Роман Канушкин - Дети Робинзона Крузо

— Могло случиться, — пробормотал Икс.

Да, лишь только могло случиться, но очевидный положительный ответ странным образом лишал их самой такой возможности.

Так — или не так?

Икс снова посмотрел на тень. И его внутренний монолог прервался. Тень сдвинулась. Икс почувствовал, как на спине зашевелились крохотные волоски. Тень приблизилась к Иксу, и темная линия, уходящая в стену магазина, ожила, наливаясь кровью полной луны. Холодком повеяло в затылке — Икс не ошибался, за его спиной кто-то стоял. Бесшумный, невозможный. Икс обернулся и с трудом заставил себя не закричать. Не позволил тому леденящему воплю, что родился внутри, пробраться наружу.

Прямо за ним, чуть покачиваясь в бледном, размазанном лунном свете, стояла высокая фигура с еле различимым, гладким, словно восковым, лицом. Но Икс узнал ее. Узнал в ту же минуту. И ледяные пальцы тоски сжали его сердце.

Перед ним стояла Люсьен.

— Ты должен позвать его, — негромко напомнил Лже-Дмитрий, — флейта...

Миха-Лимонад все еще в оцепенении сидел на водительском месте, хотя движение Бумера вроде бы прекратилось. Затем он нащупал брелок в кармане джинсов и крепко сжал. Ветхая детская майка Икса опасно натянулась на его раскачанном торсе, но... Подарок соломенного деда оставался тайным. У Михи оставалась козырная карта, очень мелкая и, как его предупредили, недолговечная, главное и единственное достоинство которой заключалось в том, что ее удалось сохранить в секрете.

Вокруг стояла кромешная тьма.

— Ну что ж, как и было обещано, твой второй шанс, — серьезно проговорил Лже-Дмитрий. — Ты готов?

Миха ответил не сразу. Но когда кивнул, в его движении читалась твердость.

— Тогда, давай, зови его. Зови мальчика, который сбежал. Твори свой мир, если сможешь, — Лже-Дмитрий без тени иронии добавил: — сиринкс и юный Пан... М-да. Об этом мечтал?

Михе показалось, что его голос звучал откуда-то издалека.

— Давай, — повторил Лже-Дмитрий. — Я не буду тебе мешать. Сейчас никто не сможет тебе помешать.

«Кроме меня самого», — воровски постучалась какая-то посторонняя, тревожная и предательская мысль, но Миха снова сжал брелок, и в голове немного прояснилось.

(слушай, пиздовертыш... в нем совсем нет тени. Она сможет видеть его только твоими глазами)

На мгновение Миха прикрыл веки. Он так и не понял, что это значит. В последнее время с ним все говорили загадками. Миха знал другое: пока брелок при нем, амулеты, их нелепые детские выдумки, будут скрыты. И еще: брелок — очень хрупкое убежище.

На какой-то миг Михе показалось, что он в дурдоме и сейчас проснется от действия инъекции, а за окошком будет нежное весеннее солнышко.

Миха-Лимонад склонился к Лже-Дмитрию, открыл бардачок и бережно, как великую драгоценность, извлек оттуда флейту-piccolo, флейту-малышку. Лже-Дмитрий дернулся, нереальность происходящего от этого только усилилась. Мгла за окнами была столь густой и непроницаемой, что стекла Бумера изнутри казались черными зеркалами.

Миха-Лимонад поднес к губам флейту. И вдруг улыбнулся. Может быть, печально, но... флейта была гораздо более реальна, чем все вокруг.

— Привет, — прошептал он ей нежно. — Давай попробуем.

Поначалу Лже-Дмитрию показалось, что и впрямь возможны проблемы, что дело осложнилось. Первые же звуки флейты взорвали мрак ярким колоритом, зазвенели мальчишеские голоса, смех, где-то отсветом синевы блеснуло море, в ослепительном солнечном пятне на миг застыл прыжок того, из-за кого они здесь, — сбежавшего мальчика, а в переливах света промелькнуло лицо удивительно красивой женщины, этой их актрисы, женщины, посмевшей оспорить власть Великой Матери. Радостные фрагменты детства сменились более смутными картинками: Вечным Римом, невнятными мечтами, многочисленными и еще более невнятными любовными победами; затем чем-то гораздо более реальным: успехом, дорогими вещами, автомобилями, домами и белоснежной яхтой, пришвартованной в далекой марине. Картинки были красивы, но краски бледнели, и вся эта выцветающая красота сделалась зыбкой, безжизненной. Он дул в свою флейту из последних сил, словно Крысолов из сказки, но все более уставал. И вот мелодия оборвалась на какой-то обессиленной ноте, будто выдохлась, а за окнами автомобиля осталась лишь высохшая пустыня, изрезанная каналами с потрескавшимся дном. Флейтист обмяк и тяжело дышал, ему требовалось перевести дух.

«И это все, на что ты способен, Крысолов из сказки?» — подумал Лже-Димтрий.

Миха-Лимонад уже видел эту пустыню. В... тот раз. Но не только. Он вдруг понял, что это место из его снов. Когда он просыпался и шептал: «А, значит здесь рождается вся эта вода за окнами». Только теперь оно изменилось, выглядело больным, умирающим. Высохшим. И на все это накладывался другой сон, про сферу небесного синего цвета. Но она висела где-то далеко и продолжала удаляться.

— Что, не ожидал? — после паузы осведомился Лже-Дмитрий.

Миха почувствовал глухую раздирающую печаль, которая вот-вот станет непереносимым ужасом от лицезрения этой умершей пустыни. Ведь когда-то здесь все было другим...

— Это лишь отражение того, что внутри тебя, — тихо подсказал Лже-Дмитрий. — Мир без иллюзий. Так сказать, пустыня реального.

Миха хотел было сглотнуть. «Каплю влаги! — закричал внутри него перепуганный мальчик. — Пожалуйста, бежим отсюда! Я не выдержу этой безнадежной тоски. Я высохну от жажды так же, как этот мир вокруг». Но у него действительно не осталось этой крохотной капли влаги, этой живительной капельки лимонада, которая стала составной частью его имени. И он не мог отвечать, только водил глазами по сторонам.

— Приграничная зона, — кивнул Лже-Дмитрий. — В каком-то смысле — это ты сам.

Миха скосил глаза куда-то вдаль, где тяжелое небо касалось лилового горизонта. Пятно синевы, беззащитное, притягательное, нежное пятно синевы...

— Да-да, — согласился Лже-Дмитрий, — сфера... Манит. Ты привязан к ней. Твое существование невозможно иначе, чем в этой спасительной иллюзии. С ней невозможно расстаться. Так? Все тепло, Любови, привязанности только в ней. Иначе — пустыня реального, чудовищный космический холод. Сфера... Но ты сделал выбор, и теперь мы ее покинули.

Он помолчал и вдруг что-то пробубнил себе под нос. И хоть попытка сконцентрироваться все еще требовала от Михи неимоверных сил, от него не скрылось это движение: большой палец левой руки — тот, второй, все еще... жив, все еще здесь.

Лже-Дмитрий вздохнул и неожиданно ласково сказал:

— Погоди. Скоро станет легче. Как только успокоится твой ум. Сейчас я помогу тебе выйти из автомобиля.

Миха посмотрел на него и с трудом дотянулся рукой до пересохших губ — он больше не мог играть. Как же он позовет Будду?

— Как только успокоится твой ум, — повторил Лже-Дмитрий, — и перестанет взывать о капле влаги. Словно она в состоянии вернуть прежние ориентиры. Э-э-х, — протянул он и мечтательно посмотрел на далекую сферу, — насколько б у нас все прошло легче, если б ты перестал упрямиться и отказался от своих досадных заблуждений. Я все понимаю, сам таким был, но поверь — гораздо легче. Ты ведь готовишь что-то, что-то скрываешь, я все понимаю, наш уговор не предполагает искренности, так сказать, конфликт целей, но ты многого не знаешь. И очень многого не видишь.

Он вдруг резко наклонился к Михе и, глядя ему прямо в глаза, быстро проговорил:

— Ты ведь что-то принес сюда? Да?! И я пока не могу этого понять. Это не вещь. Ум-и? Намерение?

Миха на это лишь повторил свой жест, дотрагиваясь пальцами до рта.

— Ладно-ладно, — пожал плечами Лже-Дмирий. — Сейчас я открою дверцы и помогу тебе выйти. Ну, что, полегче? Скоро совсем свыкнешься.

Теперь Миха смог различить, что все пространство вокруг пронизано тончайшими светящимися нитями, заканчивающимися чуть более густыми каплями, похожими на капсулы. И все нити тянутся туда, к удаляющейся сфере.

— Так сказать, много незавершенных дел, мечтаний, надежд, — проговорил Лже-Дмитрий, и глаза его вдруг дико блеснули, потом он быстро добавил, не без оттенка брезгливой неприязни. — Да, ты прав, где-то там твой сбежавший друг.

Все светящиеся нити копировали рисунок пересохших каналов, похожих на ирригационные, которыми была изрезана бесконечная пустыня. Лже-Дмитрий проследил за Михиным взглядом:

— Пути крови, — непонятно сказал он. — Видишь ли, мой молодой друг, воды жизни на всех не хватает, да... этой водицы... Эх, если б ты перестал упрямиться.

Светящиеся нити вдруг мгновенно потемнели, превращаясь в клубящиеся дымные линии. Их были мириады, и кошмарных непереносимых стенаний, криков боли, вздохов тоски и разочарований, и страданий, страданий, страданий были тоже мириады, еще чуть-чуть, и все это могло бы раздавить.

— Т-с-с, озабоченно промолвил Лже-Дмитрий. — Мы здесь не для этого.