Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи
После этого допроса следователь утроил свои старания. Ему доложили, что Маркиш плакал у себя в камере. Вызвали врача, который внимательно осмотрел арестованного, перевели Маркиша на диету, дали ему камеру посветлее. Следователь не скупился на обещания. Но если Маркиш в первые дни разговаривал с ним: опровергал обвинения, возражал против ареста, то теперь он почти все время молчал. Он сильно похудел за эти несколько дней, оброс, стал болезненно бледным, глаза его были сощурены, так как у него отняли очки — «чтобы он не попытался совершить самоубийство, воспользовавшись стеклами». Он молчал, несмотря ни на какие ухищрения тех, кто его допрашивал. Только время от времени нервно пожимал плечами. А однажды следователь заключил голосом, полным презрения, что было необычно:
— Да что все это значит для тебя, кто даже не является коммунистом? Ах, посмотрите на него — какой герой! А что ты для них? Да нужен ты им!
Маркиш вдруг почувствовал приступ ярости.
— Что решает партия — это не ваше дело! — закричал он совершенно вне себя. — Если меня исключили, то это касается меня и больше никого. А если вы думаете, что я после этого все вам расскажу, то выбросьте это из головы. Не титулы определяют честность человека, а, наоборот, они даются ему в зависимости от степени его честности.
— Прекрасно сказано! — произнес следователь нарочито медленным голосом, и по лицу его внезапно пробежала дрожь. Потом он медленно закрыл авторучку. — Так пусть же будет так, как ты хочешь. Не мы, а ты сам хочешь, чтобы тебе стало хуже.
Его заставили неподвижно стоять лицом к стене в течение трех суток. Два раза он без сил опускался на пол, но его снова поднимали. Он уже перестал чувствовать ломоту в онемевшем теле, а опухшие ноги будто отнялись. На третий день «статуи» у него вместе с мочой пошла кровь.
10
Уже наступила ночь, когда Антониу привезли в полицию. Агент провел его в комнатку, где на скамейке сидело еще трое арестованных. Один из них, парень в помятой рубашке и в дырявых брюках, обросший черной щетиной и в ссадинах от побоев, спокойными глазами, не вязавшимися с его обликом, посмотрел на вновь вошедшего. Другой сидел, опершись руками в колени и спрятав лицо. Третий, старик лет семидесяти, с редкими, но тщательно причесанными волосами и элегантно одетый, держался подчеркнуто прямо, всем своим видом показывая, что оказался здесь случайно. Он то и дело порывался сказать что-то находившемуся здесь охраннику, но в последний момент передумывал. В конце концов старик решился и заговорил. Слова с легким присвистом вырывались из-за искусственных зубов:
— Вы не имеете права… не имеете права…
Охранник пожал плечами, показывая, что это его мало трогает. В этот момент появился другой агент, рахитичного вида, в дорогой рубашке и замшевых ботинках.
— Это ошибка, — продолжал старик. — Вы не имеете права.
Агенты посмотрели на него и переговорили о чем-то вполголоса. Тот, что был в замшевых ботинках, подошел к старику и уставился на него спокойным и уверенным взглядом, совершенно не вязавшимся с тщедушным телосложением Антониу решил, что он скопировал этот взгляд у какого-то своего начальника более солидных габаритов. Заморыш вдруг захихикал и грубым жестом от затылка ко лбу взъерошил старику его редкие волосы. У того кровь прилила к лицу. Даже не пытаясь поправить волосы, он еще больше выпрямился, вкладывая в это всю свою силу и достоинство. А охранник снова хихикнул и неторопливым движением взял старика за ухо. Обросший черной щетиной парень поднялся со своего места с явным намерением вмешаться.
В этот момент появился начальник группы, бравшей Антониу. Он увидел, куда привели арестованного, и рассвирепел:
— Какой идиот поместил его вместе с другими?
Дежурный охранник тихо ответил что-то, а второй оставил в покое старика и подошел к ним. Антониу снова посмотрел на старика. Он сидел в той же позе, напряженный и неподвижный, с испуганным лицом и взлохмаченными волосами, которые он даже и не пытался поправить. Однако старался держаться прямо, считая, что этим сохраняет свое достоинство. Небритый парень сидел рядом, незаметно сжимал ему руку и что-то говорил на ухо. Антониу так занялся своими друзьями по несчастью, что ничего не слышал из слов полицейских. Вдруг один из них подошел к нему и тяжело опустил руку на плечо.
— Я? — спросил Антониу.
— А то кто же? Дурачком прикидываешься?
Антониу поднялся со скамьи. Но не успел сделать и двух шагов к выходу, как неожиданный удар сзади свалил его. Он стукнулся лицом о порог. Вставая, вытер губы ладонью и увидел на ней кровь. «Началось», — подумал Антониу.
11
И действительно, началось.
— Сразу же хочу предупредить, — говорил шеф группы, начиная допрос у себя в кабинете. — Если не скажешь, где ты живешь, то тебе придется пожалеть. По-плохому ли или по-хорошему, но тебе придется об этом сказать. Пока не поздно, выбирай — по-плохому или по-хорошему.
Антониу молчал, пытаясь остановить кровь, текущую из разбитой губы. Его окруженные сеткой морщин глаза с едким выражением глядели на офицера, а мысленно он видел сидящую за книгой Марию. «Можешь быть спокойна, дорогая, — думал он. — Можешь быть спокойна». И, улыбаясь, он смотрел на следователя.
— Сначала по-хорошему, — сказал тот, неожиданно сменив тон. — Садитесь вот сюда, поговорим.
«Что, отступаешь?» — подумал Антониу.
И он направился к стулу. Однако в тот самый момент, когда он уже садился, кто-то из агентов отодвинул стул, и Антониу рухнул на пол. Полицейские расхохотались.
Он медленно поднимался, глядя снизу вверх на злорадные лип,а. «Нет, не стоит терять голову из-за таких пустяков», — говорил он себе. И уже в тот момент, когда он поднимался на ноги, намереваясь сесть на стул, жестокий пинок в грудь снова заставил его упасть на пол. Агенты снова захохотали.
— Хватит вам, — произнес кто-то повелительным голосом.
Побледнев и сморщась от боли (глаза его больше не улыбались), Антониу увидел коренастую фигуру, показавшуюся ему знакомой. Человек смотрел на него с сочувствием.
— Вставай, вставай, — сказал он, протягивая ему руку.
Антониу принял эту руку (он никогда не мог простить себе этого), а когда он уже стоял на ногах, агент свободной рукой изо всей силы ударил его в лицо. И тотчас на него со всех сторон посыпались удары и пинки. Он терял равновесие от одних, но удары с другой стороны удерживали его на ногах. Это продолжалось, продолжалось и продолжалось без конца, пока он, почувствовав впереди пустое пространство, не упал ничком, с сухим звуком ударившись о край стола.
— Нет, так не пойдет, — услышал он.
И все вдруг погасло. Когда он пришел в себя, то увидел, что сидит на стуле перед столом следователя, а тот играет с пресс-папье. Двое агентов поддерживали Антониу, а с него ручьями лилась прямо на пол вода. Наверное, чтобы привести его в чувство, на него вылили целое ведро. Антониу ощутил, как все тело наливается болью. Особенно сильно болел висок. Из разбитого носа и губ густыми ручьями текла кровь.
— Где живешь? — спросил следователь, как только арестованный открыл глаза. — Слышишь? Где живешь?
Антониу пошевелил губами, но не издал ни единого звука. Он с трудом выпрямился на стуле. Он снова видел дом и Марию, которая сейчас глядела на него из-под своих длинных ресниц. «Можешь быть спокойна, дорогая, можешь не волноваться».
— Лучше скажи, — послышался голос позади него.
— Где живешь? — заорал следователь, откладывая пресс-папье. — Где живешь? Где живешь?
Антониу отрицательно покачал головой. Едва он сделал этот жест, как ему на голову надели ведро и вместе со стулом повалили на пол. Его держали за ноги и били, били, пинали по ведру, и от пинков он катался по полу. Потом с него сняли ведро, поставили на ноги, и он увидел лицо следователя, оравшего что-то, но не понял ни слова и снова мотался под градом ударов по комнате. Наконец его как мешок кинули на стул, стоявший между столом и шкафом, откуда он не мог выпасть. Лицо и одежда его были в запекшейся почерневшей крови, глаза заплыли, изо рта текла кровавая пена, а тело, будто лишенное костей, распласталось по стулу, Антониу тихо стонал, внутри у него хрипело и булькало. Чья-то рука ухватила его за волосы и стала трясти, будто пытаясь вырвать их все разом:
— Убью, собака!
И на лицо, на котором живого места не было, обрушился удар, еще один и еще, еще. Мир теперь потерял всякую реальность, и Антониу только вел счет времени, которое казалось ему бесконечным, но он думал, что все рано или поздно кончается и что это тоже подойдет к концу. Иногда вдруг из многих ударов он ощущал один наиболее болезненный, то видел чье-то лицо, то снова слышал вопросы: «Где живешь? Скажешь или нет? Где живешь, собака?» — а потом опять все заслонял оглушающий хаос ударов.
