Инна Александрова - Свинг
Конечно, у евреев, живущих в Израиле и вне его, — огромные проблемы, и еврею, где бы он ни жил за пределами Израиля, нужно ежедневно, ежечасно преодолевать антисемитизм, но все-таки создание собственного государства дало ощущение тыла. И где бы теперь ни жил еврей, он знает: если будет очень плохо, он может уехать.
Ну, а в самом Израиле все — мужчины, женщины, дети — вынуждены обрести высокое умение жить повседневной жизнью цивилизованного общества и при этом постоянно быть готовыми к смерти. То есть все делать, как в последний раз: с любовью и сознательностью превращать любой поступок в священнодействие, в освящение мира. Постоянной угрозой Бог создает Израилю обстоятельства, которые вынуждают объединяться не только политически, но и индивидуально подняться на духовный уровень, где нет места мелким ссорам, суете и вообще пороку.
Разумеется, не все евреи хотят оставаться евреями. Многие крестятся. Это — дело каждого. Надо поступать так, как велит душа.
Спрашиваю Сашу, почему он не уехал и не уезжает, и вижу, что опять допустила ошибку. Саша меняется в лице, мрачнеет и довольно нелюбезно отвечает: «Так надо…»
Вскоре Саша уезжает, а Катя выговаривает мне за заданный вопрос. Прошу извинения, но все-таки спрашиваю, чем обидела Сашу.
— Понимаешь, — говорит Катя, — при всем теперешнем интересе к еврейству и Израилю Саша — истинный патриот. Но любовь свою к родине тщательно камуфлирует. Это, во-первых. Во-вторых, несмотря на сухость своих отношений с дочерью, он ее очень любит, а дочь, хоть и наполовину еврейка, к еврейству не имеет никакого отношения и никуда не поедет. Не уедет Саша в какой-то мере и из-за меня.
Продолжаем обсуждать еврейскую тему, и я — опять же напрямую — спрашиваю Катю, почему русские, в основной своей массе, так негативно относятся к евреям.
— А потому, Лина, что евреи — умные и хитрые, не пьянь, не лентяи. У них, в отличие от русских, в заднице моторчики, как у Карлсона, и в отличие от русских они не могут сидеть на печи и ждать, когда курочка снесет яичко. Они деятельны. Кому это понравится?
— Потому и в революцию их столько пошло? — спрашиваю я.
— Потому. А еще потому, что умный, деятельный человек не мог жить в «черте оседлости», которую начертал им царь. У меня была знакомая — старый врач. Когда очень ее просила, рассказывала о своем еврейском прошлом. Не жизнь — легенда. Была очень красива, и одна бездетная генеральская пара хотела ее удочерить. Только не отдала мать, как ни просил генерал. А объяснял генерал все просто: став Прохоровой, а не Белькинд, Женя обрела бы все права на жизнь, на учебу. В противном случае — медленное умирание в местечке. Но она была не только красивой, но и умной, очень способной.
— И что же с ней стало, когда произошла революция?
— Выучилась. Стала врачом. Незаурядным. Так что евреи знали, чего хотят, когда пошли в революцию. Вот если бы Николай и его окружение раньше обо всем подумали, не было бы никакой революции, а евреи ринулись бы учиться. Правда, они и так это сделали. Нельзя, нельзя держать народ взаперти только потому, что у него иной менталитет, иная религия. А если бы не было революции, знаешь, где бы мы сейчас были? Ого-го-го!..
— Почему так думаешь?
— Да потому что, как и в Америке, все давно бы перемешались, и «еврейские моторчики» дали бы движение всей российской нации. Смешение кровей дает прекрасные результаты — давно известно.
XIV
Очередное воскресенье. Катины ремонтники уехали на побывку в родную Сморгонь. Это — ближняя Белоруссия. Ребята, им по тридцать пять-тридцать шесть, хорошие: Алеша, его сестра Надя и друг Алеши Юра. Все имеют среднее, а Юра — даже высшее техническое образование. Но в Сморгони не востребованы: нет работы. У всех семьи, которые надо кормить, а потому, сев на Юрин старенький «Жигуль», оказались в ближней России, то есть в Калининграде. В Калининграде строят много, и труд строителей и ремонтников востребован. Катя нашла их на «рынке труда» — есть такой в городе. Понравились своими физиономиями: спокойными, с интеллектом. Ребята — русские, хотя родились и живут в Белоруссии.
Дело с ремонтом идет, слава Богу, к концу. Сделан огромный объем работ: утеплена торцевая стена, починен досчатый пол, заменены старые оконные рамы, положен кафель в ванной и на кухне, выровнены потолок и стены. Осталось побелить потолок, поклеить обои, застелить ковролином и линолеумом — на кухне — пол. Все это нужно сделать за последнюю неделю. У Кати начинается учебный год, и дальше ни о каком ремонте не может быть и речи.
Еду Катя доставляет ребятам полностью: так договарились. «Договорилась» она и с участковым не трогать их полтора месяца. Участковый слово держит. Ребята никуда не выходят: только работа, сон и вечером телевизор. В общем, как в тюрьме. Но что поделаешь: если их «вычислят», а «вычислят» обязательно, начнутся неприятности.
Спрашиваю Катю, как социолога, что же происходит у нас и во всем мире, когда не только на людей другой национальности или другого цвета кожи, но и просто на приехавших откуда-то, из другой местности, смотрят, как на зверей и готовы… Катя отвечает, что это вполне понятно, потому что на новое место всегда приезжают люди нестарые, деятельные, не пьянь, и они настойчиво начинают искать место под солнцем, становясь конкурентами, а конкуренция никому не нравится: всех задевает больно.
Вот потому аборигенами овладевает дьявольская ненависть и человеконенавистничество. Срабатывают самые неизменные инстинкты. А тут еще в крупных городах — теракты. Конечно, злоба и ненависть в первую очередь выплескивается на «ненаших», хотя «наша» пьянь и «наши» отбросы тоже часто виноваты во всяком криминале.
Спрашиваю, как всегда, что же делать.
— Думаю, — говорит Катя, — надо продолжать нормальную жизнь, но при этом не притуплять внимания. Не надо замыкаться, но не надо и забывать, что это может случиться в любой момент. Кстати, изучением причин терактов должны заниматься не МВД и ФСБ, а социологи, психологи, этнографы. Социальные науки для того и существуют, чтобы вовремя отслеживать реакцию общества, обратную связь. И только тогда можно будет предпринять какие-то реальные, верные шаги. А еще, — говорит Катя, — государство должно проводить правильную миграционную политику.
Спрашиваю, как она это понимает.
— Сейчас у нас главный лозунг по отношению ко всем приезжим: «не пущать». Вот он должен быть пересмотрен, но… с умом. Не надо ставить препоны всем, и прежде всего русским, желающим жить в России: ведь земли так много, и для ее обустройства нужны миллионы людей. У нас их нет. А потому нужно, наоборот, приглашать людей — нормальных — и помогать им на первых порах. Дальше уж сами будут обживаться. Но у нас нет доброго климата. Почему? Да потому, что взяточничество и зависть бегут впереди здравого смысла.
Но все равно, если не случится глобальной катастрофы, жизнь устроена так, что придется жить и с русскими, приехавшими из других — бывших советских — республик, и с людьми другой национальности, другого менталитета. «Плавильный котел» — этот процесс — идет во всем мире, и его не остановить.
— Национальный вопрос, — говорю уже я, — самый острый. Может, даже острей, чем «бедный-богатый». И вспоминаю, как недавно моя польская двоюродная сестра Тамара в письме рассказала историю военной поры.
В детстве Тамара была похожа на еврейку и однажды, во время войны, когда мать послала ее за чем-то в очередь, люди выкинули ее и стали звать немца, крича «жидовица». Было это в Вильно, то есть в Вильнюсе. «Хорошо, — пишет Тамара, — что подошел немец, а не литовец». Литовцы-полицаи на месте убивали евреев: выслуживались перед немцами. А второй раз уже трое взрослых поляков остановили Тамару и спросили, не еврейка ли она. И когда она сказала, что не еврейка, заставили тут же, на улице, встать на колени и читать по-польски «Отче наш». Она плакала, сопротивлялась, а поляки настаивали… И в школе за собой часто слышала злобный шепот, хотя отец ее был поляком, мать — белоруской, православной.
— Знаешь, Лина, я — русский человек и за прожитую жизнь с кем только не имела дела: с армянами, евреями, азербайджанцами, украинцами. Все эти люди могут ссориться, выяснять отношения, соперничать, но, как только им угрожает общая опасность, немедленно собираются вместе и вместе противостоят. И только у нас, русских, за редким исключением, все происходит с точностью до наоборот: никакой солидарности не только в минуту опасности, но даже в самых простых житейских случаях. Это очень обидно. Но это так.
Люди теперь не так уж темны, как раньше, и должны были бы понять, что отличаемся мы друг от друга по уму, развитию, образу жизни, но никак не потому, что один — немец, другой — француз. И, как говорил великий Вернадский, «нельзя безнаказанно идти против принципа единства всех людей как закона природы». Люди давно должны были бы создать такие законы, которые бы не позволяли притеснять человека только потому, что он другой нации. Но этого нет. Нет во всем мире. Почему? Да потому что разделяя людей, легче, ловчей ими управлять. Все это нужно тем, кто нами повелевает.
