Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов
У стойки тира становится все оживленнее. Парни из Ладенберга тоже считают себя доками по части пробивания свинцовыми шариками зияющих дыр в широкой груди оленя.
Один из них кидает на тарелку три марки:
— Запиши: Ладенберг, шесть зарядов.
— Ладенберг нам ничего не говорит. Нам нужно имя.
— Вы только на него поглядите, он меня не признал! Ты разве никогда ничего не покупал у меня?
— Хоенберг, — бормочет один из деревенских стрелков и наклоняется к писарю, — у него в городе не то три, не то четыре лавки.
Писарь с отменной торопливостью заносит имя в книгу.
«Щелк-щелк!» Густав Пинк, председатель социал-демократического ферейна, берет винтовку со стойки. Он разглядывает вновь прибывших. Лоб его покрывается мелкими морщинками. Пинк подмигивает человеку, ведущему список.
— Двенадцать, — раздается крик сзади. Это старший сын Гримки.
— Черт подери, вы слышали? — спрашивает писарь обступивших его людей. — Надо набрать тридцать пять, так он выбивает два раза по двенадцать и раз — одиннадцать. Что значит старый стрелок-пехотинец.
Коммерсант из Ладенберга морщится. Челюсти его двигаются. Он велит зарядить для него винтовку.
— Давай побыстрей! Тут найдется немало таких, кто захочет выбить тридцать пять.
Приближается группа в куртках. Один за другим они кидают на тарелку деньги. За два раза… за три… за пять…
— Авось еще не скоро стемнеет, — бормочет писец, поспешно учитывая деньги и имена.
Щелк-щелк. Напряженное внимание на лицах. Стреляют ладенбержцы. Мальчик вылезает из своего укрытия, исследует мишень, причем исследует довольно долго. Потом он поворачивается, снимает с головы шапочку и начинает ею размахивать.
— Проехало! — рявкает кто-то. Поднимается смех. Ладенбержец перебрасывает свою винтовку зарядчику.
— Из этой дуделки надо целиться в сарай, коли хочешь попасть в быка. А я стрелять умею.
Смех становится громче, на лице у ладенбергского коммерсанта еще заметней играют мускулы. Его дружки из города тоже не скупятся на ехидные замечания. Густав Пинк, посмеиваясь, уходит.
Солнце делается круглым и багровым. Толпа на праздничной площади поредела. Теперь здесь совсем нет женщин: эти вечные служанки мужчин разошлись по домам готовить ужин. Многие мужчины заметно раздались в обе стороны, теперь им требуется больше места для их неустойчивых тел. Там и сям вспыхивают возбужденные разговоры и перебранки. Булочник Бер уже не в состоянии различить, куда указывает клюв деревянного дятла, — то ли между единицей и двойкой, то ли на двенадцать. Жене Бера приходится брать под наблюдение мужа и птицу, чтобы та не слишком легкомысленно обходилась со счастьем. Жена карусельщика тоже не очень верит в свою устойчивость. Когда она подсчитывает деньги, ей приходится держаться за хвосты пестрых лошадок. Липе Кляйнерман сидит в полном одиночестве на скамье перед пивной стойкой, хочет протрезвиться. К нему, шатаясь, приближается группка ладенбержцев. Один хватает его за плечи.
— А-а, вот он где, мой дружок, мой камрад, который хочет уехать в колонию! Ты, часом, камрад, не помнишь, мы вроде раздавили с тобой по рюмашке?
Ладенбержец заметно косит, но тем не менее Липе не сразу его узнает. Он выпрямляется во весь рост:
— Если вам бутчер… для колоний… Нам снова нужны колонии, это сказал полковник Рендсбург… Па-а-р-рядок и чистота-а-а-а…
— Разве я вам не рассказывал? — Ладенбержец обращается к своим дружкам и, наполовину отвернувшись, подмигивает им своим косым глазом. — Неужели я не рассказывал? Самый верный камрад, нигде такого не сыщешь, а хочет он в колонии! Пойдем, камрад, пойдем с нами, еще выпьем!
Они тащат Липе за собой к стойке.
«Август, Август, где твои кудряшки?» — квакает шарманка. Многие мужчины освободились от непривычных галстуков и стоячих воротничков. Теперь эти украшения свешиваются из карманов. «Поди пропусти хороший глоток пива, когда шея у тебя перехвачена таким ободом».
Стрекочет колесо счастья у прилавка, за которым стоит торговец Кнорпель.
— Кто еще хочет крутануть? Разыгрывается набор кухонных тарелок!
Кой-кто из женщин вытягивает шею. На сей раз они подзуживают мужчин попытать счастья.
Девушки под ручку прогуливаются по площади. Сейчас как раз перерыв между танцами. Сеанс катания на карусели становится все короче. Надо же перерыв между танцами как следует использовать. Жена карусельщика хватает подвыпивших парней сзади и усаживает их на карусельных лошадок. При этом она сама качается почище, чем они.
— А за невесту свою ты сразу заплатишь?
Многие не заставляют карусельщицу дважды повторять это увещевание и выдают еще грош.
— А где ж она, твоя желанная?
— Господи, да вот она стоит.
— Ах так, ну тогда поднимись ко мне, красоточка. — Карусельщица хватает указанную девушку и втаскивает ее на деревянного лебедя. — Давай, давай, за тебя уже заплатили!
«В Берлине, в Берлине, на бойком углу…» — свиристит шарманка.
— А ну, поскорей! — кричит карусельщик тем, кто трудится наверху. Крутильщики обливаются потом и, кряхтя, топают по дощатому настилу.
У стойки тира растет напряжение. Некоторые из ладенбержцев довольно прилично целятся. Коммерсант Хоенберг с пятого захода выбил тридцать пять. Королевское звание Густава Пинка под угрозой. Густав как раз возвращается от Тюделя. Он глядит в список.
— Тридцать пять? Это кто же? Запиши для меня один заход.
— Дудки, — протестуют ладенбержцы, — только в порядке очереди.
— Ну, тир в конце концов наш, а не ваш. А вы гости да еще незваные, если желаете знать, — говорит Густав Пинк и выкладывает деньги на стол.
— Нам какое дело! Еще чего не хватало! Спятил ты, что ли? — не сдаются ладенбержцы.
— Должен же я улучшить свой результат, — объясняет Густав Пинк.
— Потом будешь улучшать.
— Потом будет темно.
— А мы чем виноваты? Хочешь, устроим тебе искры из глаз?
— Ну-ну, не заводитесь. Здесь командуем мы.
— Раз мы платим, нам и стрелять.
Из-за свары возникает длительный перерыв в стрельбе, вмешивается и тот, который как раз был на очереди и уже подошел к барьеру. Уставив ствол в небо, он присоединяется к спору, причем держит сторону ладенбержцев.
Наконец письмоводитель вскакивает с места и пронзительно орет, стараясь перекричать весь этот шум.
— Да будет вам, зануды вы эдакие! Спорят-спорят, а чего — и сами не знают, а тем временем станет темно, как в погребе.
Он снова садится и шепчет на ухо Густаву Пинку:
— Ничего, Густав, уж я исхитрюсь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, ты еще у меня до темноты постреляешь.
Стрелки делятся на две партии. Тот, что стоял у барьера, снова прицеливается и наконец спускает курок, но в ту же секунду из-за угла выглядывает Гримкин сынишка. Пауза между выстрелами показалась ему слишком долгой. Гремит выстрел, и мальчик опускается на землю поблизости от мишени.
— Вот, доигрались! — рявкает Густав Пинк, который уже хотел было отойти. — Мазилы проклятые, шум поднимать вы горазды, а сами увечите наших детей!
Он вырывает у дрожащего горе-стрелка винтовку из рук, хватает ее за ствол и хочет обрушить приклад на голову ладенбержца. Тот испуганно пригибается. Кто-то другой вырывает винтовку у Пинка. Это учитель.
— Побеспокойтесь лучше о мальчике! — выкрикивает он.
И, захватив мелкокалиберку, скрывается в толпе. Все растерянно переглядываются. Мальчик разражается ревом:
— Ой, бок болит, ой, бок…
Тут только все стряхивают с себя оцепенение. Некоторые перепрыгивают через заградительный канат. В зале смолкает музыка. Неожиданно возникает жандарм Гумприх. Мальчика переносят на кухню трактира. Кто-то приводит повитуху. Парикмахер Бульке стягивает с мальчика штаны. Суетливо подергиваясь, прибегает Гримка. На сына он почти и не глядит.
— А ну, покажите мне, кто подстрелил моего мальчика! Пусть выкладывает денежки! Где он? Пусть только покажется…
Но к этому времени на кухне не осталось уже ни единого ладенбержца.
— Почему ты пустил его на такую опасную работу? — спрашивает лейб-кучер Венскат клокочущего от негодования Гримку.
— А что, мне на цепь его посадить, что ли? Умник какой сыскался. Ежели я дома играю на барабане, у меня нет часу думать, куда он смотался и не попал ли под пулю. Как я занимаюсь музыкой, мне ни к чему, где ребята. И всякий богатей может в них стрелять. Пусть только попадется мне на глаза…
Снова появляется учитель. Он ведет за собой человека, который произвел роковой выстрел. Брызжа слюной, Гримка набрасывается на него. Ладенбержец сохраняет спокойствие.
— Тебе подфартило, — говорит парикмахер Бульке. — У парня вроде бы только касательное ранение, но заплатить за это придется, чтоб ты знал.
