. Потом кто-то так саданул дверью, что люстра исполнила целый концерт. Орест Иванович возмутился: такое безобразие будет потом и над головой его маленьких внуков.
– Там живет один спортсмен, – объяснила Аллочка. – Но он, кажется, скоро разводится с женой. Пойдем на балкон? Тогда мы скорее увидим Игоря и бабушку.
На балконе в горячем от солнца ящике доцветали измельчавшие анютины глазки.
– Я их поливаю, – сказала Аллочка. – Но в этом году такая жара!
Вдали маячило какое-то редколесье. По насыпи шла электричка. Зеленели остатки чьих-то индивидуальных огородов. Пахло жарой и глиной.
– Здесь скоро будет очень хорошо, – сказала Аллочка. – Только вот бабушке не хватает того дворика. Помните, который виден был с нашего старого балкона?..
И она тут же радостно закричала:
– Идут, идут!..
С высоты четвертого этажа Оресту Ивановичу нетрудно было увидеть своего сына и его тещу. Они очень торопились. Наверное, потому что оставили Аллочку дома одну. Они ведь не знали, что он тут.
– Бабушка, по-моему, уже не плачет, – определила Аллочка.
Те были совсем близко. Орест Иванович не без скрытой боли заметил, что Игорь и его красавица теща выглядят совершеннейшими близкими родственниками. Идут, чуть ли не обнявшись, и что-то горячо обсуждают: может быть, как детей назвать или как их тут, в этой двадцатисемиметровой квартире, разместить. Еще здорова ли мать? Орест Иванович, волнуясь и досадуя на сына, думал о том, что вот детей-то делать не хитро, а вот условия для них создать – об этом должен сейчас кто-нибудь другой позаботиться. И ему очень хотелось, чтобы этот другой был именно он сам.
– Я открою, – сказал он Аллочке. – Погоди…
…Сына своего Орест Иванович не видел месяца два. Игорь был худой, загорелый, нестриженый и за каким-то дьяволом отпустил усы. Волосы валились ему на лоб и закрывали шрам. Рубаха на нем была модная, но не очень свежая, что в данный момент было извинительно.
Но гораздо больше поразил Ореста Ивановича вид сватьи. Она помолодела, казалось, лет на десять, хотя сегодня и пренебрегла несколько своим туалетом, и на ее голове седина сейчас явно преобладала над искусственной рыжиной.
– Поздравляю вас, Зоя Васильевна!
Она в первый раз лучезарно улыбнулась ему и ответно пожала руку. Она так устала, что еле могла говорить.
– Лена просит… передать вам большой привет!..
Орест Иванович был просто счастлив. Он повернулся к сыну.
– Как это ты опять не в колхозе?
– А что я сейчас там делать буду? – пряча от отца в кулак усы и улыбку, сказал Игорь.
Но тут Орест Иванович понял, что на сегодня хватит выговоров.
– Ну, поздравляю и тебя, – сказал он сыну.
Потом все спохватились, что сегодня никто из четверых еще не пил чаю. За этим не очень вкусным чаем Орест Иванович окончательно умилился душой и готов был недвусмысленно заявить, что внуков он своей милостью не оставит. Как никогда, он сегодня был рад, что у него имелись для этого возможности. Перед глазами у него уже стояла новая квартира из трех, а то и из четырех комнат, раздельный санузел, большая кухня, лоджия, где не только две, а целых пять колясок поставить можно.
Он уже раскрыл было рот, но вовремя остановился; Зоя Васильевна, которая успела нанести на свое счастливое лицо какие-то косметические штрихи, крайне дружелюбно обратилась к нему:
– Вы знаете, у нас в роду уже были близнецы. Страшно похожие!..
– А как же их не путали? – поинтересовалась Аллочка.
– Няня надевала на них разные варежки.
– А летом?
– Кажется, у одного была на шее родинка.
Игорь, который больше помалкивал, только улыбался, на этот раз пробасил:
– Ничего, мы своих не спутаем!
Что-то в этом же духе следовало произнести и Оресту Ивановичу, но он как-то не находил слов. И ощутил себя в положении человека, который может со своими чисто метражными соображениями сейчас оказаться некстати. Аллочка уловила его замешательство и пришла на выручку.
