Илья Штемлер - Сезон дождей
– Что же мне предложить ему в залог?
– Ну, хотя бы вашу квартиру. Или библиотеку.
– Библиотеку?! Да ей цены нет! Какие там сорок тысяч долларов! Там уникальные книги. Раритеты, – истерично выкрикнул Евсей Наумович, с ненавистью глядя на Мурженко. – Даже если их украсть, то скрыть невозможно. Все равно, что украсть бомбу с запущенным взрывателем.
– Как знаете, Евсей Наумович, как знаете, – сухо прервал Мурженко. – Если решитесь – сообщите. Надо все оформить в соответствии с законом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Церковь Святой Марии по-прежнему высилась свечой на пересечении Кеннеди-бульвара и Нью-Арк авеню. И по-прежнему, как два года назад, круглые часы главной башни замерли на без четверти пять. Могли бы за эти годы и починить ходики, подумал Евсей Наумович. Он стоял у бетонной ограды балкона Натальи на одиннадцатом этаже и обозревал уже знакомую панораму.
В полуденном небе одновременно висело с десяток самолетов. То ли от аэропорта Ла-Гвардиа, что угадывался в дымке слева, то ли от аэропорта Нью-Арк, раскинутого где-то за ажурной эстакадой, внахлест секущей сумятицу строений города Джерси-Сити, штат Нью-Джерси. От потока автомобилей эстакада казалась живым существом, а когда стемнеет и ее конструкции сольются с ночной мглой, фары автомобилей создадут иллюзию космических огней. А далекий мост Виразано, освещенный по ночам от вод Гудзона до самых верхних перекрытий голубыми огнями, предстанет как сказочная диадема, с гипнотической властностью приковывающая взгляд. Да и сейчас, днем, мост поражал мощью конструкций. Как и тот, что за ним – Бруклинский, над рекой Истривер. А если взглянуть ниже, в пропасть Нью-Арк авеню, прорубленную вдоль черных крыш двух – и трехэтажных домишек, то узреешь совсем иную картину. От забегаловки-кафе для ночных таксистов и алкашей под названием Уайт-хауз и до улицы Ван-Ваген. Даже здесь, на высоте одиннадцатого этажа, в нос шибал запах пряностей, лежалых овощей и жареного лука. И еще колготня обитателей-индусов. В этом районе жили, в основном, индусы вперемешку с неграми, как в соседнем районе жили арабы, и тоже вперемешку с неграми. Дальше, от улицы Берген – корейцы и китайцы, тоже вперемешку с неграми. А вверх, от Кеннеди-бульвара, чуть ли не до самого Байона, жили сплошь негры и пуэрториканцы, и появляться там белому человеку было опасно. Все одно, что забрести в Гарлем или на Джамайку за сто двадцатыми улицами Манхеттена. Туда и полиция старалась не заглядывать.
Так стоило ли бросать Петербург, чтобы круглые сутки слышать грохот автомобилей, да вопли и ругань клиентов Уайт-хауза? Как в таком бедламе оказалась церковь Святой Марии, непонятно. Вероятно, еще со времен, когда в этом районе штата Нью-Джерси жили итальянцы. Со временем их вытеснили черные и желтые эмигранты. И с тех пор, вероятно, стрелки часов на церковной башне и остановились на без четверти пять. Конечно, в Джерси-Сити жило и множество белых людей, а в штате Нью-Джерси так вообще были эрии, где обитали только белые. Но тем не менее Азия и Африка наступала, особенно Пуэрто-Рико и Южная Америка – люди искали где лучше.
– Папа, пойдешь в больницу, захвати бульон и куриную растирушку, – послышался голос Андрона из глубины квартиры. – Они стоят в кухне на столе.
В проеме балконной двери показалась черноволосая, с лепешкой плеши на темени, голова сына.
– Ты слышишь?
– Слышу, слышу, – ответил Евсей Наумович.
– А почему молчишь?
– Задумался, – Евсей Наумович указал в сторону Нью-Арк авеню. – Если бы мама не жила здесь, может, и не заболела.
– А как я уговаривал ее и бабушку съехать отсюда! Хотя бы в Форт Ли, поближе ко мне – ни в какую!
Евсей Наумович вздохнул. Наталья и покойная Татьяна Саввишна держались за эту трехкомнатную квартиру. Выделенная им по Восьмой программе квартира считалась большим везеньем, подарком судьбы. Из многих вариантов государственной поддержки эмигрантов Восьмая программа предусматривала максимальные льготы на оплату жилья. За такую квартиру при обычных условиях надо было бы платить не менее полутора тысяч долларов в месяц, а по Восьмой – пятьдесят-шестьдесят, не больше. Что при пособии в семьсот долларов на двоих было весьма и весьма неплохо.
– Так я пойду, папа, – произнес Андрон. – У меня вечером митинг, – и в ответ на удивленно вскинутые брови отца засмеялся и пояснил, что «митинг» – это обыкновенное производственное совещание.
Евсей Наумович шел по солнечной стороне улицы. Мимо библиотеки, мимо овощной лавки индуса, мимо химчистки, мимо магазинчика электротоваров, в окне которого сияла улыбкой физиономия хозяина-китайца. Каждый раз, проходя мимо, Евсей Наумович видел сияющую физиономию, точно живую витрину. Грохот на улице стоял невероятный. В основном от потока гигантских трейлеров и автобусов. Легковушки, хоть и шуршали колесами, но брали количеством. Надо добраться до угла, пересечь перекресток, где транспорт свирепел на трех уровнях, пройти пару блоков и свернуть на Флит-стрит. И можно передохнуть. Даже удивительно – как вблизи от рычащих магистралей можно попасть в тишину, малолюдность и пенье птиц. Где от обвитых зеленым плющом стен домов веяло покоем.
За десять дней пребывания здесь, девять он ходил этой дорогой – Наталью отправили в больницу в день приезда Евсея Наумовича. И он хорошо запомнил тот вторник. Едва они с Андроном поднялись на свой этаж и выкатили из лифта чемодан, как навстречу устремилась Натальина хоматейка – так эмигранты из России называли домработниц. Немолодая полька испуганно лепетала, что никак не может поднять с пола пани Нату. Андрон оставил чемодан и бросился в квартиру. Следом поспешил и Евсей Наумович.
Наталья кулем лежала на полу, рядом с инвалидным креслом-коляской. Андрон наклонился, ухватил мать под мышки и принялся поднимать. Евсей Наумович растерянно суетился, не зная, как сподручней помочь сыну.
Общими усилиями, они, наконец, водрузили Наталью в кресло. Мешая русские и польские слова, домработница рассказала, что вышла из кухни в комнату, к телефону. А Наталья, оставшись одна, потянулась к кухонному столу – видно, ей хотелось посмотреть, что приготовлено к приезду Евсея Наумовича. И упала.
– Надо панове вызвать амбуланс, пани Ната ушибла голову, – страдальчески говорила хоматейка. – Она так ждала своего пана малжонэка, я одела на пани самое красивое платье.
Евсей Наумович отступил на шаг и уперся спиной о косяк шкафа. Он ловил себя на том, что боялся подойти к Наталье, поцеловать, как принято при встрече. Физически боялся, он чувствовал рок, исходящий от изможденного облика женщины, сидящей в кресле. Даже с той Натальей, которую он запомнил в прошлый свой приезд, трудно было сравнить существо, сидящее в кресле в розовой хламиде. Вероятно, когда-то хламида была красивым платьем, но сейчас оно потеряло форму, прикрывая костлявый остов.
– Наташа, это я, Евсей. Я приехал, – тихо произнес он. Наталья бессильно склонила голову набок. Возможно, она не расслышала.
– Мама! – громко проговорил Андрон. – Отец приехал. Ты хотела, чтобы он приехал.
– Ой, пан Андрон, вызовите скорее амбуланс. Матка Боска… Пане Нате нехорошо, – запричитала хоматейка. – Не берите грех на себя, вызовите амбуланс.
Андрон направился к телефону. Вскоре в квартиру ввалились двое в зеленовато-серой медицинской униформе в сопровождении двоих полицейских, как это принято в Америке.
С тех пор минуло десять дней. И считай, каждый день Евсей Наумович ходил пешком в Крайс-госпиталь, что раскинулся в самом начале Полисайд-авеню. Иногда не один раз в день – хорошо, идти было недалеко. Ходил налегке, без передачи – в больнице кормили так, что и сам Евсей Наумович нет-нет да и попробует что-нибудь из красочного набора больничной еды. Наталья ничего не ела – ее подключили к искусственному питанию. Тем не менее ей регулярно подвозили на бесшумной тележке положенную порцию. Особенно Евсею Наумовичу нравились фруктовые муссы и белковый омлет. Как-то он попробовал бульон и тоже остался доволен, надо было лишь посолить. А соки и нектары в красивых упаковках Евсей Наумович просто брал домой.
Но вот уже несколько дней, как Наталью перевели на обычное питание. И она попросила принести домашний бульон и кашицу из протертого куриного мяса, приготовленные Галей. Обрадованный Андрон привез еду и передал отцу, потому что тот и так бы пошел в больницу. Эти визиты превратились для Евсея Наумовича в ежедневный ритуал. Более того, Евсей Наумович выполнял его с большой готовностью и желанием. С того момента, когда на третий день пребывания в больнице Наталья разомкнула веки. Ее затуманенный взор поплыл по светлой палате и задержался на сидящем у кровати Евсее Наумовиче. Солнечные лучи падали сквозь овальное больничное окно, освещая его лицо.
